***
Замок оказался одной башней. И даже не башней, а ее останками, однако для местных обитателей, которые ее оккупировали, она была настоящим Замком. И на фоне черной рябистой волны деревьев, точно прижатых серебристо-тяжелым небом, и на фоне белого, плоского пятна долины внизу, он не возвышался, а рос упрямо и вверх, сизый и неровный. При этом, было в нем нечто кособоко-живое, точно подбоченившийся хромой великан. Замок мрачный, от себя отталкивающий, но этим самым и — привлекающий; как бы, вопреки опасениям и страху. Темный ореол от руин прослеживался в вороньей стае, которая облетала башню зычным стражником. Был он и в поскрипе осин. Остановишься — и слышно, как те стонут. А где-то еще глубже в лесу: необъяснимые шорохи, звериные пугливые оклики. Если уж из такой живой и жуткой тишины взглянуть на башню, она покажется и вовсе посторонней чужачкой не из здешних мест. Будто ее переместили и поставили в поле из другого измерения, и оттого, должно быть, какой-то ледяной ужас находился в ней самой, в ее очертаниях, в зияющих провалах руин. Ну, а обитателей башни он привлекал, как падаль — ворон. Те стекались к ней со всего края, на своих тощих, упрямых ножках. Стаптывали пыль треснутых ступеней, ласкали камень розовыми ручонками и шушукались, наполняя шепотом все, что можно, в этой вороньей обители. Все им здесь было в радость и в диковинку, и — лучше, чем где-либо. Потому, что мрачная и злая башня принимала их. В тот день Себастьян и Сиэль как раз прогуливались до Замка, и на этот раз гувернер имел возможность застать его обитателей. Дети строили сооружение из веток. Кажется, шалаш. Но он вполне мог оказаться и военной базой, и флагманом и даже оплотом всего человечества в борьбе против каких-нибудь гремлинов или демонов. На этот раз детей было пятеро, все — мальчишки лет пяти-десяти. Один, самый маленький, в ушастой шапчонке, остановился, когда увидел приближающихся. Шапка закрывала ему глаза, и он то и дело ее приподнимал. В одной руке он тащил большую доску, на ней возвышалась груда камней, хвойных веток и голых сучьев. Себастьян сразу понял, что эти дети отличаются от тех, что повстречались в первый раз. Это были добрые дети. Себастьян не любил делить детей так просто и грубо, но про себя все же делил. Он считал, что были дети, которым повезло, и которым — не очень. И оттого они именно такие — белые и черные, а не оттого, что внутри них уже с рождения сидят демоны или ангелы. Как ни странно, но у Сиэля разделение детей оказалось сложнее. Он делил их на каких-то Кровавых Сорок и Злых Гулей. Подумать только! При этом он безошибочно угадывал, кто из них кто. Оказывается, он всякий раз прислушивался к детским игрищам, и для него как будто бы имело значение, сколько ступенек в Башне отвоевала та или иная группа, как ребята играют, с какими орудиями возятся и чем живут сегодня: замком, новорожденными щенятами или постройкой баррикад. Разумеется, на самом деле значение для андройда все это не имело. Он только запоминал информацию. И выглядело это непременно так, что как будто переживал. Как живой человек и очень заинтересованный. Себастьян уже знал, что Кровавые Сороки проигрывали. Но не знал, что это толком означает. Они подошли ближе, как мальчонка бодро замахал им, останавливая. Смерив Себастьяна серьезным взглядом, источающим деловитость, он громко и удивительно спросил: — А вы, случаем, не демон? Себастьян удивленно улыбнулся: — Не думаю, — сказал он. Другие ребята тоже остановили работы и теперь наблюдали за незнакомцами. Но не приближались. Мальчик пожал плечами, затем сплюнул на землю, по-взрослому. — Мы в ритуальном круге демона вызывали, — вновь, как само собой разумеющееся. Розовая от холода рука поправила шапку и почесала лоб. — Жаль, а то вы на него похожи. Никогда не видел демонов, но вы… похожи. — Это новость. Всегда думал, что похож на человека. Руки-ноги… — гувернер вновь улыбнулся. — Это все башня, — кивнул в ее сторону ребенок. Взгляд у него был пронзительно-тяжелый, как и не у всякого взрослого. А взглянув на фигурки других детей, Себастьян подумал, что они все производят впечатление маленьких взрослых. Несколько пар глаз очень серьезно, напряженно и вдумчиво изучали его и Сиэля. — Около нее всегда шарахаются нелюди. Люди здесь — только некоторые дети, остальных надо проверять. Вы не местный, сразу видно, а значит, опасный. Не думали же, что я поверю на это ваше «не думаю»? Тут за такое пуд души откусят. Вам своя душа не дорога, что ли? Себастьян даже растерялся. Он вопросительно приподнял брови. — Да нет, отчего же, весьма дорога. — То-то и оно! Нам здесь «не те» не нужны. Мужчина понимающе кивнул. — Мы просто гуляем, — он положил на плечо Сиэля ладонь. — С Гулями только не связывайтесь. У них зуб на него, — мальчик кивнул на андройда. — За главного — Спесный, да вы их узнаете, они — не мы. Тут важно знать, с кем говорить и что отвечать. Иной раз не так скажешь, и все не так повернется. — И почему же они хотят навредить ему? — поинтересовался Себастьян, очень удивленный таким внезапным во всех смыслах разговором. Сиэль задрал голову вверх, глядя на мужчину полупустым взглядом. Почему-то в этом было столько беззащитного и жуткого, что у Себастьяна пошли мурашки по коже — Сиэль показался на мгновение страшной куклой. Оттого страшной, что не живая, но и беспомощная, и таит в себе чересчур много непонятного. Персональный ящик Пандоры с нескладно-металлическим голосом и глазами цвета океанов и неба. — Ясно с вами, вы еще в городе не были, — ухмыльнулся мальчик. — Я бы на вашем месте туда нарочно пошел бы — всем на зло. Только осторожно. Идите, сами и узнаете все. Плохо то, что вам никто ничего не скажет. Все лжецы. — Что ж, думаю, я справлюсь, спасибо, — Себастьян снова улыбнулся. — Сиэля, во всяком случае, я точно в обиду не дам, — добавил он, и ему пришла в голову идея. — Лучше расскажи, кто такие, эти ваши «Оборотни». Столько всего наслышан о них, но никто ничего не говорит. Тут уж мальчишка присвистнул, затем переглянулся с товарищами. Все состроили удивленные гримасы, но и удивленные они были как-то не по-ребячески, а по-взрослому. Как удивляется бывалый взрослый, когда ему проблем добавили. Проблемы простые, но их очень уж много. — Вы, стало быть, и этого не знаете… Совсем скверно, вы же тогда жертвой получаетесь! — Нет, разумеется, не знаю, — без малейшего стеснения ответил мужчина. — Надеялся, вы мне скажете. Вы же тут, вроде, все обо всех знаете. Он надеялся польстить Кровавым Сорокам, и у него это получилось. — Это да, — не без удовольствия кивнул мальчишка и шмыгнул носом. — Но об Оборотнях мало кто знает. И не слушайте никого, кто будет бить себя в грудь и кричать: «Оборотни такие-сякие и никакие другие. Я знаю, я видел». Скорее всего, это Лжец. Лжецов в городе много — это мы точно знаем. Почти все взрослые. — А вы сами Оборотней видели? Кто-нибудь из вас? — он обвел взглядом обветренные, хмурые лица. Мальчик неопределенно помотал головой, затем посмотрел куда-то в лес, за плечо Себастьяна. Мужчина даже оглянулся — вдруг там, за его спиной, уже стоит целая стая оборотней? Но никого не было — только белое поле и воздетые к небу руки деревьев, молящиеся на тишину, точно монашки. Мальчик громко выдохнул, и пар пошел изо рта. — Я не знаю, Слепыш, было дело, почувствовал запах одного. Оборотень поцарапал его, когда он ягоду собирал. Шрам остался. Слепыш! — мальчуган позвал через плечо. Вперед вышел тощий высокий мальчик. Другие ребята, как бы заботливо, облепливали его со всех сторон. Себастьян только сейчас увидел, что у него глаза покрыты белой корочкой слепоты. — Расскажи мистеру об Оборотне. Что ты почувствовал? Выбеленные глазные яблоки напоминали заиндевелые бусины в охапке густых рыжих ресниц. Взгляд ребенка был ни живой и ни мертвый, но в нем было столько тяжелой и страшной пустоты, что в этом Слепыш был даже похож на подопечного Себастьяна. — Он пах пеплом и обратился из куста, — сказал Слепыш. — Я задел его длинную шерсть, когда тянулся за малиной. У него было дыхание пса. Затем я нащупал пальцами его зубы и подумал, что умру. Но мне не было страшно, я испугался лишь один раз, а затем перестал дышать и подумал о матери и младшем братике. Я очень сильно о них подумал, я их одних очень сильно люблю. Оборотень накинулся на меня один раз, а потом исчез. — Может это и была собака. Она тебя укусила? — Поцарапала, — Слепыш дотронулся до рукава и неловко задрал его вверх, обнажая рассеченные полосы. Кожа давно затянулась по бокам, но в середине еще сохраняла мясисто-багровый цвет. Это не были следы от собачьих зубов, но от чьих-то крупных когтей. Медведь? Слепыш замолчал, а заговорил все тот же, в шапчонке: — Я тоже одного видел. Но я никому не расскажу о нем. — Почему? — Оборотни всегда разные, и мой — не как у Слепыша. Я скажу вам ложь, а я не хочу врать. Вы же не демон, чтобы вам врать. Куда ни шло, если бы вы были Лжецом, — вот тогда бы я соврал, как на духу, но наверняка-то не кумекаю, какой вы. Я по глазам сужу, а вы, вроде, ничего. Себастьян совсем запутался. — Хм. Ладно, а ты, стало быть, местный лидер? — Я — Шаки, — неопределенно ответил мальчик, и по лицу стало ясно, что, да, он — главный, и ему приятно, что Себастьян угадал верно. — Я — Себастьян. А это Сиэль. Сиэль коснулся ладонью груди. — Я — Сиэль. У меня нет ни одной ступеньки. Шаки кивнул. — Это ничего, зато у тебя есть конь и послушный взрослый. Мы все знаем твоего коня, он из тех, на которых Личи ездят, колдуны и некроманты. Демоны и, может быть, очень сильные короли. Они помолчали. Холодный ветер потрепал лохмотья на шестах, воткнутых повсеместно. Что же они там строят?.. Себастьян заметил среди них черепа животных. Кто-то из сплоченной стайки удрученно сказал: — Когда-нибудь они всех нас убьют, это точно. — Убьют?.. Кто? — переспросил Себастьян и догадался, что говорят про Оборотней. Фраза была сказана слишком серьезно для детской фантазии. Или ребята очень хорошие актеры. Дети ведь всегда хорошие актеры. Для них вся жизнь — игра. Шаки кивнул: — Оборотни. А Гули им помогут, они на стороне взрослых. — В последнее время якшаются с Белой Дамой, а это не к добру. «Белая Дама? Ну и фантазия у этих детей», — подумал Себастьян, но ему, почему-то, было не смешно. — Вы поосторожней, мистер. У вас еще глаза ничего совсем, но как только заметим в них чего слишком взрослого, сразу прекратим вас сюда пускать. А так, можете приходить…это можно. Неожиданно раздался свист. Крикнули: — Гули! Готовься! — Нам пора, — серьезно сказал маленький вождь Кровавых Сорок. Он было пошел следом за остальными, но споткнулся о камень, чуть не упал и, все же, удачно вывернулся, удержавшись на земле. Затем он обернулся к гостям и улыбнулся с пристыженностью и напускной бравадой. Как совсем настоящий ребенок в такой ситуации. Как и следовало ему себя вести с самого начала. — Пожелайте нам удачи! — крикнул он напоследок. — Удачи, — в один голос сказали двое, и Сиэль, все время молчавший, робко помахал рукой. Себастьян вздохнул: — Ты хоть что-нибудь понял? Он посмотрел на Сиэля, который, в свою очередь, поднял на него голову и теперь смотрел своими большими глазищами снизу вверх. Они чуть-чуть ожили. — Вот и я не понял. Вернемся, или желаешь еще погулять?.. Какое-то время они постояли. Кровавые Сороки мельтешили у руин, а Гулей все никак не было видно. Назревала война, но они, двое — мужчина и андройд — были так далеки от нее… Себастьян потянул Сиэля за руку дальше, и они медленно зашагали обратно к особняку.***
Он впервые увидел здешнее озеро вблизи. Они пришли сюда как-то незаметно, незначительно свернув с дороги по пути домой. Круглое, почти идеальной формы, озеро было пронзительно-голубого цвета, уже замерзшее, как сердце дьявола. Сиэль подошел к краю, но Себастьян не допустил его на лед, хотя тот был крепок. Вместо этого, он взял андройда за руку и отвлек. — Ты знаешь, что это за ягода? На голых, искореженных кустарниках вокруг озера еще висела — алая. Она была похожа на бусы, посаженные на ветки. — Мари называет эту ягоду «душеловкой». Ее нельзя есть. Мари говорит, душеловка травит душу и человек умирает. «Здесь все вертится вокруг души», — подумалось Себастьяну. — Жаль, — только и улыбнулся он. Рука Сиэля была едва-едва теплой и не сжимала мужскую ладонь в ответ, а держалась на весу, словно не зная, куда себя деть. — А так хотелось. Она кажется очень вкусной. Сиэль нахмурился, затем пожурил пальцем свободной руки: — Нельзя! Выглядело это очень премило. — Не буду. Себастьян большим пальцем прошелся по тоненьким пальчикам юноши, удивляясь тому, насколько они неотличимы от пальцев руки обычного человека из крови и плоти. Разве что, кожа была чересчур нежной, не знающей никогда работы. Как у младенца или аристократа. И была в этой руке чрезвычайная неживая скованность. Он разжал ее, а андройд какое-то время держал руку на весу. Лицо его было обращено к кустам с душеловкой: лицо неживое, но глаза не просто пусты, а уже даже с какой-то загадкой. «И о чем он думает сейчас?» — подумал Себастьян и тут же усмехнулся сам себе. Опять забылся… «Это же не человек». Они прогуляли на свежем воздухе целый день. Сиэль проявлял интерес ко всему, и обо всем ему нужно было рассказать спутнику. — Это дуб. В него ударила молния… Этой веткой можно порисовать. Дети так рисуют. Они прячут ее в этот куст. Это особенная ветка. Себастьян, хочешь порисовать? — Лучше порисуй ты. — Здесь Сиэль ловил кузнечиков летом. Мы с Мари одного кузнечика похоронили. Седерик раздавил кузнечика каблуком. — В этом дупле Мари во вторник увидела белку. «Это действительно ценная информация», — думал про себя Себастьян, но без всякого раздражения. Он просто шагал следом за Сиэлем и то и дело поддакивал, а когда Сиэль поворачивался к нему, чтобы высмотреть реакцию, то отвечал что-нибудь короткое или задавал вопрос: «да-да, весьма», или: «а какого цвета была белка, Мари не сказала?» Тогда андройд успокаивался или отвечал. Говорил он почти не переставая, как свойственно увлеченным на прогулке детям. Себастьян не мог припомнить, чтобы встречал столь живое поведение у компаньонов. Даже детского типа. Их комбинированные сухие фразы, так или иначе, резали слух, они любили повторяться: «Мы купим этот шарик, па-по-чка?», «мы купим шарик какого цвета, па-по-чка?», «мы купили этот шарик, па-по-чка». Они все любили контролировать, несмотря на то, что были сделаны для того, чтобы быть опекаемыми. Они не пойдут в парк, пока взрослый не наденет на себя шарф и «не повысит температуру до комфортного градуса», они не дадут родителю почитать книгу, если комендантский час вышел и папочке пора спать, потому что завтра трудовой день. Их мимика гораздо скуднее, а выбор интонаций бледен. Зачастую они искусственно пищат, похожие на старинные дорогие куклы, либо гундосят и гудят, как эхо в пустой консервной банке. А когда их глаза пустеют, то пустеют целиком, не оставляя место сомнению, что перед тобой нечто неживое. Груда красивого металла. Когда ты говоришь с ними, ты не забываешь с чем именно говоришь, если, разумеется, не отчаялся от горя и воспаленное сознание не затуманивает взор. «Но ведь, в конце концов, многим людям достаточно и того, что они видят», — думал Себастьян, вспоминая Винсента. И он этого не понимал. Но он все чаще забывался о своей же работе с Сиэлем. — «Этот колодец так глубок и черен, как дыра в моем сердце», — Сиэль застыл около каменной кладки колодца. Себастьян улыбнулся. Он просто не мог не улыбнуться, ведь, кажется, помнил подобную фразу из дешевенькой пьесы. Это и было главным отличием андройда Фантомхайва — он свободно структурировал и применял полученный опыт, копировал и подражал с мастерством ребенка, активно исследующего мир в русле игры. Игра эта получалась разнообразной и, несмотря на странность, часто ситуативно идеально вписывалась — уж по ряду случайностей или по какому-то диковинному алгоритму конкретно данной машины. Себастьян не мог разобраться в этом и сколько-нибудь хорошо понять, хоть и со всей очевидностью было ясно — это чрезвычайная редкость и, возможно, даже уникальный опыт. Все же Себастьян не разбирался достаточно в искусственных интеллектах, чтобы уметь разобрать истинную ценность, скрытые подвохи и потенциалы андройда Фантомхайва. Ему оставалось лишь наблюдать, присматриваться и общаться… И привыкать видеть то, чего нет. А ведь он здесь всего несколько дней. — И правда темно, — мужчина перегнулся через край и заглянул в дыру. Веяло пустым холодом. Черная дыра, похожая на пасть зверя, смотрящего из недр земли. Пасть вмерзлась в лед и оказалась в ловушке. Каменная кладка обожгла — у Себастьяна уже замерзли руки, и он пожалел, что не взял с собой перчатки. Сиэль повторил за Себастьяном, тоже заглянул. Если там кто-то внутри и был, он мог наблюдать в ореоле серого круга две бледные заинтересованные головы. — Здесь есть кто-нибудь? — в шутку спросил Себастьян. Эхо ответило: — Здесь есть кто-нибудь? Андройд тут же поспешил ответить: — Себастьян и Сиэль! Эхо повторило имена, которые Сиэль, разумеется, не счел подозрительно похожими. — Приятно познакомиться. — Приятно познакомиться, — ответило эхо. — Как вежливо! — Как вежливо! Сиэль повернул лицо в сторону гувернера. — Себастьян, внутри есть Себастьян и Сиэль. — О-о, что ж… — мужчина, тем временем, устал стоять у колодца и присел на пенек. Кожу рук уже пощипывало от мороза — он спрятал ладони в карманы пальто… Смеркалось. И если какой-нибудь случайный прохожий решил бы вглядеться в белое крошечное поле под одиноким дубом, то увидел бы престранную картину. Юноша, стоящий на цыпочках у колодца и увлеченно разговаривающий с кем-то внутри, и уставший мужчина, удрученно и задумчиво свесивший голову. И не просто свесивший, а смирившийся в каком-то терпеливом и обреченном ожидании. Прохожий тогда, наверняка подумал бы: «Бедный человек, что же такого произошло?» И если бы прислушался, то услышал задорный монолог тоненького и увлеченного голоса, вещающего в темноту колодца с чрезвычайным энтузиазмом: — Себастьян — мой друг. У тебя тоже есть друг Себастьян?.. Да, у меня есть друг Себастьян!.. Себастьян сидит и ждет Сиэля. Нет, это мой Себастьян сидит и ждет!.. Твоего Себастьяна я не вижу, другого Себастьяна здесь нет. От колодца они ушли, когда стемнело. Сиэль сообщил, что предыдущий няня не водил его к колодцу. — Что ж, — устало промолвил Себастьян, — у него было больше опыта, чем у меня.