В черный полдень

Себастьян открыл глаза. Первым, что он увидел, было лицо Сиэля. Юноша лежал щекой на своей руке и разглядывал мужчину. — Ты такой страстный во сне, вот не думал, — весьма странно произнес андройд. У него был воспаленно-блескучий и удивительно живой взгляд. — Ты звал меня по имени: «Сиэль, шарик, Сиэль». Я тихонечко говорил тебе: «Я здесь! Здесь же!», но ты не слышал, ты был весь там. Я подарил тебе шарик? Какого он был цвета? Себастьян нахмурился. Что-то такое во сне действительно было. Серое пасмурное небо, синий шар. В ответ он подарил Сиэлю цветок, а, по ощущениям, вырвал из груди сердце и преподнес на ладонях. Андройд улыбался, и так восхитительно улыбался, что: «Что хочешь бери». Непонятный, ужасно непонятный сон. Он оставил за собой тягучее, щекочущее чувство какой-то неудовлетворенности. Во сне было кое-что еще, но о таком Сиэлю Себастьян не скажет. Впрочем, Сиэль, какими-то уж силами, догадался сам, чем заставил Себастьяна смущенно подняться с постели: — Себастьян целовал Сиэля? — это он спросил с феноменальной простотой и наивностью андройда и добавил, на манер актрисочки:  —  Ах, вы мне изменили! И с кем! И ради чего! — Сиэль звонко, легко засмеялся и прильнул к спине мужчины: — Это всего лишь сон, я прощаю тебя, мой друг. — Благодарю. — Себастьян… Переменившийся голосок заставил гувернера обернуться. Тоненькие ручки обвили шею, а малиновые губки оказались в дюйме от его собственных губ. — Поцелуй меня, или умру. Умру — во мне что-то лопнет. Слышишь? Трещит. У меня совсем нет сердца, внутри пусто. Мне все врут. Все-все врут. Один ты на моей стороне, ты один у меня, Себастьян! Андройд подался вперед и поцеловал чужие, по-человечески горячие губы. Себастьян не смог, да не хотел отстраняться. Не мог и ответить, но, в тоже время, не хотел все и завершать. Он прикрыл глаза, и ему стало казаться, что у них с андройдом одна кровеносная система, одно сердце, одна… чертова пустота. Вот она — звенит колоколами да дьявольской трелью. Боль невыносимая, а это потому, что они оба живые. Живые, как никогда. Сиэль, возможно, никогда таким живым не будет, как в это мгновение. Его податливые, жгучие, шелковистые губки водят по губам человека: то не двигаются, горячат близостью, наслаждаются ею, как одичалые, то целуют. Их лица словно сталкивают, как маски куколок, — так неловок и осторожен, игрушечен поцелуй. «Делай, что хочешь, только живи, как сейчас». Пальчики врываются в море черных волос, дразнят волны, оттягивают и ласково — он всегда ласков — гладят. Все водят и водят, и никак не могут остановиться.И Себастьян начинает повторять за Сиэлем. Сиэль улыбается. Он уже переместился на бедра мужчины, сел на них верхом. Пальчиками он повторяет контуры мужского лица, а выражение синих глаз загадочно, исполнено сладости и какого-то безвыходного отчаянья. Юноша елозит по бедрам и внутри Себастьяна разливается огонь. От Сиэля пахнет вишней и шоколадом, и женскими духами — старинными, с сердцевиной в виде столичных мостов, груш и азалий, — чей-то любовной историей, пиком флирта и кокетства. Такие духи не идут Сиэлю. Сиэль всегда пахнет по-разному. Себастьян вдыхает аромат запястья и целует его. Затем целует шею, осыпая пылкими прикосновениями. Касается губ. — Себастьян, мне больно, почему мне так больно?.. Себастьян смотрит в темные глаза и действительно видит боль и чужое безумие. Оно точит изнутри, поэтому они, совершенно точно, одно целое. Себастьян расстегивает мелкие пуговицы сорочки, обнажая узкую грудь. Его сотрясают волны восторга, он задыхается от счастья быть приближенным. Сиэль обнимает голову Себастьяна, сжимает пальчиками пряди волос и оттягивает назад, до боли — прикосновения доставляют Себастьяну удовольствие, и это пугает юношу, который не привык к такому — другому — Себастьяну. Михаэлис бережно кладет Сиэля на постель и задирает сорочку, оголяя белоснежные тонкие ляжки. Он приникает к коже губами и долго не может насытиться совершенной, горячей ласковостью плоти юноши. Себастьян не знает, возможно ли доставить удовольствие самому Сиэлю, и, склонен думать, что нет, к несчастью — только не телесно. Но, когда Себастьян ласкает его тело, Сиэль улыбается и шепчет что-то невыносимо нежное, и отвечает объятием, когда мужчина пристраивается между ног. Сиэль едва ли понимает, что происходит на уровне их тел, но знает, что это часть того целого, чего он хочет от Себастьяна. Если слово «хотеть» применимо к нему и теперь. Желания раскалились внутри Себастьяна до такой степени, что он окончательно потерял голову. Мужчина вошел в юношу и, к его бездумному удивлению, нутро Сиэля оказалось горячо, и благодатно приняло его, с жаром и готовностью едва ли не женщины. Сиэль широко распахнул глаза, в расширяющихся зрачках отразились блики восходящего солнца. На мгновение глаза стали стеклянными, а затем знакомая жизнь снова вернулась. Беленькие руки обняли мужчину, как могли, тонкое тело задрожало и стало еще горячее. Себастьяна охватила волна оргазма. Кончая, он, в это мгновение, уже не мог без Сиэля, и, с благодарностью и восхищением раболепного, оглаживал и целовал нежное лицо. Большие глаза андройда смотрели с готовностью дать еще больше — все, что только тот пожелает. Себастьян долго не мог привести мысли в порядок и, поэтому, просто лежал, разглядывая Сиэля. Тот подполз предельно близко к нему, и их тела вновь стали соединяться — в жаре и ощущении единения в пустоте, уже знакомой Себастьяну. Только, отныне, эта пустота будет иметь для него первостепенное значение. Он уже понял это. Шелковые подушечки пальцев стали выводить по его предплечью узоры, известные только их шаловливому хозяину. — Дай угадаю, — улыбнулся Себастьян. — Бо пошел в гости к Злому Барону. Сиэль покачал головой: — Затмение. Висит солнце. Прилетает чернота. Бум! Ничего нет. — Таких исключительных затмений не бывает. — У меня было. Я не вру. Черный-черный полдень. Мира не стало, ничего не стало. Кажется, даже меня. Себастьян насторожился. — Что ты имеешь в виду? Ему показалось, Сиэль говорит о своей возможной смерти. Что, если его душа действительно начала вспоминать?.. Темные глаза с сужающимися зрачками спрятались за веками. — Сиэль, — у Себастьяна от этой мысли пересохло во рту, — расскажи мне, пожалуйста, все, что ты видишь и чувствуешь. — Я никому не отдам Себастьяна. У меня есть нож, ножницы и подушка, и я умею ими убивать, я это чувствую. Я нарисую круг. Женская ножка за черту — я беру ножницы. Но это тело такое слабое, Себастьян, разве ножницами можно многих женщин убить?.. Себастьян ласково коснулся виска юноши. Ключевым словом здесь было: «Женщина». — Тебе не придется никого убивать. Мы уже говорили об этом. Ты мне обещал. Помнишь?.. — Ты спросил, что у меня внутри. Я ответил. Я честный. Разве нет? Ах, к чему это все, Себастьян? Себастьян улыбнулся. Разговаривая вырванными отовсюду фразами, интонациями, андройд был иногда очень забавен и мил. И непонятен. — Я твой. Хорошо? Я весь твой, Сиэль, и так будет всегда. Тебе не понадобятся ни ножницы, ни даже грозная подушка. Но взамен, — он прищурил глаза, — мне нужно кое-что. — Что? — Мне нужен ты. Это честно, не находишь? Я — твой, а ты — мой. Сиэль кивнул, а затем посмотрел на свои руки: — Мои ногти тебе тоже нужны? — Да. — И правый мизинец? — Он будет таким же желанным, как и левый. — И пятки и коленки? — Весь ты. От самых кончиков пальцев до самых кончиков волос, — мужчина взял ладошку Сиэля и поцеловал. Губы Сиэля тронула затейливая улыбка. — Если ты лжешь, то у меня есть нож. Из уст человека это выглядело бы зловещей игрой, но из уст просыпающейся и обезумевшей души — опасность переходила границы. И все же Себастьян чувствовал в себе силы. Он уже смирился со своей участью, и готов был отдать себя на распятие этому существу — ради его же пробуждения или исцеления (как это можно было назвать?) Ради того, чтобы быть с ним рядом всегда. В какой-то из моментов жизни, в этом сумасшедшем доме Фантомхайвов, он окончательно сошел с ума. Вместе со всеми его жителями. Только когда и где?.. — Полагаю, я попаду в Рай? — улыбнулся Себастьян. — Рая не существует. Только тс-с-с. Пастор тот еще врунишка, — андройд хихикнул. Сам Себастьян начинал терять связующую логическую цепочку беседы. Он не понимал — отвечает ли это андройд или какая-то часть души Сиэля. И где начинается правда, а где ложь или бессмысленность. Диалоги их всегда были странными, но Себастьян, все же, научился находить в них зерно смысла. Гувернер начал становиться частью этого мира: с Оборотнями, детскими душами — злыми и добрыми — и с Сиэлем, непредсказуемой куколкой. Эта куколка протолкала ножку между его ног — она была шелковой на ощупь, и казалась невыносимо хрупкой. В Себастьяне вновь начало просыпаться желание. «Хватит. Не время», — подумал Себастьян. Он совсем забыл о Мари, об Андриане, которые могли постучаться, которые тоже жили в этом доме. «Мы не одни», — как мантру прочитал Себастьян и потянулся за брюками. — Нам нужно вставать, Сиэль, — сказал он, и внезапно вспомнил о главном. Обернулся: — Есть еще кое-что… Сиэль был весь внимание. — Пусть это, пока что, останется нашим секретом. То, что я — твой, а ты —мой. Понимаешь, о чем я? — Разумеется, — фыркнул андройд, — мы же еще не женаты, а я порядочная женщина. Мой отец меня убьет! И тебя тоже убьет. У Винсента есть двустволка. — Не надо об этом. Я уверен, до такого… — Он убил им десять уток и одного селезня за два года. — … не дойдет. — И одного оленя. — Пора вставать. — У оленя были белые глаза. Он был слепой. — Сиэль… — И крутые понты. Винсент охотился за ним три месяца. «Он много выкобенивался», — сказал отец. А затем загадал желание.