Эвтаназия для Драко

      Гермиона тихо порадовалась, кутаясь в осенний шарф, что Рон снова выбрал именно Хогсмид как место встречи. Деревушка напоминала ей обо всех тех событиях, которые они пережили втроем, вместе с Гарри. Конечно, радостными из них были только несколько, но именно Хогсмид был тем местом, где ребята по-настоящему отдыхали от всего. Пили сливочное пиво, объедались сладостями, просто проводили время так, как взбредет в голову. Она отчасти надеялась, что это место не позволит нахлынувшим воспоминаниям взять над ней верх, но в глазах предательски защипало, когда она наткнулась взглядом на обшарпанную вывеску «Трех метел». Она закрыла рукой лицо и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы прогнать лишнюю сентиментальность. Ей нужно было отдохнуть, а не найти новый повод расплакаться. В конце концов, с назначением на новую «должность», насчет которой Гермиона до сих пор не была уверена — повышение это или понижение, в ее жизни начало неумолимо что-то меняться. У девушки было ощущение, что она, сама того не зная, переступила черту, прошла точку невозврата, после чего никогда не сможет вернуть свой нормальный, размеренный, выверенный за три года ритм жизни. Что-то неуклонно менялось, и в какую сторону — целительница не представляла, просто позволяя событиям происходить, как и задумано.       В «Трех метлах» людей практически не было — им повезло оказаться здесь не во время плановых походов учеников Хогвартса. Гермиона снова почувствовала себя четырнадцатилетней заучкой-Гермионой, когда вошла в кафе и, увидев Рона, улыбнулась и подошла к его столику, где перед ним уже красовались два больших стеклянных стакана сливочного пива.       Нет. Она была не права — многое изменилось. Гермиона больше не заучка, а колдомедик, Рон больше не раздолбай, а аврор, а Гарри… Гарри по-прежнему герой. Иначе и быть не могло. Целительница иногда задавалась вопросом: что же стало с остальными?       И, вспоминая впалые глаза Драко Малфоя, больше не хотела об этом думать.       — Ты какая-то задумчивая, — заметил Рон, пододвигая к ней одну кружку. — Я тебе взял, вот.       — Спасибо, Рональд, — она тепло поблагодарила его и села, стягивая мягкую вязаную розовую шапку и разматывая шарф, стараясь не забрызгать все вокруг — снаружи накрапывал мелкий противный дождик, тот самый, которым пренебрегаешь, не захватывая с собой зонт, но который определенно был способен доставить неприятности. — Все так навалилось… Пока что немного сложно. Но я справлюсь.       — Конечно, справишься. — ухмыльнувшись, кивнул Рон, отпивая пиво. — Ты, кстати, знаешь, что Гарри сегодня утром снова отправился на облаву?       — Он предупреждал, что собирался, но, — Гермиона неверяще уставилась на друга. — Сегодня? Уже сегодня? Он же буквально вчера еще был в больнице!       Рон пожал плечами, отворачиваясь и нахмуриваясь. Целительница прищурилась, пытаясь обнаружить на его лице какую-нибудь подсказку, но вскоре сдалась.       — Рон, что случилось?       — Да то, что Гарри вечно достается самое интересное! — он неожиданно зло посмотрел на подругу, отчего девушке стало очень неуютно. Она открыла было рот, но Уизли быстро ее перебил. — Я вечно в тени! Даже выпустившись из школы, даже став мракоборцем, я остаюсь в тени Мальчика-Который-Выжил! Кто отправится ловить Люциуса Малфоя? Конечно, Гарри Поттер! А, ты, Рональд Уизли? Посидишь в Министерстве, поразбираешься с бумажками!       Он тяжело дышал, а Гермиона не находила слов, чтобы что-нибудь сказать. Горло будто сдавили, и не хотелось ничего слушать, хотелось визжать, вбивать в голову Рону, что они друзья, а друзьям не завидуют, оставшись не у дел! Они молчали. Гермиона все возвращалась мысленно к этой записке, которую оставил Малфой. Записке с извинениями. Ей, наверное, даже в школе такое никогда не снилось — чтобы тот самый слизеринец попросил прощения у этой самой гриффиндорки.       И теперь — вот, пожалуйста, сюрприз, и даже не сон.       Хотя это все больше походило на кошмар.       «Прости, Грейнджер». Что бы это могло значить? Она хотела спросить, но сова Рона стала для нее неожиданностью, да и рано утром, когда до времени встречи оставалось всего ничего, Малфой все еще спал. Она просто отнесла поднос с завтраком, забрав предыдущий, который сразу же растворился в ее руках, стоило пронести его сквозь стекло, и ушла.       С заменой всех ее обязанностей на поддержание жизни Малфоя у Гермионы освободилась куча времени. Она могла бы проводить его с узником, но…       Ей становилось невыносимо больно при каждом взгляде на него.       Поэтому она с радостью находила все новые и новые поводы уходить. К тому же, Грейнджер было сказано поддерживать его жизнь, а не вести светские беседы… Да и сам Драко, кажется, совсем не питал к ней симпатии и ясно выражался, когда просил ее оставить его одного. Так что вины Гермиона практически не чувствовала.       До вчерашнего вечера и записки, наверное. Хотелось спросить, все-таки, что же это значило, но что-то подсказывало целительнице, что внятного ответа она не дождется.       -…Ты меня вообще слушаешь? — Рон с негодованием схватил Гермиону за плечо, отчего та дернулась и очнулась от мыслей. Ей стало стыдно. Ему тяжело, а она еще и позволяет себе отвлекаться во время их редких встреч за кружечкой сливочного пива. Друзья себя так не ведут.       В последнее время Гермиона все чаще задумывалась, как же именно должны вести себя друзья. После Хогвартса все стало как-то в разы сложнее: больше не существовало общих сильных врагов, больше не с кем было бороться и против кого объединяться, и девушка все чаще стала понимать, что общие темы пропали как-то сами собой. Она отдалялась от Гарри и отдалялась от Рона, с которым рассталась практически через год после седьмого курса. И если поначалу осознавать это было просто невыносимо, то теперь она уже давно с этим смирилась.       — Прости, пожалуйста. Ты не мог бы повторить последнее? — Рон сердито запыхтел, но его взгляд практически сразу смягчился, и он уже более спокойно повторил.       — Я говорил, что если бы Гавейн отправил меня, а не Гарри, Малфой давно бы составил компанию своему сыночку в Азкабане!       — Драко Малфой невиновен, я с ним говорила, он…       — Ах, мы уже и Драко Малфоя защищаем? — налет спокойствия мгновенно слетел с него, и Рон в бешенстве стукнул кружкой об столешницу, отчего Гермиона вздрогнула и испуганно на него покосилась. — Я всегда говорил Гарри, что ты изменилась! Ты отдаляешься!       — Рон, я не хочу оправдываться и знаю, что мы стали несколько… чужими друг другу в последнее время… Но, на самом деле, я уверена, что это временно, — Гермиона старалась говорить как можно спокойнее, хотя гнев внутри нее никак не унимался. Вовсе не она должна сейчас оправдываться! Почему именно она всегда берет на себя вину за их общие проблемы? Но, думая об этом, она злилась только больше, а сейчас ей и так хватало трудностей, чтобы еще и последних друзей лишаться.       — Ладно, — буркнул Уизли. Он сам был в неважном настроении последний месяц. Сначала из-за того, что попытка сходить на свидание потерпела безоговорочный провал, а потом еще и Гарри занял то место, о котором Рон мечтал все то время, какое провел, будучи младшим аврором. Группа захвата! Это — то, чем он хотел заниматься, а не вовсе глупая канцелярская работа, да побегушки от одного начальника к другому. — Давай лучше перестанем об этом говорить.       — Хорошо, — согласилась Гермиона, хотя именно о Малфое она и хотела поговорить сейчас больше всего на свете. Было еще кое-что, чем она хотела бы поделиться с Роном, но она не была в точности уверена, что он отреагирует на это адекватно. В конце-концов, это же Рон, он может принять что-то на свой счет или решить, что Грейнджер решила поиздеваться или продемонстрировать высокомерие… Хотя от высокомерия она избавилась еще очень давно — где-то в середине Второй Магической войны. Когда твоя кровь мешается с кровью людей вокруг, когда вы — единый организм, различия в поле, возрасте и преимуществах стираются, оставляя целостность, после которой сложно воспринимать себя как кого-то особенного. — Рон, скажи, пожалуйста… Узнал ли ты что-нибудь?       Рон нахмурился и уставился на собственные пальцы, подрагивающие от напряжения, обхватывая кружку.       — Эта… информация — строго засекреченная, — буркнул он, и в ту же секунду внутри Гермионы что-то умерло. Захотелось завыть от отчаяния, разбить стекло и выбежать на открытый воздух, чтобы горло заболело от холодного, дерущего кожу воздуха, чтобы мелкий дождь освежил ее. — Ее непросто добыть, и уж точно важные сведения по поводу политических преступников мне не доверят. Но я попытаюсь. Ради тебя.       Он выделил последние слова интонацией и Гермионе стало мерзко. Такое великое «одолжение» он ей оказывает! Зачем демонстрировать свое превосходство, зачем хвастаться возможностью не помогать ей, зачем показывать, что она полностью зависит от него? Он же видит, что она в отчаянии! Хотя сейчас он, кажется, способен видеть только себя.       — Спасибо. — буркнула Гермиона, постукивая пальцами по стеклянной кружке. Ничего. Ничего ей не принесла эта встреча — ни радости от встречи друга, ни полезной информации. Глухое, гнетущее разочарование где-то внутри и желание поскорее сбежать куда-нибудь, куда угодно. Да хоть к тому же Малфою. Может, уже проснулся… Надо бы задокументировать его состояние, может, удастся привести действия авроров к системе, предугадать их, и накладывать какое-нибудь обезболивающее заранее… Однако нельзя исключать возможность, что они предусматривают и это, хотя такая тактика вполне могла бы сработать — это ведь еще предположить надо, что врач, выделенный для поддержки жизни опасного заключенного из Азкабана начнет ему сочувствовать.       Почему Валентайн предложил эту должность именно Гермионе? Его оправдания девушка сразу отмела, как глупости — это не самая сложная работа, если убрать эмоциональную составляющую. Пока что ничего сверхнеординарного с ним не проделали, и даже новым интернам удавалось решать проблемы, возникнувшие вследствие гораздо более сильных повреждений. А с ожогами, внутренними кровотечениями и выращивании новых костей справились бы и медсестры. Нет, точно нет.       Тогда зачем? Почему именно Гермиона? Чем руководствовался Валентайн, когда предложил это ей? Зарплата у нее немаленькая, и расчет, что она согласится от безденежья, тоже отпадает. Может, пытался сыграть на том, что Грейнджер холодная и бесчувственная?       Ну это совсем глупость. Скорее, наоборот, пытался сыграть на ее жалости. На ее жалости и знакомстве с Малфоем.       Он точно знал, что Гермиона так это не оставит. Но тогда выходит, что это было в его планах. Зачем члену Визенгамота способствовать облегчению условий заключенного? Может, и правда — точный расчет и некая поставленная цель, которую Грейнджер пока не может воссоздать. А, может, банальная жалость из-за уверенности мистера Марлоу в невиновности Малфоя-младшего?       Называть его по имени Гермиона старалась избегать даже в собственных мыслях.       — Герм. — Рон отставил чашку и накрыл ладонью подрагивающие пальцы колдомедика, отчего Грейнджер вздрогнула и подняла глаза. — Тебе стоит чаще отвлекаться, правда. У тебя на лице написано, что ты думаешь о чем-то большом и тяжелом.       — Так и есть.       — Я хотел с тобой серьезно поговорить. Еще давно.       Из-за чрезвычайно мрачного тона аврора Уизли в голову Гермионы закралось жуткое подозрение, и она со всей силы понадеялась, что ошибается. Нет, не может быть, чтобы он это предложил…       — Может быть, начнем все сначала?       — Рон, — Грейнджер резко отдернула руку из-под пальцев друга и вцепилась в сумочку, стоявшую на коленях. Он вздернул брови, глядя на это. — Я сейчас на пороге новых отношений. Пожалуйста, мы ведь уже говорили об этом, обсуждали много раз. Нам не стоит быть парой, ты же сам понимаешь…       — Да что ты со своими рассуждениями! — взвился рыжий аврор. — Я, может, люблю тебя!       — Нет, — одними губами пробормотала Грейнджер. — Не любишь. Ты любишь только себя, Рон. К тому же, у меня уже есть молодой человек.       Она встала, стараясь не смотреть в сторону друга, и, не разбирая дороги, кинулась к выходу, споткнувшись о стул и не удосужившись даже застегнуть пуховик. Может, холодный осенний воздух остудит взбунтовавшиеся горячие мысли, которые застилали глаза и рождали ненавистную влагу?       Резкий, жесткий порыв ветра заставил колдомедика сильно пошатнуться, когда она выбежала наружу. Погоде, как и Гермионе, становилось все хуже, и они рыдали вместе, только Гермиона беззвучно хныкала, отдавшись захлестнувшим эмоциям, и шла, не видя ничего перед собой, куда-то вперед, а ветер истошно выл, цепляясь за крыши домов и водосточные трубы. Безжалостный холодный осенний воздух, подхвативший маленькие острые капельки воды, яростно трепал шарф, норовя размотать и вовсе сорвать его. Грейнджер тяжело вздыхала, не обращая внимания на саднящее горло, пытаясь успокоиться и слегка расслабить ноющие мысли. Наклонив голову, она быстрым шагом удалялась от злополучного паба, стараясь не поскользнуться и ступая по тоненькой цепочке оставшихся сухими булыжников, не поглощенных огромными мутными лужами.       Думать о Роне не хотелось, о Малфое — тем более.       Она мотнула головой и постаралась ни о чем не вспоминать, но такое не удавалось ей никогда, и мысли все время возвращались либо в больницу, где за волшебной мембраной сидел искалеченный узник, которого она должна спасать и который доставил ей и ее друзьям множество неприятных минут когда-то, либо в теплый, уютный зал «Трех метел», где она только что поссорилась с человеком, который был ей когда-то лучшим другом. Она поступила неправильно, вспылив, но и он тоже виноват…       Все, как всегда, слишком сложно. Это уравнение со множеством неизвестных, и у Гермионы нет желания его решать. По крайней мере, не сейчас.       Она подняла глаза и зацепилась взглядом за вывеску кондитерской. Она когда-то любила забредать в «Сладкое королевство» вместе с Роном и Гарри, и эти воспоминания, почему-то, не вызывали боли. Ей стало неожиданно тепло где-то глубоко в груди, а губы чуть дрогнули, складываясь в вымученную улыбку. Может, ей не помешает немного медовых ирисок?       Она вежливо поздоровалась, обрадовавшись тактичности мистера Амброзиуса, который не стал задавать вопросов по поводу ее покрасневших глаз и носа. Она снова почувствовала себя школьницей, той самой Гермионой, которая забежала и просто закупилась ворохом сладостей. Пакет получился тяжелым, и, как ни странно, тревога с души девушки куда-то испарилась. Хотелось улыбаться и петь. Перед Роном она точно извинится — может, даже сразу, как вернется в больницу, отправит письмо с совой. Да, наверное, так она и сделает. И Малфоя обязательно отпустят, если он невиновен… И, может, даже с Алексом будет время встретиться?       Гермиона чувствовала себя несколько неловко из-за вынужденного вранья Рону. Все же, она старалась не говорить неправду, и девушкой она была прямой и честной… И собственные мотивы, из-за которых она ляпнула, что уже с кем-то встречается, не на шутку ее пугали. Ей хотелось задеть его побольнее, да и она не ошибется, если скажет, что в тот момент совсем не думала… Но разубеждать Уизли не хотелось. Во-первых, он может решить, что она дает ему зеленый свет, а это было не так. Во-вторых, с Алексом все было действительно странно — они не разговаривали об этом прямо, да и девушка сейчас скорее придерживалась бы позиции свободных отношений, но и такая неопределенность ее вполне устраивала. Ее не покидало какое-то странное ощущение, когда она общалась с аврором. Возможно, это из-за того, что все происходит как будто бы слишком быстро?       Приятная саднящая тяжесть в пальцах, сжимающих пакет, успокаивала, и колдомедик Грейнджер успешно добралась до больницы, поздоровалась с привет-ведьмой и поднялась на свой этаж, не думая ни о чем неприятном. И удивленно замерла у двери, около которой на тумбочке стоял поднос с едой. Уже обед? Не пропустила ли она установленное время? Живот резко свело от стыда. Она развлекается, пока Малфой в четырех стенах, вынужденный только спать, смотреть в потолок и мучиться от боли, ждет, пока она принесет ему завтрак?       Пожалуй, следующие пару дней она проведет здесь, никуда не отлучаясь и уделяя узнику все внимание. Пускай он, конечно, и делает вид, что от ее присутствия ему только хуже, сама Гермиона, наверное, сошла бы с ума от одиночества, будь она на его месте.       Хотя он и не Гермиона, чтобы делать такие выводы. Вполне вероятно, что за время, проведенное в заключении в Азкабане, он отвык от света и других людей?       Грейнджер поджала губы, подхватила поднос и локтем нажала на ручку двери, толкаясь в нее телом.       Эта больная жалость, проросшая в ней и смешавшаяся со стыдом, виной и чувством долга — это определенно ненормально. От этого надо избавиться.       Комната встретила ее отчуждением, а кричащие, чрезмерно веселые тона кухни издевались над ее взглядом, кичливо демонстрируя себя и отвлекая внимание от преувеличенно серой левой части, где за магическим полем страдал Малфой. Хотя, когда Гермиона повернулась в его сторону, опасно балансируя с подносом и висящем на руке пакетом со сладостями, узник страдающим вовсе не выглядел. Сидел, писал что-то за столом, не обращая внимания на прибытие колдомедика. Она тут же поправила себя — он ведь не видел ничего дальше нескольких футов, вполне закономерно, что он никак не отреагировал на ее появление.       И вообще, с чего бы она должна следить за его реакцией?       Грейнджер поставила поднос на стол, стараясь не пролить суп, на этот раз вермишелевый, крепко, до побеления сжимая дрожащими пальцами ручки. К ней вернулась нервозность, не покидающая ее ни на секунду нахождения в этом месте. Что с ней произошло? Куда делась невозмутимость колдомедика, ее стержень, позволяющий без слез глядеть на самые тяжелые случаи и раны? Она ведь неспроста — лучшая, неспроста работает именно с повреждениями от заклинаний — это считается самой сложной областью…       Напускное веселье, захватившее ее после покупки сладостей, куда-то испарилось, освободив место нервному помешательству и чувству вины, от которого было невозможно спрятаться, даже отвернувшись от Малфоя. Она сняла с запястья лямки пакета, оставившие на нежной коже руки грубые, длинные красные пятна, и с размаху высыпала все содержимое на стол, рядом с подносом. Здесь были и грильяж с кокосовыми орехами, и засахаренные крылья бабочек, и пресловутые медовые ириски, и целый фунт тыквенного печенья, и нуга, и даже самый простой шоколад. Гермиона больше всего любила молочный пористый, и его было абсолютное большинство, хотя иногда попадались и небольшие упаковки белого, и даже одна горького — на случай, если девушке захочется чего-нибудь необычного. Она скептически осмотрела все это богатство и решила разобраться с ним позже.       Когда Грейнджер прошла сквозь барьер, мазнувший по всему ее телу приятным холодком, Малфой, кажется, даже ее не заметил, продолжая скрипеть уже изрядно сточенным карандашом по бумаге. Рядом с ним и на полу валялись исписанные листы, а лица самого узника видно не было — его закрывали изрядно отросшие платиновые пряди, свисающие чуть ли не до самой столешницы — настолько низко он наклонился. Изредка вздрагивающий изгиб позвоночника, четко выделяющийся в его щуплом, исхудалом, наверное, даже истощенном теле, отзывался острой жалостью в Гермионе. Над открытой горловиной кофты на спине девушка видела каждый позвонок, выступающий под белой, натянутой кожей, которые, казалось, двигаются отдельно. Почему-то ей захотелось коснуться пальцем их, удостовериться, что все точно под контролем… И, Мерлин, ее остановил только поднос в руках, который напомнил ей о том, кого она сейчас чуть не потрогала просто так, потому что захотелось.       Вот ужас-то.       Она поставила обед прямо на ворох исписанных бумаг, отчего заключенный вздрогнул и резко дернулся, подавшись назад и чуть не упав со стула.       Гермиона, почему-то подсознательно ожидавшая увидеть смазливую мордашку времен школьной юности, моргнула от неожиданности. Малфой, конечно, был красив — этого не отнять. Но это была болезненная, бледная, оттененная болью красота, изрядно подпорченная впалыми глазами и неровными обрезками слишком отросших волос. И, что больше всего испугало Грейнджер — этот взгляд, безумный и пропитанный ненавистью к ней, к Азкабану, к отцу, к себе. Его чуть полноватые губы дрогнули в ухмылке, и он отложил карандаш, и Гермиона чуть было не поддалась искушению развернуться и убежать за спасительный барьер — настолько ей стало страшно.       Это просто больной человек, который слишком много времени провел взаперти.       Да и, можно подумать, его характер когда-то можно было назвать приятным.       Перестань бояться, это иррационально.       Гермиона слегка воспряла духом, но это уже не имело значения — Малфой, своим ужасным серым взглядом сверлил ее, и улыбался, и, конечно, он не мог не заметить эту ее мгновенную панику, объявшую колдомедика всего лишь на долю секунды.       — Что, страшно? — осклабился он, продемонстрировав идеальные, старанием заклинания, зубы. — Понимаю, грязнокровка.       Он театрально развел руки и осмотрел себя.       — Некрасивый, да?       Гермиона молча смотрела на него, готовая в любой момент отпрыгнуть и сбежать. Его глаза определенно ее пугали, и теперь это было даже не стыдно, потому что, Мерлин, он продолжал пожирать ее этим взглядом, полным ненависти и боли. Она открыла рот, чтобы сказать хоть что-нибудь, но он отвернулся, будто бы Грейнджер резко куда-то исчезла.       — Пошла отсюда.       Колдомедик поджала губы, мгновенно заводясь. Да почему он с ней так разговаривает? Как вообще можно отвергать помощь, когда она — единственный человек, который от него не шарахается?       И тут же ощутила жгучий стыд, ставший в последнее время будто бы неотрывной частью ее самой.       Конечно, она от него шарахается. Вот и ответ.       Как можно относиться к кому-то как-то иначе, когда этот кто-то до чертиков боится и старается сбежать при любой удобной возможности? Да, он выглядит безумным. Да, он похож на человека, который может накинуться на нее и вгрызться ей в горло. Да, он был в Азкабане.       Неужели этого недостаточно, чтобы оправдать грубость?       Гермиона считала, что достаточно.       Поэтому она, тяжело вздохнув, положила руку на вздрогнувшее от неожиданности плечо Малфоя.       — Драко. У тебя все в порядке?       — Как… Ты меня назвала?       Он не поднял головы, но в его голосе слышалось неподдельное изумление, не сдобренное ни издевательствами, ни ненавистью. Просто обычный тон очень удивленного человека. И Гермиона его понимала, потому что была удивлена собственным словам не меньше.       Ладно бы она в мыслях оговорилась, но вслух… Эта жалость сделала из Малфоя Драко, а что она сделает из самой Гермионы?       Но демонстрировать собственное замешательство Грейнджер не собиралась.       — Я, если что случится, недалеко.       И ушла, стараясь не идти слишком быстро. Кто тянул ее за язык?       Гермиона в раздумьях остановилась перед кухонным столом, по-прежнему заваленным всевозможными угощениями. Теперь ей казалось кощунственным наслаждаться ими, пока всего лишь в нескольких футах Малфой давится больничной едой. Она уставилась тяжелым взглядом на горькую шоколадку. Может, поделиться именно ей, и хватит? Сама Грейнджер-то такие не любит…       Колдомедик вздохнула и покачала головой. Когда-нибудь это убьет ее.       Для Малфоя-младшего два часа в тяжелой, мутной дреме после обеда пролетели незаметно. Он ворочался и цеплялся худощавыми пальцами за плечи, стараясь согреться, а потом в полусне пытался разодрать просторную рубаху, когда казалось, что кожа готова расплавиться, а глаза буквально вытечь из-под тонких, опухших век. В ушах стоял звон, то затихающий, то возобновляющийся, не дающий привыкнуть к себе, а каждая клеточка тела неимоверно чесалась, и Драко уже был согласен на все, только бы это прекратилось. Потом он проваливался в глубокий, мучительно недолгий сон, и через несколько минут снова вздрагивал, открывал глаза и не мог понять, где находится. Ему мерещилась Нарцисса, поющая колыбельные, и ее прохладные руки на лбу. Потом они опускались на грудь, и черты матери расплывались, и он почему-то видел грязнокровку, которая трогала его, вызывая вовсе не омерзение. Потом он снова просыпался, откидывал мокрые пряди со лба и поправлял липкую рубаху, приставшую к истощенному телу, и падал назад, наслаждаясь минутами затишья.       Когда Драко более-менее выровнял дыхание, а глаза начали болеть от напряжения, из-за того, что он пристально рассматривал однотонный потолок, он попробовал приподняться. И удивленно обнаружил, что чувствует себя прекрасно. Руки двигались легко, с головы будто бы содрали вату, и дышать было легко. Он чувствовал себя более чем замечательно, и его губы практически против воли расползлись в улыбку.       Секрет успеха — здоровый сон и правильное питание!       Его взгляд бессознательно остановился на столе, и Малфой с удивлением отметил, что что-то изменилось. Он с опаской опустил ноги, ожидая, что ощущения организма опять подводят его, но все оставалось так же, как и было — он чувствовал себя буквально новым человеком, и гора сладостей на тарелке тоже никуда не делась.       Драко подошел ближе и с удивлением заметил там штук десять плиток пористого, кажется, молочного шоколада, горсть засахаренных крыльев бабочек и еще много всего, чего он не ел уже много лет.       Да ну?       Он поднял голову и обратил внимание на диван, четкие очертания которого, наверное, были единственными ясно видимыми очертаниями за барьером. И склонившуюся над книгой голову грязнокровки он тоже прекрасно видел.       Вот уж великое удовольствие — смотреть, как она читает.       Хотя, по правде говоря, это все равно было интереснее, чем разглядывать потолок, разговаривать с самим собой или записывать собственные мысли. Он кинул взгляд на исписанные листы и решил, что обязательно сожжет их, когда выберется отсюда.       Если выберется.       Спасибо, папочка.       Ты мне не сын       Драко раздраженно махнул головой, прогоняя образ Люциуса и, оперевшись на стол, стал ждать, пока Грейнджер заметит его. Он обязан был высказать ей все насчет этих попыток подружиться с ним, как с диким зверем в клетке, через подачки.       Хотя возвращать он ничего, разумеется, не собирался.       Вот еще.       Подружиться.       Он раздраженно скривился, мысленно проговорив это слово пару раз.       Вот уж нет, грязнокровка, не дождешься.       Он уселся на стул, скрестив ноги, и подпер подбородок рукой, устремив пристальный скучающий взгляд, от нечего делать, на Грейнджер. Она заметила его только через несколько минут, когда, переворачивая страницу, случайно подняла голову от книги.       Некоторые вещи не меняются, все-таки. Заучки остаются заучками, короли — королями. У Драко по-прежнему есть голубая кровь. А что есть у Грейнджер?       И тут же сам ответил на свой вопрос — нормальная жизнь. Свобода.       Свобода — это очень вкусное слово, гораздо вкуснее какого-то там молочного шоколада.       Грязнокровка отложила книгу, встала и подошла ближе. Сейчас встанет в метре от барьера и будет играть в пантомиму. Драко чувствовал себя зрителем в зоопарке. А Грейнджер — обезьянка.       И ни на секунду не наоборот.       Но сейчас она удивила его — подумала долю секунды и шагнула вперед, преодолевая разделяющее их магическое стекло. Он иногда начинал думать о ней без ненависти, и это, на самом деле, пугало его даже сильнее, чем эти сраные палачи. Это все она виновата.       Мерзкая грязнокровка с уродливым цветом волос и глаз.       Гермиона удовлетворенно хмыкнула — Малфой выглядел, конечно, не совсем как с обложки журнала, но явно более здоровым, чем обычно. Правильный медицинский уход творит чудеса, и Грейнджер справедливо считала его бодрость собственной заслугой. Она вовсе не обязана была приводить его в хорошую форму, а должна была всего лишь поддерживать в нем жизнь, но теперь почему-то она считала своим долгом сделать все, что может.       Наверное, это говорит в ней чувство вины — ну и пусть. Если оно говорит правильно, по-человечески? Если он несчастен, по-настоящему страдает — разве плохо желать слегка облегчить его участь? А не слегка? Гермиона пошла в колдомедицину, чтобы помогать другим, и почему она решила, что бывший однокурсник чем-то отличается от остальных, которым достается не только уход, но и самое банальное сочувствие?       — Все в порядке?       — Если бы тебя не было, было бы лучше, — довольно огрызнулся Малфой, продолжая смотреть на нее серым, немигающим взглядом. В нем не было ненависти, но был вызов. А еще он улыбался — и Грейнджер поняла, что доставать ее — это единственное для него развлечение. Но такое удовольствие она уж точно не могла себе позволить не испортить. Поэтому просто серьезно кивнула.       — Ну конечно. Может, тебе книг принести? Или, например…       — Ты со своей неумеренной заботой, — он перебил ее, откидываясь на спинку стула, — напоминаешь мне мою мать.       Гермиона вздрогнула, и по ошарашенному взгляду самого Малфоя было очевидно, что он тоже понял, что сказал что-то, чего говорить не собирался. Он хотел ее задеть, оскорбить…       Мерзкая грязнокровка, из-за которой он совсем запутался!       — Пошла отсюда, — сорвалось с его губ практически против воли, и он крепко сжал зубы, чтобы не сообщить что-нибудь еще. Год в Азкабане, разговоры с самим собой… Драко, кажется, путался в мыслях и словах, не в силах полностью контролировать голову…       Он определенно точно медленно сходит с ума.       Или уже сошел.       Грейнджер ушла, а он все еще сидел и держался руками за виски, пропуская между пальцев пряди волос. Было по-настоящему страшно от того, что он теряет себя.       Драко-не-Драко Малфой. То, о чем мечтал отец.       О, Драко не сомневался, что Люциус бы порадовался, глядя сейчас на него.       А еще Драко не сомневался, что через некоторое время обнаружит на столе стопку книг, среди которых обязательно окажется какая-нибудь Травология, том семь.       Мерзкая грязнокровка.