***
Ночью Михаэлиса разбудил шум: открылось окно, и ветер громко стучал ставней. От холодного воздуха кожа быстро покрылась мурашками, но пару долгих мгновений мужчина все же простоял у окна, выглядывая наружу. В такой час небо почему-то показалось паучьим бархатным брюхом, которое нависло над землей и пригибало черные изваяния деревьев. Кое-где снег лежал пятнами — серо-лилового цвета. Возникло ощущение предрассвета, хотя часы показывали два часа ночи, и какое-то тихое томление внутри… Должно быть, от непривычной обстановки. Внезапно вдали послышался вой, и Себастьяну вспомнились оборотни, про которых говорили Седерик, дети и Андриан. Странные оборотни, кои поедают гувернеров и охраняют границы городка магией. Но вскоре все же стало понятно, что это собака. Где-то далеко, из низины, но — всего лишь собака. Какая-нибудь голодная, одичавшая бродяга. Закрыв ставни и подняв разметавшиеся со стола бумаги, мужчина застыл на месте. Дверь в спальню оказалась приоткрыта, а из темноты смотрело белое, как мел, лицо. Оно странно, криво улыбнулось ему, а затем тихо засмеялось, словно шутящий призрак. — Сиэль? Что ты здесь делаешь? Синие глаза в темноте показались фиолетово-серыми, и смотрели они очень живо, сверкали, как драгоценные камни. Приставив палец к губам, юноша вновь засмеялся, уже как-то потешно, а затем, так же внезапно, как и появился, исчез. — Сиэль, — Себастьян вышел следом в коридор, но фигурка в сорочке уже скрылась за углом, поэтому было решено ее не преследовать. Ни к чему. Поэтому он вернулся, лег в постель и проспал крепким сном до самого утра.***
Утром подопечный, как и вчера, поджидал гувернера у дверей. На этот раз в руках он держал Злого Барона. Приплюснутый, отожранный зад кролика свешивался вниз, как и длинные уши, которые словно притягивало к земле. Сиэль перекатывался с носков на пятку — что-то новое — своим видом он должен был показывать нетерпение. С пустоватым выражением огромных глаз он больше напоминал куклу, которую кто-то поставил под дверьми и забыл. — Что тебе снилось? — И тебе доброе утро, Сиэль. — Доброе утро, Себастьян. Уже дважды Михаэлис оказывался в коридоре с андройдом, и каждый раз испытывал неловкость. Какая-то неясная граница — между живым и неодушевленным почему-то всякий раз смазывалась с утра в переходе. Возможно, если бы андройд вел себя иначе и не ждал с вопросами под дверью, все было бы… проще? — Я не помню, — соврал Себастьян. На самом деле, весь его сон представлял весьма конкретную, разномастную мозаику. Не самые приятные обрывки из выбеленных стен, докторских халатов, образов сумасшедших, их криков и нашептываний, которые шли, кажется, прямо в ухо, сквозь сон. «Если вы не сами себе поможете, то кто поможет вам?» — характерный, с хрипотцой, голос врача, мелькающего уродливом фоне желтых стен, а еще дальше доктора — вода. Много воды. Она занимает половину мира больной души. Озеро вырастает за плечами старика, горланящего о свободе: «Вы же храбрый человек, откройте глаза!» и поднимается в огромную синюю воронку. Она захлестывает и всасывает в себя сначала канареечные, ненавистные стены, а затем голос доктора, и уже после, как-то само собой и с огромным чувством благодарности — до слез — в воде оказывается и сам Себастьян. Он тонул в этой воде. Как и должен был утонуть тогда, вместо Нее. Или хотя бы, на худой конец, вместе с ней. И все же иногда он и не может вспомнить, почему все еще жив… Поскольку андройд продолжал на него смотреть, Себастьян добавил: — А тебе что снилось, Сиэль? — Сиэль не помнит. «Какая простая, незатейливая жизнь», — подумалось мужчине. Вдруг захотелось представить, каково это — быть Сиэлем Фантомхайвом. Быть и в то же время являться лишь пародией на человека. При всем совершенстве конструкций и внутренней составляющей — этих моральных штуковин, на которых одушевленные венцы природы собаку съели. Никогда люди не создадут душу. Никогда не достигнут апофеоза. Что такое душа? Что это за незримый, как будто не существующий компонент, без которого — абсолюту жизни и творения — не бывать ни при каких обстоятельствах? Где она лежит? Погреблась в грудной клетке или стекла на донце сердца и пульсирует там, и болит, и ноет? Трепещет… Невидимая. Несуществующая. И эту пакость не различить — только почувствовать или вытерпеть, на худой конец, в конце концов, просто проникнуться смыслом ее существования. Потому что, кажется, она — и есть Весь Смысл Всего. «И что же мы такое, и что так отличает тебя и меня, а, Сиэль?» Небольшое чувство жалости к машине. Сиделка протянул руку и огладил подопечного по голове, как котенка. Хотя сострадать нужно, наверное, Винсенту.***
После завтрака Сиэль сказал: — Мой предыдущий няня умел рисовать. Он рисовал Сиэля. Хотите посмотреть? — Я не против посмотреть, — без особого энтузиазма согласился Себастьян. Сиэль потянул его за руку вверх по лестнице, туда, где располагалась студия. Шагал он очень осторожно, точно боялся наступить на разбросанное стекло. Он был босиком. Движения ног казались скованными, но в тоже время мужчина, следующий за ним, не уставал поражаться — как Сиэль был похож на настоящего человека. Невообразимо. Изредка проявляющиеся то угловатые движения, то замедленности можно было списать на отроческие или манерность от характера. А она в Сиэле нет-нет, да проявлялась. Должно быть, сказывалось копирование всего и вся, заложенное в самом ядре механического человечка. Нынче было солнечно, поэтому студия оказалась залита теплым светом. Сиэль выпустил руку Себастьяна и быстро потерялся в изобилии мольбертов да музыкальных инструментов. Он напомнил рыбку, которая юркнула в родной пруд. Сама студия была погребена самой разнообразной мебелью, и в просветах было видно, как над ней танцевала оседающая пыль. Пахло красками и сырой известкой. Студия служила по совместительству еще и кладовой, поскольку здесь было все, что душе угодно. Прогуливаясь между рядами комодиков с открытыми выдвижными ящиками — бусы, павлиньи перья и потертые карты — Себастьян заметил торчащий угол портрета, прикрытого простыней. Отодвинув ткань, он обнаружил супружескую чету Фантомхайвов: Винсента, в изящном, темно-коричневом костюме, и молодую женщину, очевидно, миссис Фантомхайв. Она была настоящей красавицей. Хоть и весьма типичной для красавиц внешности: белые волосы, лучистые голубые глаза и румяные щечки. — Это папа Винсент и мама Рейчел, — Сиэль возник, словно из ниоткуда, под локтем Себастьяна, и вновь ускользнул в светлых и пыльных лабиринтах. — Хм, — только и сказал Михаэлис, пряча лица обратно под простынь. — Если долго мучиться — что-нибудь получится! — андройд перегородил собой проход между белым пианино и арфой, придавленной сломанной гипсовой птицей размером с корову. Он держал холст. На нем не то синий сгусток пламени, не то догорающая, меркнущая звезда, упавшая в пучины водорослей. — Это Сиэль, — сказал Сиэль. — Разве? Больше похоже на огонек синего цвета в воде. — Няня сказал, что это — мое внутреннее я. Няня нарисовал. Он сказал: «Так выглядит твоя душа, Сиэль». — Свою душу можешь нарисовать только ты, Сиэль. Другие люди не могут знать тебя изнутри, — сказал Себастьян. — Понимаешь? Поэтому няня нарисовал на самом деле не тебя, а свое видение тебя. Это разные вещи. Сиэль, разумеется, не понял: «Разные вещи» повторил он и сделал вид, что задумался. Вернее будет — изобразил мимикой. Сыграл сценарий по встроенному в нем алгоритму. Только и всего. Стоило заметить, что получилось показать это очень живо. Сиэль медленно покачал головой, а затем положил холст на какой-то старый комод, служивший полкой для склянок и потрескавшихся палитр. — А ты нарисуешь Сиэля? Как-то это все бесполезно. Именно бесполезно. И он имел в виду происходящее. Себастьян провел пальцами по столешнице, оставляя чистый след. Взгляд упал на гипсовую птицу: под треснутым крылом пробежал суматошный паук. — А почему бы тебе самому не нарисовать себя? Пусть Сиэль нарисует себя таким, каким себя видит, свою… душу. Такая задача ввела андройда в ступор. Так надолго, что в повисшей тишине стало слышно, как зимний мотыль бьется о стекло. Себастьян не стал помогать Сиэлю с ответом. Он сел на первый попавшийся стул и стал просто смотреть на подопечного. Наблюдать. Если вчера гувернер игрался с ним по правилу Винсента, — пытался играться — то прямо сейчас в Себастьяне просыпалось глухое раздражение от происходящего. Сиэль — не живое дитя, которое можно воспитать. Он машина, которую можно научить или бездушная интеллектуальная куколка. Времяпровождение с ней полезно ровно настолько, насколько прибыльно. Но дело являлось не в деньгах, а в пустом, бесцельном времени самого Себастьяна. Оно не будет никому приносить пользы, кроме него самого, но лишь в финансовом вопросе. Михаэлис ехал к живому человеку, а не к суррогатному сыну спятившего с горя родителя. Абсурд. Нелепица. Мимозно-хрупкие руки юноши повисли вдоль тела. Глаза медленно моргали. И это все. Мужчина раздражился еще больше: — Ну, что же ты? Твой отец, должно быть, говорил, что у тебя есть душа, что ты — живой. Говорил же? Так нарисуй свою душу — это несложно. Ведь ты-то — живой, как я или Винсент, или все люди в этом доме. Как Мари. Главное, немного воображения, но с этим-то у тебя все в порядке? Ты же умеешь фантазировать, Сиэль? Ты просто обязан уметь фантазировать! Небесные глаза заморгали еще медленней. На кончиках пушистых ресниц как будто оказался груз. Тишина накрыла обоих в образе солнечной пыли, зимних, ослабленных лучей и шелесте насекомого, которое каким-то чудом еще жило. Чертов мотылек должен был уже переломать все крылья. «Уж не сломался ли?» — начал думать о втором механическом «мотыльке» Себастьян, как малиново-бледные губы зашевелились: — Сиэль попробует сделать, как говорит Себастьян. С красками и альбомом он устроился прямо на полу, на одном из солнечных квадратов. Себастьян переставил стул поближе, чтобы иметь возможность наблюдать за художником. Рисование началось. Кисть в руке повисла над палитрой красок, и ресницы опять задрожали. — Душа Сиэля какого цвета? — Ты мне скажи. — Это круглое? — Не знаю. — Квадратное? — Не гадай. — На что похожа душа Сиэля? — Ты мне ответь. Губы дрогнули, издавая тихое «о». Кисть по-прежнему оставалась висеть над красками, вновь повисло молчание, но мотылька больше слышно не было. Себастьян решил, что может просидеть тут сколько угодно долго. Пока андройд не покроется пылью, насекомое не превратится в горстку трухи, ну, а сам он не обрастет бородой и не ссохнется до костей, превратившись в живую мумию. Гувернер рисовал в уме столь печальную картину, когда андройд все же зашевелился. В этот момент Себастьян вспомнил нынешнюю ночь: белое лицо в дверном проеме, но тут же решил, что это уже не имеет никакого значения. — Сиэль не может выполнить задание Себастьяна, — сказал юноша. — Сиэль не знает, что такое «душа Сиэля» и как она выглядит. В глазах подопечного беспросветный синий мрак. «Еще бы!» Если всматриваться, если встать вплотную, то, наверное, можно увидеть, как врастают в полости черепа крошечные механизмы, заставляющие всю эту субтильную махину говорить, действовать, реагировать, имитировать — играть роль человека. А если: «Приставить к его голове ухо — можно услышать моторчик». Глупость, конечно. Но из затеи с рисунком вышло паскудное чувство — будто котенка мучает. — Конечно. Разумеется, ты не знаешь, — тихо промолвил Себастьян и встал со стула. Он походил из стороны в сторону, думая над тем, что, может быть, еще не поздно отказаться и уехать отсюда. Вернуться домой. Найти нормальную работу и быть полезным. Для чего же он еще остался в живых? Почему только она погибла, а он — нет? Помогать, да. Это единственное, что ему можно до конца жизни. Как-то хорошо влиять на человеческие души и растущие, крепнущие умы, действовать во благо будущего, заниматься хоть чем-нибудь полезным… Он еще может… Он должен сказать Винсенту. — Себастьян, Сиэль хочет узнать про душу Сиэля. Сиэль хочет нарисовать душу Сиэля. Тихий голосок заставил прислушаться. Сиэль сказал: «Цитирую Винсента» и заговорил голосом взрослого Фантомхайва. Точное воспроизведение оборванного куска, по интонации — чего-то интимного. Перед глазами представился Винсент, в утешении обнимающий сына: — «…Ты живой, Сиэль, внутри тебя живая душа, запомни это, ты не умер и… ты проснешься, обязательно проснешься, мой дорогой, но еще рано! Верно? Я понимаю, она все забыла, твоя душа все забыла, но, может, это и к лучшему?.. Мой сын, мое дитя… Главное, что ты живой. Мы спасли тебя, слава этому демону, спасли…» Запись оборвалась на неразборчивом шепоте. Затем Сиэль закончил уже своим голосом: — Прекратил цитирование Винсента. Себастьян, внутри Сиэля душа. Мужчина вновь опустился на стул, запустил пальцы в волосы и тихо рассмеялся. «Слава этому демону, спасли»… Спасли душу и спрятали в мальчикоподобного андройда? О, безумная родительская любовь! Он не думал, что ему, все же, будет так сложно принять этот дурдом. Нет, он не понимает, решительно не понимает! — И что я здесь делаю еще?.. — вслух спросил Себастьян и усмехнулся. Он не заметил, как Сиэль оказался рядом. Но почувствовал, как маленькая рука легла ему на затылок. Мягко-мягко, едва касаясь. — Себастьяну грустно?.. У него быстро бьется сердце. — Потому, что это все — несуразица. Бессмысленность, — отозвался мужчина. «Потому, что у тебя нет души. Потому, что ты — машина, а Винсент Фантомхайв — обычный сумасшедший». Сиэль неожиданно опустился на колени, на пол перед ним. Матовое колено уперлось в ботинок. Молочно-белое, нежное. Наверное, теплое и живое на ощупь. Восхитительная иллюзия. — Когда папа грустит, Сиэль ведет его к кроликам. — Я не хочу смотреть твоих кроликов, спасибо. — Когда папа не идет смотреть кроликов, Сиэль улыбается папе, — андройд изобразил улыбку. Она даже могла показаться теплой, если бы Себастьян не знал, кто перед ним. И все же было забавно, но Себастьян-таки сдержал улыбку. Тогда Сиэль подобрался ближе и вставал на колени. — Когда папа продолжает грустить, Сиэль обнимает папу, и папа чувствует себя лучше. Себастьяна обняли, когда андройд прижался к нему всем телом, он уловил запах его волос. Пахли настоящим шампунем, с оттенком вишни и сладостей. Кожа Сиэля, там, где она соприкоснулась с кожей Себастьяна, была нежной и едва теплой, почти прохладной, и… приятной? Совсем, совсем, как живой. Себастьян прикрыл глаза. Андройд был субтильным, а руки Себастьяна еще помнили Ее тело в объятиях. У нее были по-мальчишески узкая грудь и бедра, ее волосы пахли удивительно похоже, а когда она обнимала, то делилась всем теплом, что у нее было. Не только телесным. Себастьяну всегда хватало. Он не помнил, когда последний раз кого-то обнимал. Когда Сиэль уже отстранялся и Себастьян хотел признать, что ему, каким-то волшебным образом, стало лучше, андройд протянул руку вперед, указывая куда-то поверх плеча Себастьяна и воскликнул: — Рисунки Сиэля! С неожиданной для андройда прытью, мальчик полез куда-то в нагромождение мебели, завешанной простынями, где под столом выудил груду бумаги. Он не взял все листы — только несколько, даже как будто выборочно — и вернулся к няне. — Это Сиэль нарисовал. Ранее не видевший творческие работы искусственного интеллекта, Себастьян оказался приятно удивлен. Рисунки превосходили мастерство детей того уровня, на котором находился сейчас Сиэль. В них преобладало разнообразие цветов, имелось отличное подражание действительности и совсем не было места выдумке. Обычно дети приукрашивают действительность или вовсе избегают, отдавая дань тому чудному инструменту, что будет у них в распоряжении до самого взросления — фантазии. Но у Сиэля ни слонов на шарах, ни ходячих цветов или зеленых туч. Только передача. — Это кролики в клетке? — Это кролики. — А это, должно быть, яблоко на столе? — Да. — Это… — Селедка в ведре и бутылка «горяченького». Седерик прячет бутылку в ведре. — Хм… — Это земляной червь, Себастьян. Его расклевал воробей. — А это… — Себастьян всмотрелся в разводы синего и зеленого. — Озеро. Винсент запрещает ходить к нему без сопровождающего, потому что… — Твой отец прав, — перебил Себастьян. Он спрятал рисунок в стопке, но, увидев другую работу, уже улыбнулся. — Возможно, свою душу ты и не можешь нарисовать, но самого себя… У тебя получается, Сиэль. Сиэль склонил голову над рисунком, где был изображен синеглазый мальчик. — Это не Сиэль, — категорично сказал он. — А кто же? — Другой мальчик. — Хорошо, — кивнул мужчина. — И где же ты его видел? Мальчика, который, как капля, ты. — В этой комнате. Вон там, — Сиэль указал на дверной проем, наполовину заставленный барахлом. Рядом стояло высокое зеркало. Вот оно что. — Это называется — отражение. Этот мальчик был твоим отражением. Сиэль наморщил нос. Вышло забавно. — Хорошо. Сиэль понял. — И давай, ты будешь говорить «я»? Например: «Я понял». — Я понял? — Не знаю, ты мне скажи. Ты понял? — Сиэль понял. — Нет, ты. — «Ты понял?» — «Я». Говори: «я». «Я понял». — Себастьян понял. — Ладно. Просто старайся.***
— Как продвигаются ваши успехи? — Винсент говорил с Себастьяном и одновременно подписывал бумаги. Малозначительные, судя по тому, как небрежно чиркалось ручкой. — Какое-нибудь представление о моем сыне начало складываться? Еще парой часов назад Себастьян был уверен, что он готов отказаться от работы и уехать немедленно, не желая тратить время впустую, даже, если за это хорошо заплатят. Но что-то изменилось. Он сам не мог понять. Все совершенно перевернулось с ног на голову. — До этого я не имел такого тесного контакта с… — Себастьян запнулся. Он хотел сказать «андройд» и засомневался, будет ли это уместно в разговоре с человеком, искренне полагающим, что синеглазая машина — родной сын. Поэтому он сказал: — … С такими, как Сиэль. Винсент прищурил глаза: — Вы хотели сказать иначе, не так ли? — Я хотел сказать «особенный». — Не лукавьте. Я вижу вас насквозь так же хорошо, как и вы меня. К чему этот такт, когда мы имеем дело со столь «трудновыполнимой миссией». Здесь нужно быть до конца искренними. Нам с вами. Только так мы достигнем результата. Вы не считаете? Замечая, что Себастьян не совсем понимает сути, мужчина как-то весело усмехнулся: — Но я не буду лишний раз озадачивать вас не объемным потоком информации. Я считаю, что вы постепенно поймете все сами. Такое может показаться шокирующим для неподготовленного человека. Поэтому — маленькие порции. Вы не против, Себастьян? Добавлю, что я лишь забочусь о вашем рассудке. «О чем он говорит?» — Уверен, в жизни уже не осталось вещей, способных повредить мой рассудок, — ответил Себастьян. Винсент тихо закивал, но: «Вы просто не знаете», проглядывало в этих самых кивках. — Возможно, вы просто не сталкивались с этим. И, возможно, еще столкнетесь. — Меня это не пугает. Лишь бы работа нравилась. — Вы очень преданный своим убеждениям человек, верно? Уважаю таких людей. Скажите, Себастьян, вы хотели завести детей? — Нет. — Нет или не могли? — Моя жена не могла их иметь. — Болезнь? — Какое это имеет значение, и к чему вы клоните? — Себастьян сдвинул брови. Признаться, он не мог вспомнить настоящую причину, по которой Она и он не хотели иметь детей. Действительно, почему?.. — Извините за возможную бестактность. В свою очередь вы можете задавать любые вопросы мне. Что ж. Себастьян знал, как этим воспользоваться: — А ваш сын… Но как и ожидалось, Винсент готов был ответить на почти любые вопросы. Он предупредил вопрос Себастьяна по-своему: — Мой сын — Сиэль. — Нет. Другой сын. До Сиэля, если угодно. Настоящий. — Только Сиэль. Единственный. Себастьян усмехнулся: — Я хотел спросить, — вновь начал он, — а, впрочем, больные стороны души — такая же сложная вещь, как и сама душа, не так ли? поэтому лучше не буду. Винсент склонил голову набок — движение, похожее на движение Сиэля. — Что ж, признаю, абсолютная прямота — не лучшее решение. Кажется, они друг друга поняли: не трогать прошлое гувернера и не задевать надежду безумного родителя. Всякий раз, когда Себастьян говорил с Винсентом, о нем складывалось двоякое впечатление, какое-то наложение правильного и неправильного, разума и сумасшествия. В глазах Фантомхайва — это обнаруживалось в противоречивости. Себастьян видел зрелого и сознательного мужчину и знал о маленькой лжи. Имя ей — горькое отчаянье скорбящего любящего. Возможно, у них много общего, и потому Михаэлис испытывает симпатию к этому человеку. Но не она оказалась причиной остаться. Разумеется. «Я просто осмотрюсь, подумаю еще. Уехать, в конце концов, всегда успеется», — так решил гувернер.