***
До начала поединка оставались считанные часы и Маркус знал, что должен был спать. Набираться сил. Пусть и сомневался в свете последних открытий, что даже удачный для Трикру исход боя что-то изменит: он не имел права повторять одну и ту же ошибку дважды. И потому вызов королеве Азгеде был брошен даже не смотря на всю абсурдность этого решения для некоторых. Однако Маркус так устал от борьбы с самим собой за эти дни, что растрачивать оставшиеся силы ещё и на тщетные попытки уснуть в порыве самообмана не хотелось. Как не хотелось и проводить вероятно последние минуты в этой тесной палатке, пропитанной сырым запахом войны. Полной призраков прошлого и соблазнов настоящего в виде бережно хранимой рации, так ни разу и не получившей ответа на вызов. Приподняв край тяжёлой ткани у задней части палатки он неслышно выскользнул на улицу. Тихой тенью оставил лагерь, без труда минуя даже опытных своих часовых. Позади, за светящейся в лунном свете рекою, если глянуть прямиком на врага, можно было различить силуэты покрытых густым лесным массивом чёрных гор, увенчанных на пиках туманными матовыми макушками снега в извечной дымке облаков. Детали этого пейзажа Маркус мог бы воспроизвести по памяти и с закрытыми глазами. Но не эти суровые исполины были сейчас его целью. Чуть впереди в лесу была небольшая прогалина, выжженная во времена столкновений прошлых лет, и потому поросшая сейчас не непроходимой чащей, а редким низкорослым древесным молодняком. Не закрывающим обзор кронами на бескрайнее небо, унизанное серебристыми искрами звёзд. Что непрерывно мерцали, если присмотреться, не останавливаясь ни на мгновение в этой стремительной гонке вселенной. Звенящее напряжение, вызванное ожиданием близящейся опасности, не отступало. Не притенялось. И привычно растянувшись поверх своего излюбленного, проверенного временем походного плаща, на наиболее возвышенном участке он вслушивался в скрипучую тишину дремлющего леса, всматривался в темноту, ничего толком не слыша и не видя. Про судьбу Эбби ничего не было известно точно и не знай он так хорошо Нию, то мог бы позволить себе надежду, что каким-то чудом им с Рейвен удалось не наткнуться ни на один из патрулей Азгеды. До сих пор. Однако у этой змеи была не одна голова и чёрное, напрочь изъеденное гнилью сердце. И потому через боль, но он всё-таки заставлял себя трезво смотреть на вещи: куда вероятнее, что в этом тяжком затишье играло свою роль не везение, а долгоиграющая стратегия. Тёмная. Подлая. И окровавленная голова Эбби, брошенная ему под ноги в самом начале утреннего поединка, была бы не худшим из возможных итогов её воплощения. От картин вероятной расправы с женщиной, что он любил так отчаянно, внутренности сводило мучительным спазмом, срывающим дыханием. И как мог Маркус гнал чёрные мысли прочь... Его шаги гулко отдавались внутри пустынного помещения. Однако выйдя на открытую часть эвакуационной лестницы, Маркус и сам не смог бы разобрать ни звука, не знай, что всё же издаёт их, не видя нужды в излишней маскировке: ветер относил звуки в другую сторону, и шума не было слышно. Потому не удивительно, что крошечная фигурка, сидящая тесно прислонившись к дремлющему дымоходу, не заметила его присутствия. Вечер был тихий, звёздный. И он не сомневался, что найдёт Эбби здесь. Она часто на пару часов после окончания смены в лазарете оставалась на крыше, не сводя глаз с постепенно темнеющего неба, раскинувшегося во всю ширь обозримого пространства. Тоскуя ли? Раздумывая? Воскрешая в памяти дорогие сердцу минуты дней давно минувших? Оставалось лишь гадать. Ещё в первые недели пребывания заложниц в городе Эбби открыла для себя это место и они с Аланом не стали мешать её небольшим отлучкам, смотря на них сквозь пальцы, как на не представляющие угрозы. Снисходительно. И понимающе. К любой перемене в жизни человеку не так просто притерпеться, а если уж эта перемена была так велика, как смена места жительства с небес на грешную Землю.. Он, честно, даже не мог себе вообразить какая тоска порой должна была накатывать на людей Небесного клана. Особенно в такие вечера и ночи, когда на распахнутом небосводе мириадами дрожащих точек горели звёзды, окружавшие их прежде денно и нощно. Звёзды были повсюду: крошечные, яркие, мерцающие необъяснимо и беспокойно - будто живые. Такие родные и чужие одновременно. Достаточно лишь прикрыть глаза и без труда можно представить, будто сидишь не на продуваемой всеми ветрами крыше древнего здания на Земле, а на холодной, отполированной поверхности одной из самых популярных смотровых площадок Ковчега. Но лишь на мгновение. Слишком живы были в своём трепетании эти скопления газа, горящие отблеском давно угасшей жизни. Слишком навязчив запах прелой листвы и мокрой древесины, смешанный с терпким можжевеловым дымом коптилен, расположенных на пару зданий выше по направлению розы ветров. И всё же Эбби привычно прикрыла глаза, пытаясь отстраниться от ощущения хлещущих по лицу да плечам волос. Впервые за долгое время воскрешая в памяти обрывки давно минувших дней. Минут искренней радости, которыми не сильно-то и баловала её жизнь. Пока глухое, нарочитое покашливание не раздалось за спиной: задолго до того, как Эбби удалось различить знакомый силуэт, приближающийся к ней неспешной походкой. Лёгким движением головы Маркус уточнил её согласие на вторжение, прежде чем опуститься рядом, автоматическим движением опуская на сведённые плечи свою куртку. А она то всё гадала как скоро хозяева вычислят её не особо скрываемое убежище. Мягко улыбнувшись чему-то лишь ей известному, Эбби вновь подняла лицо к небу. Устроилась поудобнее, стянув в поисках тепла борта куртки на груди. И какое-то время они просто молча сидели рядом, изучая взглядами нити далёких созвездий. Не ощущая ни неловкости, ни тягости царящего молчания. И в том, как они молчали, как сидели рядом, Маркус вновь ощутил то безоговорочное сближение, как в минуту, когда Эбби привлекла к себе его гудящую голову после похорон Алана. - Здесь кажется, что прошлое немного ближе? - Нет. Давно уже нет. В первые дни подобный самообман ещё как-то работал, да всем нам не особо было до тоски по прошлому. Мне просто нравится быть здесь: наедине с самой собой. Чтобы уложить в голове все мысли и впечатления очередного дня. Эбби вновь едва заметно улыбнулась и, смахнув в сторону упорно лезущие в лицо волосы, уже серьёзнее глянула на Кейна. - Порой кажется, что ничего особо не изменилось: мы также продолжаем вставать день за днём по сигналу, делаем что-то привычное - нужное для продолжения жизни, согласно своим навыкам, как было и на Ковчеге. А на самом деле перемен так много. Совсем иная жизнь. Другой мир. Родившись здесь, ты, наверняка, даже представить себе не можешь какого не иметь этого: возможности дышать полной грудью, ощущая не приевшийся, всегда однообразный запах очищенного воздуха, а многообразие ароматов планеты, буквально сбивающее с ног. Чувствовать, а не воображать как сменяют друг друга, скользя по открытой коже тень и свет, пока ты неспеша бредёшь под кронами деревьев... Как... Порой этого оказывается так много, что становится больно: от невозможности поделиться с теми, кто прежде имел ту же мечту - хоть раз в действительности, а не при помощи симуляции, ощутить все эти простые радости. Которые человечество научилось ценить лишь утратив. Её грусть легко было уловить. Прочувствовать. Быть может потому, что и ему это было знакомо не понаслышке. Застарелая тянущая боль внутри вновь напомнила о себе тупым толчком и Маркус с трудом удержал взгляд в сторону Эбби, вновь устремляя его ввысь. - И ты пережидаешь эти минуты здесь. Под звёздами. - Они неизменны тысячелетиями. Хоть какая-то константа. - Весьма красивая к тому же. Там, в космосе, они такие же? - Ещё ярче. - И ты знаешь названия созвездий? Всех? - Не думаю, что вообще кто-то из живущих может знать их все! Но часть мне знакома, - выпростав руку из-под куртки, Эбби указала на северную часть неба, невольно склоняясь ближе к его плечу и быстрыми штрихами обрисовывая невидимые соединяющие нити. - Это созвездие Ориона, а недалеко от него Единорог и Заяц...***
- Ты помнишь их названия? Хоть одного или одной? - лёжа на склоне холма Кейн не сводил глаз с небосвода, щедро усыпанного звёздами. Светящих далёким, мерцающим светом. Маркус покачал головой, забыв, что брат вряд ли сможет различить его движение в темноте. Полярная звезда была единственной, что имела значение, помогая разведчикам отыскать путь к дому во время дальних походов на мертвые территории. Но её название Кейн знал и сам. - Даже не думал об этом. Ни они сами, ни их старые названия не имеют значения. - Как и практически всё в этом мире, - хмыкнул брат. - Но ты же не забыл названия растений в поле. Маркус приподнялся на локте и хмуро глянул на него. - Ты слишком умён, чтобы не знать моего ответа. Так к чему заговариваешь мне зубы? Кейн глухо выдохнул и искоса глянул на него, стискивая рукою виски. - Просто потому что ещё могу. Пользуюсь моментом. - Ерунда. Это ничего не изменит, твой новый статус Командующего. Не между нами. - Уверен? Отец когда-то тоже так говорил. - Ты не он. - Как знать. Никто из нас прежде не проходил испытания властью. Никто в одиночку не нёс ответственности за жизни всех. - Хорошо, что ты никогда не будешь один. Они оба посмеялись, хоть тревожные мысли и теснили головы. "Ты не один". Их излюбленная шутка: новый способ для выражения слов любви, привязанности, поддержки - всего того, что мужчине Трикру старше шести лет не стоило выставлять напоказ или облекать в слова. Их старая-старая шутка - времён детства, которое кончилось слишком быстро. Как много в последствии отдал бы Маркус, чтобы ещё хоть раз услышать её иначе, чем в кошмарах. Смяв в руке один из опавших листьев, Кейн снова тяжело выдохнул, обнажая долго скрываемые в душе сомнения и непривычную тоску нахлынувшего одиночества из-за предстоящей церемонии, что должна была отделить его от брата так, как не могло ничто иное. Ведь даже в тоске по ушедшему отцу теперь они казалось не были равными. - Порой кажется, что я всё отдал бы, чтобы не в моих, а твоих венах текла кровь избранных. Ты больше подходишь на роль правителя, чем я, Маркус. Она тебе изначально не нравится! - Ну и аргумент! И, спасибо, сам забирай себе эту радость. Моя жизнь меня вполне устраивает. - Как моя меня прежде... - Ты так боишься не справиться? - Временами. А временами буквально жажду всего этого, не отводя жадных глаз от коронационных регалий. И это пугает меня ещё сильнее - ведь я уже не зелёный мальчишка, чтобы не понимать всего бремени, что они несут с собой. - Я понимаю. Но это нормально - тебя растили правителем и ты не можешь не желать то, что должно достаться тебе по праву. И как я уже сказал: мы будем в этом вместе, как всегда, быть может это и позволит наломать нам меньше дров, чем довелось нашим предшественникам? В конце-концов, вдвоём за лучший мир и единый народ, не так ли? - Всегда, - Кейн помолчал, вновь воззрившись на чернеющее небо. Прислушиваясь то ли к себе, то ли к словам брата. То ли попросту к ветру, шаркающему листвой. - И всё-таки интересно было бы узнать названия хоть нескольких. Кто знает какие из утерянных знаний пригодятся в достижении нашей цели? Ведь даже когда от нас ничего не останется, они всё также будут светить. Всё также будут. Грохот барабанов всё нарастал, бил по и без того натянутым нервам. Но Маркус продолжал свою подготовку без малейшего проявления тревожности: методично, планомерно. Стянул с плеч тяжёлый, увенчанный массивными наплечниками да листами вшитой защиты плащ, оставшись в тонком свитере, не стесняющим движения. Кинул на плечи плотный кожаный нагрудник с наспинным креплением для мечей, едва доходящий до середины рёбер. Перепроверил закреплённые на бедре короткие ножны, шнуровку высоких походных ботинок. Вот и вся его амуниция на этот бой. Никакого лишнего железа, излишней брони, делающей его медленным и неповоротливым. - Командующий. Ладонь Индры, вестницы третьего - финального сигнала, который он не услышал, замерла на его рукаве. И Маркус с лёгкостью распознал на её обычно бесстрастном лице идущую в душе битву. Индра не хуже его знала как высоки ставки и как малы шансы, равно как и то, что иных вариантов в этом выборе просто нет. И всё же ... они десятки лет знали друг друга, связанные больше дружбой, чем долгом. И потому он не мог не разглядеть мучительного вопроса, который плескался в её прищуренных глазах. Того же, что и сам не смог удержать когда-то. - Я Командующий, никто не будет сражаться за меня. - Я знаю. Все знают, - Индра тяжело вздохнула и лишь крепче сжала пальцы на его предплечье. - Я позабочусь о них: обо всех. Что бы ни было. - Я знаю. - Да встретимся мы вновь. - Да встретимся, друг мой. Индра когда-то заговорила, запутала вовремя Лексу, упущенную им из виду, не позволив растечься по детским венам яду осознания истинного положения дел. Помогла ему отомстить за павшего брата, хоть и не разделяла с самого начала его позиций. Не позволила сойти с ума, на пару с ним, осатаневшим, коротая часы пары самых горьких погребальных ночей. И Маркус был более чем уверен, что старый друг сделает всё, что надлежит, если сегодня наступит и его час. Что приносило хотя бы толику покоя и облегчения его мятущейся душе.***
- Я главный и никто не будет сражаться за меня! Крик Кейна, на который вовремя не нашёл достойного ответа, будет звучать у него в голове, пока сам Маркус будет жить. Громче слов прощания. Громче предсмертного хрипа, раздирающего сердце на лохмотья. Мир вокруг него полыхал: сквозь дымку тумана восходило окровавленное солнце. Едко чадил, разъедая горечью лёгкие, выжжённый лес. А перед глазами всё плыло, теряло очертания от заливающей лицо крови, и Маркус всё смахивал и смахивал её, словно донимающее насекомое. Грубо сдирал, причиняя ненужную боль, со слипающихся век, чтобы видеть как можно чётче. Кресты иксообразной формы, высотой в три человеческих роста возвышались вдоль новой, навязанной Азгедой границы. Десятками. Адовым частоколом. Как провокация, как насмешка. Самый подлый удар. На каждом их воины: истерзанные, изувеченные до неузнаваемости. Кто-то ещё дышал, дрожа сизыми внутренностями, вывалившимися наружу из вспоротых животов. И этот булькающий предсмертный хрип, доносящийся со всех сторон, терзал выживших, спешащих прервать затянувшуюся агонию. На центральном кресте бессознательной чёрной массой - Кейн. И Маркус, стоявший за спиной Лексы, прорвавшейся в отряд за неимением иных уцелевших лучников, отчаянно желал в этот миг лишь одного, не в праве хоть на мгновение отвести взгляд. Распухшие, иссиня-чёрные руки брата, растянутые по перекладинам в разные стороны, были пригвождены к мокрой после ливня древесине толстыми металлическими штырями, перетянуты поперёк запястий цепями. Равно как и его лодыжки: переломанные, светящие сквозь прорехи изодранных мышц осколками костей. На впалых, залитых кровавыми слезами из пустых глазниц щеках копошился летучий гнус. И всё же он тоже упрямо дышал, выталкивая воздух из лёгких на пару с гранитово-серой пеной, коркой застывающей на губах. Выхваченный из ножен клинок, зажатый в крошечных ладошках Лексы дрожал. Равно как и её искусанные губы, как и у отца будто залитые нефтью. - Я не могу, Маркус. Я не могу! Это папа, он же сильный! В её обезумевших, на выкате, глазах плескалась дикая мольба. Отчаянная надежда на попытку сохранить ещё хотя бы день, хотя бы секунду его жизни. Несмотря на доводы разума. Несмотря на страдание - единственное, что выражало тело его брата. Он всё, что у неё когда-либо было. И Маркус, понимая всю преступность проявленной слабости, просто не смог заставить себя переступить через эту мольбу. Жизнь научила Маркуса быть осмотрительным. Не торопиться, не делать ничего сгоряча или под воздействием эмоций. В жизни как на войне: хочешь победить, тщательно готовься к бою, продумывая всё на десяток шагов вперёд - в разрезе всех возможных вариантов. И потому он нечеловеческим усилием как можно глубже загнал клокочущую ненависть, стоило лишь вновь увидеть в непосредственной близости изукрашенное шрамами лицо королевы Азгеды. В первый раз за столько лет так близко... Излишние, никому по сути не нужные приветственные слова, которые лишь ради соблюдения традиций изрекали глашатаи перед началом поединка, прошли мимо его ушей. Потонули в шуме крови, заливающей голову. В этот раз у него не было преимущества выжидания: ни в стратегии армии, ни в собственной в этом чёртовом бою. Единственное на что мог бы поставить он свою победу - это скорость. Вот только с учётом его недавних ран не ладилось и с ней. И Ния знала это, во всю используя примеченное преимущество и им обоим известную истину: за прошедшие годы ни один из них не стал моложе. Танцевала напротив, легко взмахивая топором на длинном древке; изводя ворохом обманных движений, иссекающих тело Маркуса сотнями мельчайших порезов и проколов, по капле вытягивающих из него силы и жизнь. Он видел её хищно приоткрытый рот, звериный оскал подпиленных верхних зубов. Слышал протяжный иступленный рёв окружающей толпы, с каждой минутой всё более теряющей тонкий слой наносной цивилизованности. Задыхаясь, хватал лёгкими отчего ставший вдруг разряжённым воздух. Его голова гудела и кружилась, даже когда Маркус недвижимо замирал на месте на крохотное мгновение. Тело, напряжённое для рывка, вибрировало мелкой дрожью без остановки. Казалось, что в их отточенном вальсирование миновали не одни сутки. И уже далеко не только его тело алело чередой кровоточащих отметин. Вот только ничего больше, словно не наступило ещё время финального удара, предугаданного кем-то свыше. Пока не мелькнул на заднем фоне в руках скалящейся будущей преемницы Нии холщовый мешок, обагрённый потёками крови. Прорвавшиеся из-за гула обрывки криков были неясны, неразборчивы, а искажённые лица вокруг не сулили ничего хорошего. Вот он - первый аккорд его финала, бьющий навылет через самое сердце. Скрипнув по звериному зубами, силясь удержать крик, Маркус лишь крепче стиснул пальцы, неожиданно кажущиеся совершенно бесполезными без привычной тверди рукояти меча. Густая кровь тёплой волной залила грудь, просочилась сквозь плотно сжатую на шее ладонь. И всё же он продолжил стоять недвижимо, впившись взглядом в противоположную сторону импровизированной арены, прежде чем совершить бросок.***
- Ты не один, братец. Я рядом. Я всегда рядом. Кое-как перебинтованная из-за рассечённого струпа грудь раненного едва вздымалась, и чёрная пена, прежде выступавшая при каждом вздохе, больше не показывалась на сомкнутых в тонкую линию губах. Не смотря на максимальный комфорт, который они смогли ему дать, Кейн мучался. Маркус чувствовал разъедающую это слабеющее, сдающееся тело боль в собственных жилах. Всё пространство вокруг его ложа было измазано тёмными кровяными разводами. Усеяно комками отошедшей плоти; марли, пропитанной гноем и мазями. Дрожащий воздух посерел от обилия сжигаемого дурмана, забивая идущий от тела густой сладковатый запах, что вёл и его голову кругом. И всё же ничего не помогало, уже не могло помочь человеку, переступившему негостеприимный порог смерти. Тело умирающего таяло подобно льду под весенним солнцем, кости скелета всё резче проступали наружу под натянувшейся пергаментовой кожей. По прогнозам чёрного, как туча, Найко через несколько часов, самое большее, всё должно было закончиться. Через несколько бесконечно долгих, исполненных агонии часов. От осознания непомерности этого срока вина заживо сжирала его. Расслышать звуков дыхания или различить как вздымается грудь Кейна давно уже нельзя было визуально. Лишь ощутить наощупь: ладонью, которая обосновалась, словно сросшись с кожей, напротив его сердца. Редкие, неровные удары. Тягучие, будто через силу. И он всё сидел и сидел, низко склонив голову, один на один с братом: напряжённый, настроенный на каждый этот слабый удар, как оголённый нерв. А они всё повторялись, один за другим, не принося столь желанного облегчения. Бесконечной, сводящей с ума чередой. Забывшись от тяжёлых раздумий Маркус невольно утратил контроль над рукой, надавил на миг чуть сильнее на повреждённую грудную клетку, и с губ Кейна слетел хриплый, исполненный непереносимого страдания стон. От которого было не убежать, не спрятаться больше. Да Маркус и не привык обманывать - не самого себя. В подобной ситуации смерть больше не была карой - даром. Самым бесценным, что только мог позволить себе человек. Маркус стиснул зубы, давясь собственным дыханием, и склонился ещё ниже. От смеси запахов ломило голову, тошнота комом теснила горло, и он всё время судорожно переглатывал, когда сухие спазмы сжимали гортань. Всё тело Кейна было одной большой раной. И он всё гадал не причинит ли большей боли, если сожмёт жестом поддержки его руку - в последний раз, пробиваясь хотя бы прикосновением через давящий кокон одиночества в смерти. Не рискнул. Не осмелился. Да и как коснуться, если другая рука, стиснутая до судорог, всё не выпускала клинка, который он давно должен был, но всё медлил пустить в дело. Обоюдоострое лезвие блестело тусклым отражённым светом ламп. За окном, раздирая глотку, проорали петухи. И Маркус отрешённо, краем сознания отметил тот факт, что приближался рассвет. За ним и следующий: скоро Лекса должна была отойти от снадобий, которыми её накачали Найко с Индрой, и Лори в одиночку вряд ли надолго удастся удержать её в плену четырёх стен. И он просто не мог позволить ребёнку взять этот груз на себя. Не должен был. Кровь горячим вязким ручьём потекла по лезвию, точным ударом скользнувшему меж рёбер. Опалила ладонь. И постепенно на лице Кейна, от которого он не мог оторвать взгляда, проступило выражение отчужденности. Маркус не смог уловить его последнего вздоха, как ни напрягал слух. И смог констатировать смерть лишь когда перестал чувствовать биение жизни под ладонью, распятой на груди, хотя бы так до последней миллисекунды не дающей брату почувствовать себя в одиночестве. - Твой бой окончен... Да встретимся мы вновь. Ния лежала на спине, устремив взгляд в тёмное низкое небо, заволоченное облаками. Морось мельчайшими бисеринками усеивала её изведённое гримасой лицо, примешивалась к крови, стекающей на подбородок из приоткрытого рта: посмертно скалящегося звериной ухмылкой. Тёмное древко копья, подобно стволу молодого деревца прорастало из её вспоротой острием груди. Постепенно заслоняемая десятками спин сторонних наблюдателей, высыпавших на арену, о чём-то кричала, брызжа слюной, её воспитанница Онтари. В гневе отшвырнув от себя злосчастный мешок, сдирала с ещё не успевшего остыть тела знаки отличия главы клана. И пронзительный крик её резко выделялся на фоне низкого рокота толпы представителей кланов. Сплошной хаос. Вакханалия. Маркус же не ощущал больше ничего: ни боли, ни гнева, ни радости. Пьянящее осознание запоздалого отмщения ещё не прокралось в его заволоченное сознание. Вздрогнув едва ощутимо, он почувствовал лишь тепло руки Индры на своём локте, борясь с наплывающим обмороком. Переведя взгляд на искажённое волнением лицо он сознавал, что она что-то твердит ему, что-то важное, но был не в силах разобрать и звука за всё нарастающим гулом в ушах. А она всё тянула и тянула его, побуждая сдвинуться с места. Маркус знал, что должен покинуть арену: на собственных ногах. Что только тогда команда целителей сможет оказать ему столь необходимую помощь. Только тогда итоги боя не смогут быть подвержены пересмотру. Прекрасно знал. Как и то, что сил на следующий шаг у него не осталось. Мечтая лишь о крошечной секунде передышки он прикрыл глаза. И чёрная бездна, усыпанная мириадами серебрящихся звёзд, дохнула ему в лицо могильным холодом.