Aliud Witcher: Apocalypse / Другой Ведьмак: Апокалипсис

      За несколько часов до пожара.       Дженнифер стояла у окна, жадно изучая пространство внизу. До земли было около тридцати метров, но путь к ней преграждали острые камни крутого обрыва и ветки терновника, разросшегося вдоль и поперек. Женщина твёрдо знала, что если прыгнуть, никакое бессмертие и навыки исцеления уже не спасут. Только смерть, липкая, черная смерть. И нельзя сказать, что этот вариант ее не привлекал. «Я покончу с этим раз и навсегда. Надо только сделать шаг вперёд», — ее глаза были прикованы к темной расщелине, а руки, прижатые к камням на подоконнике, холодели. Но она все не решалась. Ей было попросту жалко вот так закончить свою долгую, пускай и грешную жизнь. К тому же даже миллионы доводов не могли усмирить простой человеческий страх, которым на сей счёт ведьма не была обделена. В итоге, она понятия не имела, сколько простояла вот так, вцепившись в подоконник и свыкаясь с пейзажем внизу. И в замке как назло стояла тишина, которая не позволяла отвлечься и переключить своё внимание на что-то помимо попытки свести счёты с жизнью. Так что совесть не позволяла уйти прочь из комнаты, а страх приковывал к полу. «Шаги. Нет, кажется, померещилось,» — зажмурившись, она потерла переносицу, — «или всё-таки… Я определенно слышу шаги. Кто-то идёт. Но сюда ли? Да, точно сюда. Все громче и громче… А вот и дверь скрипнула». Скрипнула и отворилась. Но Джен даже не дернулась, уже зная, кто решил ее посетить. — Ты не спишь? — слегка удивлённый голос Саммерса красноречиво говорил о том, что он не ожидал застать ведьму бодрствующей. — А почему я должна? — Дженнифер же не выразила ничего, кроме здравого интереса. — Ещё только сумерки. Видимо, фигура Саммерса уже полностью просочилась внутрь комнаты, потому что женщина спиной ощутила его близкое присутствие. — Действительно. Ты не должна, — поразмыслив, ответил ведьмак. — Тогда почему ты спрашивал? — Джен встала в пол-оборота к нему, чтобы улавливать его движения. На это парень не нашёлся, что ответить. Поэтому он лишь пожал плечами, мол, так само собой получилось, и сделал вид, что разглядывает камни в стене. Женщине не оставалось ничего, кроме как развернуться к нему лицом и внимательно осмотреть на предмет каких-нибудь неожиданностей. Но таковых не было: Саммерс оставался самим собой. — Зачем ты пришел ко мне? — Она всё ещё не спешила подходить ближе, а потому не покинула места у окна. Ведьмак замялся. Ответ на вопрос слетел с его уст лишь через пару секунд, и это слегка насторожило ведьму. — Поговорить, Дженнифер. Я лишь хотел поговорить с тобой, — в его голосе звучала какая-то неуверенность, граничащая с обманом, — о нас. — Каких «нас», глупый волчонок? — Она почти ухмыльнулась. — Между мной и тобой ничего нет. — Быть может. Вот только твоей симпатии ко мне не заметил разве что слепой, — колко парировал парень. — Ты не можешь отрицать этого. Я для тебя не просто один из ведьмаков, а ты для меня не просто очередная ведьма. Такое заявление заставило женщину после небольших размышлений согласно качнуть головой. — Что же, будь по-твоему. Признаюсь, что ты правда мне симпатичен, — с оттенком лёгкой небрежности произнесла Джен, — но не более чем какой-либо другой мальчишка с милым личиком. — Ты врешь сама себе, — вдруг самоуверенно заявил ведьмак и в два шага оказался возле Дженнифер, — я влюблен в тебя, Джен, а ты в меня. Но ты не можешь себе в этом признаться из-за Ламберта… — Идиот, — прошептала она себе под нос, а затем уже громче добавила: — Я не умею ни любить, ни влюбляться. Эти чувства я продала Дьяволу за бессмертие. Когда он был так близко, ее слова даже ей самой казались галимой ложью, но женщина не собиралась отступаться. Для нее все прекрасные чувства должны были быть убиты на корню, чтобы потом ни ей, ни другим не было мучительно и больно. Хватит, хватит душевных страданий. — Правда ли? — Непозволительно близкое расстояние стало ещё меньше, и парень почти заставил ведьму отступать к стене. — А как же наш наставник? — Он мне не возлюбленный и не любовник. Наши с ним отношения… — тут она запнулась и снова стала серьезнее, — остаются только между нами. Саммерс, ты не ведаешь, к чему ведёшь. Это может плохо кончится. — А то что же? Поцелуешь и заставишь биться в агонии, как одержимого? Или у тебя есть ещё какие-нибудь идеи? — Саммерс, ты снова разбудишь ее. Уйди, прошу тебя. Моя симпатия к тебе — ее ключ к силе. Умоляю тебя, убирайся к черту, — руки женщины вцепились в его предплечья, словно готовые в любой момент оттолкнуть. Лицо Джен резко переменилось. Теперь она была безумно напугана и бледна, а в карих глазах горел недобрый огонек, как у сумасшедшей. — Ты и она — одно целое, — волк стал медленно и осторожно отцеплять руки рыжеволосой от своей кофты, при этом строго смотря ей в глаза, — пока есть ты, есть и она. И я предчувствую, что ты уже не можешь с ней справиться. — По его голосу было понятно, что он знал это наверняка. — Дай мне освободить тебя от этого, Дженнифер. Я могу помочь… Один решающий шаг, и он уже отвлек ее напористым поцелуем, не замедлившим пробудить Феникса. Саммерс ощущал, как губы женщины становятся горячее, практически обжигая его собственные, но он терпел, ожидая, когда темная сущность проявит себя во всей красе. А той не понадобилось много времени. «Глупый мальчишка! Ты обрёк всех нас!» — Голос Джен внезапно зазвучал в его голове и так же внезапно оборвался. Саммерс понял, что пора действовать. Его рука потянулась к ножнам на поясе, и спустя секунду ладонь парня уже крепко сжимала рукоять кинжала. — Прости меня, — шёпотом сказал он женщине, отпуская ее горячие губы, и тут же точным ударом пронзил ее живот. Феникс закричала. Ее крик был помесью человеческого и дикого птичьего, и от этого становилось не по себе. Предчувствия Саммерса говорили о том, что ему следует бежать, но ноги перестали его слушаться. Внезапное осознание, что он только что убил любимую женщину, сковало его, не давая пошевелиться. Поэтому он мог только смотреть. Все произошло стремительно. Тело Дженнифер безжизненно повалилось на пол, и, даже не успев истечь кровью, загорелось. Огонь был ужасным. Неправдоподобно яркий, быстрый, он моментально перекинулся на стены, мебель и поглотил парня. Тот не смог даже вскрикнуть.

***

      Эрик никак не мог привыкнуть к этому месту. Здесь все было настолько безжизненным, блеклым, словно мертвым, что сердце тут же окутывала меланхолия, и появлялось непреодолимое желание впасть в тоску и забыться. — Это начало конца, дети мои, — раздался громкий, но в то же время не понятно откуда взявшийся голос Апокалипсиса, — мы с вами перекроим этот мир, избавив его от страшного вируса. — Вируса? — тоже из неизвестной дали хмыкнула Чума, — что это? — То же, что и ты, только в другой ипостаси, — спокойно ответил тот, — это ужасная болезнь, которая слишком быстро распространяется по свету и медленно уничтожает его. Я знаю, что она сделает с миром, видел, каким жутким он станет спустя пару тысячелетий. С искренним недопониманием Леншерр обернулся на Апокалипсиса. — И как называется эта кошмарная болезнь? — он иронизировал, но из-за интересного свойства этого мира искажать звук навряд ли ирония была услышана. — Люди, — ответ прозвучал с неким отвращением. Ведьмак не удивился. За это непродолжительное знакомство с Апокалипсисом он понял, что к людям особой любви тот не питает. И Эрик не осуждал его. Даже больше — поддерживал. Людей парень не любил, нечисть ненавидел. Причем всю нечисть, в любой ее форме: оборотни, упыри, утопленница, гули, вампиры, маги… И потому он так безжалостно относился и к самому себе. Апокалипсис, потакая своим привычкам, принялся разглагольствовать дальше о том, какие люди недостойные существа, и что их гибель поможет им же переродиться в нечто более совершенное. И из всех его речам внимала одна Голод. Чума предпочла отвлечься на заточку своего единственного кинжала, который, скорее, нужен был как часть образа, нежели для нападения и обороны, Смерть вообще куда-то запропастился, а Эрик тактично слинял. Все эти создания до сих пор были ему чужды, и даже в ряды знакомых ему не годились: он не знал настоящего имени ни одного из них. Впрочем, как и они не знали его. Апокалипсис не потрудился представить их друг другу, но зато, кто какую роль всадника исполняет, все знали словно заранее. Поэтому к Эрику кроме как «всадник» или «Война» здесь по-другому не обращались. И ему так было спокойнее. «Я всего лишь исполняю роль и ищу мести», — повторял он себе, — «настоящего меня нет и не было». Эрик добрался до громадного валуна, торчащего из жёсткой желтоватого цвета земли, позади которого раскидывалась пустынная равнина, испещренная трещинами от засухи, и обогнул его, тут же присаживаясь по другую сторону навстречу закату. Самое удивительное, что здесь всегда был закат. Не день, не ночь, а именно закат. Огромное блеклое солнце здесь постоянно висело на одном и том же месте, и Леншерру это почему-то нравилось. Или просто было близко по духу. Этакое состояние неопределенности: солнце ещё не село, но время дня уже давно истекло. Ровно то же самое творилось с ведьмаком. Он ведь почти отказался от того, кем был все это время, однако к новому амплуа ещё не обратился полностью. «Кто я теперь? Только лишь Всадник?» — мысли в голове звучали как будто издалека, и Эрик закрыл глаза, прислушиваясь к ним. Кто-то внутри твердил, что парень навсегда утратил свою сущность, избрав этот путь, и тут же кто-то ещё отвечал ему, что это было необходимо: окружающие сами отвергли его. — Его соратники от него не отвернулись! — кричал один. — Да им просто всегда на всех плевать! — возражал второй. — У него никогда не было друзей! — А разве они были ему нужны? — Ему был нужен Чарльз! Он был ему нужен! Когда внутренний спор дошел до этой ноты, Леншерра передёрнуло, и он тут же уставился перед собой, будто нечаянно разбуженный. — Ты ещё не утратил потребность спать? — тихо пророкотали над ухом. Рядом с Эриком появился Смерть, темной тенью скользнувший по камню и выросший худощавым, закованным в латы силуэтом перед парнем. К этому излюбленному фокусу всадника ведьмак привыкал очень долго. — Я не спал, — решительно отрезал охотник, — просто задумался. — Мальчиш-шка, — прошипел Смерть, — ты снова думал не о том, о чем тебе стоило бы думать. В глазах Эрика вспыхнули чертовские огоньки. — Это о чем же например? — О своей миссии. А ты снова вспоминаешь о земном мире. Голос Смерти походил на ветер, свистящий в приоткрытом окне, но слух не резал, а даже напротив, как-то успокаивал, заволакивал своим холодом. — Я знаю, что это трудно — забыть о том, что недавно занимало всю жизнь — но ты должен это сделать. Иначе ты обречешь все, к чему мы стремились, — собеседник Леншерра особым расположением к нему не выделялся, впрочем, и ненависти от него не исходило. — Было бы неприятно направлять русло судьбы в другую сторону из-за юнца, возжелавшего пригреть в своей груди любовь. Брови Эрика самопроизвольно взметнулись вверх. — Любовь? Я не отношусь к числу тех, кто умеет любить, Всадник, — хмыкнул он в ответ на почти оскорбительное заявление. — Наглая ложь, — с каким-то ехидством произнес Смерть. — Ты любишь человека, который причинил тебе много боли. Он отверг тебя и прогнал, а ты все равно питаешь к нему тёплые чувства. Ты глупец и не можешь даже возненавидеть его, хотя много раз пытался. — Раз ты такой проницательный, — огрызнулся ведьмак, — дай совет, как уничтожить в себе это. Отчего-то парень ощущал себя загнанной в угол мышью, которую хочет прихлопнуть кот. Он стыдился своих чувств, они были чуждыми для него, но вот выкинуть их, как ненужную вещь, он не мог вопреки всем своим желаниям. — Пойми, что дошёл до конца пути, — Всадник внезапно шарахнулся ближе к нему и вытянул руку с костлявым пальцем, — ты не найдешь покоя в этих чувствах, они лишь твои оковы. То тепло, что от них исходит, надо погасить. Леншерр не сопротивлялся. Тонкий, бесцветный палец коснулся груди Эрика в том месте, где располагалось сердце, и словно вошёл наполовину внутрь. При этом боли парень не ощутил. Только холод и кошмарную лёгкость, словно Смерть проткнул его сердце, и то обмякло, лишившись своего веса. — Так тебе будет лучше, — удовлетворённо кивнул Всадник и, не ожидая какого-либо ответа на свои действия, мягко заскользил над поверхностью земли прочь. Эрик остался с зияющей внутри дырой. В том месте, откуда секунду назад разливалось тепло, трепет и боль при воспоминаниях о Чарльзе, теперь ничего не было.Ледник. Огоньки в глазах парня тоже потухли. Он становился похож на плохую пародия самого себя: отчужденную, покорную, непоколебимую. Ему не надо было думать о людях — ему не было до них дела. Смерть забрал его у него самого, и, кажется, Эрику было безразлично.