No.0

В холодильнике, среди бутылок соджу и банок энергетика, Джин видит знакомые контейнеры — он дней двадцать назад принёс младшему. Кукси и кимчи безнадежно утеряны и летят прямиком в мусорное ведро. Сокджин вздыхает. Нет, он и сам часто сидит на диетах, но состояние Хёсана пугает. Он не помнит, когда последний раз видел, чтобы младший ел хоть что-нибудь. Он даже боится касаться Хёсана, будто кожа, натянутая, кажется, до предела, порвется под его пальцами. Вот только Кидо, словно издеваясь, каждый раз льнёт к старшему, соблазняет, словно он демон-искуситель — а, может, так и есть, — и стонет под ним так, что всё самообладание Джина исчезает. А утром они оба смотрят в огромное ростовое зеркало на кровоподтёки по всему телу младшего, которые налились красным, синим и местами даже фиолетовым. Хёсан называет их искусством, а Джин выдыхает: «Ебанутый», нежно обводя следы подушечками пальцев. Скулы и линия подбородка выделяется так ярко, что Джин невольно вспоминает, что у младшего когда-то были щёки. Были, но их давно уже нет, там только острые углы, о которые наверняка можно порезаться. И старший тут же проверяет это, покрывая лицо и шею Хёсана влажными поцелуями. — Не порезался, — удивлённо произносит он, глядя на то, как младший опускается на колени перед ним. В Хёсане столько энергии, что Джин теряется. Тот весит едва ли больше пятидесяти, не ест пару месяцев — хоть Ким надеется, что это не так, — да и рёбра уже не нужно пересчитывать подушечками пальцев, их видно сквозь смугло-синюю кожу. Старший раз за разом выкидывает испорченную еду из холодильника, стараясь не думать о том, что, может, тогда и не готовить каждый раз. Но раз за разом приносит эти самые контейнеры и пишет на стикерах напоминания, расклеивая их по всем поверхностям небольшой квартиры. К надписям добавляются смайлики, пририсованные младшим, но к еде тот так и не прикасается. Джин пытался поговорить, но это словно говорить со стеной — никакого результата. В кафе — куда старший всё-таки затащил Хёсана, — парень пьёт крепкий кофе, кроша предложенные кубики сахара пальцами. И Сокджин пытается не сдаться. Ведь это же Хёсан. Хёсан, живущий первую половину дня на литрах кофе и энергетика, а вторую — на таких же литрах алкоголя, лишь отмахивается, повторяя, что всё под контролем. Глотает какие-то таблетки — этикетка оторвана, и Джин не знает, что там, — и прячется в безразмерных толстовках. И не может существовать без секса. Ким догадывается об изменах, но молчит. А Хёсан молчит, зная, что старший уже всё понял сам. Джин достаёт из сумки очередные контейнеры с ещё неостывшим ужином и убирает их в холодильник, понимая, что через неделю сам же и выкинет их. Но надежда на последнем издыхании всё ещё внутри. Кидо неслышно — он практически невесомый, думается старшему, — заходит в кухню и прислоняется к косяку позади себя. Если бы другой, не Джин, постоянно пытался накормить его, то Хёсан бы взорвался. Но это Ким, и младший терпит все его слова, но к еде не притрагивается. Подходит ближе, касается плеча, прося подвинуться, и достаёт бутылку с водой, сразу же выпивая половину. Улыбается и тянет Джина в спальню. Старший сдаётся. Впрочем, никто из них и не думает о другом варианте развития событий. Джин давит на почти сошедшие синяки, и те вновь наливаются кровью, а Хёсан смеётся так заливисто, что веришь. И Ким верит. Только не знает, во что. Утром старший привычно варит кофе для двоих и ставит кружки на стол. Затем будит младшего, проводя рукой по его волосам — тот чутко спит, — натягивает на него домашние штаны и футболку, порываясь закутать ещё и в плед — Хёсана трясёт, хоть в квартире температура близится к отметке с цифрой 30 выше ноля. Первое утро за эти полгода, которое не проходит перед зеркалом. У Кидо внезапно не находится сил, чтобы спорить со старшим, а Джин рад этому. Обнажённое тело со смуглой кожей, на которой рассыпаны красно-синие пятна, напоминает кадр из какого-нибудь психологического триллера. В которых главный герой всегда умирает. Но старший боится даже на миг позволить этой мысли возникнуть. Хёсан закрывает за Джином дверь, медленно идёт в ванную, где лежат таблетки. Внутри всё горит, и обезболивающее уже не помогает, пусть уже в таких дозах, что не каждый выдержит. Высыпает таблетки на ладонь, отсчитывает десяток, потом добавляет еще столько же, ставит почти опустевший пузырёк на полку и возвращается на кухню. Он знает, что запивать столько таблеток соджу немного — много — смахивает на намерение умереть прямо сейчас, но Хёсан думает лишь о боли внутри. В спальне, куда он добирается, шатаясь и держась за стены — чаще просто врезаясь в них плечом, — парень падает на кровать. Он лежит на спине, ощущая, как боль затихает. Джин возвращается внезапно. Забыл смартфон — выключенный и лежащий на тумбочке рядом с кроватью, — слишком банально и глупо. Он громко спрашивает, где Хёсан, и, не дождавшись ответа, идёт в спальню. Осекается, боясь, что младший проснётся, осторожно подходит и убирает смартфон в карман. Улыбается, глядя на улыбающегося во сне парня, и выходит. Уже у входной двери старшего настигает осознание — Хёсан спит, лёжа на спине. Хёсан никогда не спит на спине. Парня бросает и в холод, и в жар одновременно, он бежит, спотыкаясь о собственные ступни, в спальню и там оседает на пол. Хёсан не дышит.