Ты

Они играют. Снова, и снова, и снова. Раз за разом идут по одним и тем же дорогам, их их подошвы отбивают несинхронный гулкий ритм: сначала веселый, затем - размеренный, затем - вялый. Раз за разом разговаривают с друзьями и знакомыми, а у тех, вместе с их иссякающей фантазией, кончаются фразы. Проходит осень, за ней зима и половина весны, но у них: осень-зима-весна-лето-осень-зима-весна-лето-осень-зима-весна-осень-зима-весна-лето-осень-осень-осень-зима - и так - снова и снова. Их мир начинает напоминать апельсин, из которого выжали весь сок: они подружились со всеми, преодолели все препятствия, решили все загадки и множество раз даровали монстрам спасение и шанс на новую светлую жизнь. Их мир начинает напоминать зачитанную до дыр книгу, которую дальше читать уже нет смысла: ты знаешь ее наизусть. И тогда Чара предлагает: - Давай попробуем по-другому. Чара предлагает: - Глупый маленький Флауи - это какая-то насмешка, а не нормальный враг. Чтобы мир был живым, ему нужна настоящая угроза. Чара предлагает: - Давай теперь ты будешь героем, а я... ну, условно злодеем. И Чара объясняет, что хочет сделать. Сначала Фриск приходит в ужас от самой идеи: слишком жестокой и слишком неправильной. Но сердце в груди уже колотится в знакомой, но почти забытой скачке возбуждения. - Тем более, - напоминает Чара. - Разве это все - не игра? Фриск знает, что какое-то время назад ответ был бы отрицательным. Потому что это было больше, чем игра, это было целым миром - живым и ярким. Но краски со временем выцветают, и если увидеть один и тот же хороший сон сотню раз, он потеряет свою магию и станет просто навязчивой идеей сознания, собранной из лоскутков впечатлений прошедших дней, как это объяснял учебник. Фриск соглашается, и Чара улыбается: широко и зловеще, как и подобает настоящему злодею. Чара справляется со своей ролью даже слишком хорошо: по-настоящему пугает, вселяет в трепещущее сердце темное и безысходное чувство ужаса. Мир боится Чары, и Фриск, находясь в этом мире, - тоже, и не может ничего сделать. Полная и безнадежная беспомощность. Но по вечерам, когда Фриск кладет голову Чаре на колени, и Чара ленивыми и почти ласковыми движениями перебирает спутанные темные волосы, Фриск не чувствует ничего, кроме спокойствия. Все идёт так, как должно идти.