***
Асква откинул люк, держа в руке зажженный факел, и первым спустился в подземелье, чтобы дать оркам напиться. Даег чуть помедлил, ожидая, когда раздадутся гулкие шаги Асквы по каменному полу, и последовал за ним. Спускаться по веревочной лестнице было непривычно и страшно. Тому заморышу, которому дорога до покоев матери под самой крышей донжона давалась с трудом, это было тем более не под силу. Даег в очередной раз поразился, как окреп за прошедшие полгода. Чтобы преодолеть последний гоур*, ему пришлось прыгнуть, но он не упал, хотя его насквозь пронзило болью. Даег не то чтобы порадовался, скорее разрешил вновь ненадолго вернуться к дерзкой мысли, что, возможно, однажды увечье перестанет так явно отделять его от других людей. Но, он был уверен, даже тогда боль останется его спутницей, более верной, чем жена. Ни с чем не сравнимый запах орков ощущался и на поверхности, если случалось проходить мимо, в подземелье же стоял такой дух, что перехватывало дыхание и слезились глаза. Оркам в подземелье было тесно. Сутулые, они не могли распрямиться в полный рост — не могли и не смели. Орки жались к камням, как нищие путники жались к крепостным стенам, возведенным вокруг замка Сигилейф, когда Джаан устраивал празднество. Они были и такими же уродливыми, а неверное пламя факела делало их еще более безобразными. Синие и лиловые пятна, проглядывающие сквозь жесткую шерсть, казались дырами, и потому орки смахивали на разлагающиеся трупы. Они стояли полукругом вокруг Даега с Асквой и постепенно смыкали кольцо, оттесняя к веревочной лестнице. Орков было десять, большая часть из них отворачивалась от яркого света и от страшного человека с кнутом в одной руке и факелом в другой — они выучили, что и то, и другое жалится больно, — но орчиха с обожженным лицом, так хорошо знакомая Даегу, не пыталась спрятаться. Напротив, она подалась своим неповоротливым телом вперед и открыто разглядывала их. Даег помнил ее взгляд — умный, пытливый, почти как у человека. Отчего-то сейчас под этим взглядом ему стало столь жутко, что он усилием заставил себя остаться на месте, а не развернуться и выбраться наверх. — Каковы, а? — в голосе Асквы промелькнул странный отзвук бахвальства, граничащего с жестокостью, что пугающе напоминало Даегу об Арахте и его сыновьях. — До сих пор не знаю, как мне повезло на них набрести. — Алиньо рассказывал, — рассеянно кивнул Даег, пытаясь справиться с нарастающей тревогой. — Алиньо — трепло, — хмыкнул Асква, на этот раз вполне добродушно. В другое время Даег с ним бы поспорил. Орки пошевелились, и Даег предательски вздрогнул. Теперь он понял, что орки и правда незаметно, но неумолимо подступали к ним все ближе. Он старался успокоиться, помня о даре укротителя, которым был наделен Асква. В конце концов, Асква, пожалуй, единственный на всем свете, кто мог бы похвастаться, что держит у себя десяток совершенно ручных орков и ему не требуются для этого цепи. При всей своей омерзительности орки завораживали. Приковывали взгляд. Заставляли рассматривать их клочкастый мех, огромные, как молоты, руки и искривленные уши. Даег нахмурился. Сильные, выносливые, неприхотливые орки не были обделены тем, что люди так ценят в домашнем скоте — в волах, в конях, в псах — и чем так восхищаются в диких животных. Кто не признавал бы силу медведя? Кто не был бы наслышан о волчьих стаях? Кто не бежал бы от разъяренного вепря? Орки вызывали тошноту не запахом, не жесткой шкурой, которую можно было спутать с древесной корой. Они отталкивали потому, что слишком походили на людей, были их жалкой пародией, обнажали все дурное, что крылось в людях. Орки... Сколько их еще таилось под землей, шатающихся по туннелям, выгрызенным ими же, без дела, без цели, без смысла, ничего не понимая, не осознавая, лишь изредка озаряя свое существование проблесками разума! Они прятались от людей, и, наверное, то была единственная мудрость, на которую способны эти твари. Люди не успокоились бы до тех пор, пока не перебили всех орков до единого. И за что? Всего лишь за глупость и уродство. Даег попытался представить себе, ненавидел бы он орков, знай раньше, что за легендами скрывается правда. Даег вспомнил вдруг маленького сына одной из кухарок в родном замке. Мальчик с глазами навыкате и вечно обмоченными штанами, он не умел говорить и лишь мычал и ронял все, что попадало ему в руки. Он доставлял одни неприятности, но мать все равно нет-нет да обнимала его, хотя и горько плакала при этом. Эта картина из жизни замка, его прежней жизни встала перед глазами так ярко, что Даег за каждым из орков увидел кухаркиного сына-дурачка. И он не мог отделаться от мысли, что, реши случай иначе, это он бы с сородичами скитался по туннелям, а орки возделывали землю на поверхности, ловили рыбу и строили города. Орчиха гнулась к полу, и ее жесткие звериные губы расползались в ухмылке, обнажая корешки обломанных зубов. — Асква! — Даег больше был не в силах терпеть. — Что с ними не так? — С ними-то? — присвистнул Асква, начиная свой обход. — Ничего. Шуметь стали чаще, только и всего. — Но почему? — Что тебя так волнует? — хмыкнул Асква, давая орчонку первому напиться из бочки с речной водой. — Даег, это орки. Не смотри на то, что они стоят на двух ногах и знают пять слов. Они сбиваются в стаи и ничем не отличаются от плешивых псов. Или ты будешь печься и о псах? — Но ведь если псы лают, то где-то поблизости вор или убийца, — проронил Даег. Во рту возник горький привкус и вовсе не из-за тошнотворной вони, которую можно было чуть ли не пощупать. В эту секунду Асква заставил Даега вспомнить, как, впервые после болезни выйдя наружу, он принял издалека того за Арахту. Кнут, свернувшийся на поясе, обход с водой, только цепей не хватало. Даег отчетливо услышал их звяканье, и запястья вдруг заныли тонко и противно, словно скованные опять. Ему неприятно было узнавать черты работорговца в Аскве, которому он доверял и которого уважал. Даегу оставалось лишь успокаивать себя тем, что Асква не работорговец, но укротитель зверей. Асква закашлялся, так сильно, что кончик его бороды, доходящей до живота, закачался из стороны в сторону. — Ну и вонища, — проворчал он. — К ней невозможно привыкнуть. Даег поморщился. Странное дело, но уже запах почти не раздражал, тогда как другие мелланианцы, в том числе и Асква, по-настоящему зеленели, чуя его. Асква подбирался к орчихе все ближе, мышцы на шее вздувались, когда он приподнимал бочку, передвигая ее. Даег вдруг осознал, что уже видел это в прошлом, уже делал это. Просто находился по противоположную сторону. Он беспомощно взмахнул рукой и протяжно выкрикнул «НЕТ!» в тот же миг, как орчиха рванула к Аскве, недобро ощерившись. Возглас Даега снес их обоих штормовой волной. Орчиха отпрянула от Асквы, как будто нависла над краем пропасти. Тот кулем откатился к веревочной лестнице, бочка остановилась у лап орчихи и треснула, вода струями вытекала из нее, пропитывая грязный пол. Даег сделал несколько шагов по направлению к орчихе, чувствуя, как мысли покидают его. Орчиха нависала теперь над ним, огромная, чудовищная. Она не была способна откусить Даегу голову, но он отчего-то живо представил себе это в мельчайших подробностях, и ему стало столь смешно, что он расхохотался, не отводя от орчихи взгляд. Орчиха приблизилась к нему, и Даег с рассеянным удивлением осознал, что она гнет спину в глубоком поклоне. Остальные девять орков — от дряхлого старика до подростка — последовали ее примеру. Теперь она смотрела на Даега снизу вверх. Из ее горла раздался жалобный стон, так не похожий на те зычные вопли, что она исторгала ранее. Рот ее разверзся, как черная бездонная пещера, губы орчихи дрожали, словно она пыталась что-то сказать Даегу. Он напряг все свое внимание. Орчиха обдала его дыханием. Даег ощущал смрад, но не испытывал желания отвернуться или отмахнуться: запах не вызывал отторжения. Плечи орчихи сотрясались, она жалобно и отрывисто скулила, выталкивая из себя каждый звук. Она и хотела заговорить, но глотка ее не была предназначена для речи. Ее стоны били в голову Даега, как звонарь бьет в колокол, медленно, размеренно, неумолимо. Факел выскользнул из его ладони и, упав на влажную глину, с шипением погас. Все погрязло во мраке, искаженные лица орков словно опрокинулись вниз. Даег слышал, как возился за его спиной Асква, но не решался подняться. Глаза орчихи, глубокие и слишком разумные, чтобы можно было счесть ее животным, оставались озарены светом, идущим откуда-то изнутри нее. И Даег начал понимать. Он не различал отдельные слова, да и вряд ли орчиха могла их использовать. Сначала Даегу показалось, что он вновь тонет в Кробруне, настолько его захватила воронка неясных, туманных мыслей орчихи. Словно этот бессвязный поток оторвал его от пола. Даег пропускал его сквозь себя, и ему почти удалось почувствовать это по-настоящему. В груди, над сердцем, жгло, но не настолько, чтобы от этого тепла хотелось избавиться. Наоборот, оно наполняло его силами и покоем. Он хотел, чтобы это продолжалось бесконечно. Постепенно Даегу удалось разделить мысли орчихи на отдельные ощущения. Смутные порывы, темные стремления другого существа, не являвшегося даже человеком, обволакивали мозг. Тьма, тьма, грядет кромешная тьма... Ничто не могло нарушить его умиротворения. И будет только тьма. Как же пусто в голове! Проклятье, вырождение и смерть. Мы пали первыми. После многих тысяч лет настает ваша очередь. О чем она болтает, глупая? Состояние томного полусна схлынуло, и Даег с изумлением обнаружил, что твердо стоит на ногах, запертый под каменным сводом. Голова кружилась, и на какой-то быстро промелькнувший миг Даег испугался, что орки размножились, расползлись и заняли собой все пространство. Колени задрожали от усталости, но Даег не позволил себе даже шелохнуться. Он принимал произошедшее как должное, но догадывался, что осознание настигнет его, как расплата, и принесет с собой что угодно, вплоть до парализующего страха и отчаяния. — Помогу... Я помогу, — произнес Даегберхт тихо, но решительно.***
Челла протерла тыльной стороной ладони воспаленные глаза. Они болели так, словно грозили выпасть из глазниц, и Челла не знала, в чем крылась причина — то ли в усталости и бессонных ночах за плечами, то ли в пыли, сыплющейся со страниц древней книги, что лежала у нее на коленях. Челла устроилась на дощатом полу, покрытом шкурами, скрестив ноги, чтобы не мешать Алиньо, сидящему за столом на длинной, на несколько человек, скамье. Обычно чуть сутулый, сейчас он выпрямил спину, будто проглотил меч; лоб его был нахмурен и мрачен. Несколько часов назад, подозвав Челлу и дав ей книгу, Алиньо извлек наружу все свои запасы лекарственных трав, вывернул на стол и теперь раскладывал корни, цветки, стебли и листья по небольшим кожаным мешочкам. То, что казалось уже безнадежно испорченным и ни к чему не пригодным, он отодвигал в сторону. Челла честно старалась читать, но чернила почти стерлись со страниц, слова были сложными и непонятными, и она нет-нет да бросала на Алиньо взгляд — слишком долгий, чтобы назвать его мимолетным. Движения его были отрывистыми, но выверенными, руки Алиньо действовали как бы отдельно от его разума, и если бы не свистящий шепот, который Челла слышала вернее, чем Алиньо, можно было бы решить, что он работает в полусне. Челле одновременно было и радостно на него смотреть, и жалко. Она попыталась вновь сосредоточиться на книге, но ее усилия не имели смысла. Челла правда старалась удержать в памяти все объяснения Алиньо и сейчас пыталась вспомнить в точности каждую его фразу, но буквы, начертанные на страницах, так и оставались глухими и безжизненными. Челлу охватила злость на саму себя. — Это мне не под силу, — скривившись, произнесла она, пожалуй, громче, чем хотела, и отложила книгу в сторону. Заслышав голос, Алиньо заметно вздрогнул, но обратил на нее внимание не сразу, а сначала окончил разбирать очередную кучку рваных листьев — кажется, зверобоя. Обернулся он тоже медленно, с какой-то неохотой, и Челла испугалась, что зря она вообще подала голос и лишь разозлила его. Но на осунувшемся лице Алиньо молнией промелькнула улыбка, на мгновение озарившая его; задумчивые глаза, подернутые пеленой, как от слепной болезни**, тоже прояснились. Алиньо качнул головой и с явным усилием выговорил: — Ты ошибаешься. Постарайся. Я дал тебе простой текст. Челла решила, что лучше бы Алиньо разозлился. Она чувствовала себя капризным ребенком, который понимал: еще немного, и он допросится свистящей розги, — но не мог остановить себя. Алиньо же вдруг представился ей воспитателем, который, разумеется, был приставлен к каждому из богатых деток — елейный и приторно снисходительный. Она знала: Алиньо не хотел возвышаться над ней, но все равно оскорбилась. Алиньо вернулся к работе, словно их краткий разговор был камешком, на мгновение потревожившим гладь молчания, но сгинувшим в его пучине, не оставив после себя и ряби. — Он прост для тех, кто умеет читать с детства, — вздернула Челла подбородок и, помедлив, добавила: — Для тебя, например. Алиньо изумленно вскинул голову, и губы его изогнулись, будто он пытался повторить улыбку. Челла дрогнула от странного чувства в груди, граничащего с любованием и облегчением. Впервые на ее памяти Алиньо улыбнулся, и отпечаток этой улыбки, пусть мимолетной, сохранился на его бледном, вечно скованном лице. Тени от улыбки мелькали в лукавом прищуре, но взгляд Алиньо остался пугающе мутным, и Челла не смогла избавиться от подозрения, что он поражен слепной болезнью. Болезнью, которая была бичом ее деревни и которой она боялась до слез, когда глаз незаметно для человека затягивает пеленой и лишается зрения, оставляя взамен режущую боль, начинавшуюся, когда было слишком поздно. — И ты снова неправа, — губы Алиньо дрожали, но улыбка так и не родилась. — Я научился этому, будучи старше тебя, тоже здесь. А Ингиво и строг, и придирчив. Челла растерялась и с отчетливой горечью поняла, как, в сущности, мало она знала об Алиньо. Он совсем ничего не рассказывал о своей прошлой жизни, которая, конечно, была у него, как и у всех, и Челла представляла себе его агленианским воспитанником, тихим и покорным, но однажды усомнившимся в благочестивом учении. Ей было неприятно, будто она вскрыла обман, разворачивавшийся у нее за спиной, хотя у нее никогда не было повода так думать об Алиньо. — Хотя иногда я мечтал об этом, — добавил он неожиданно. — Тем, кто умеет читать, всегда есть где спать и что поесть. Книги и достаток тесно связаны между собой. Кто не любит достатка? Челла с болью подумала о своем родном доме, при жизни отца мало отличавшемся от остальных, а после смерти его и Ринхе и пропажи Брейха — обнищавшем и убогом даже по местным меркам. Как бы ей с матерью помогли книги? — Где же ты рос? Алиньо уперся внутренней стороной запястий в скамью и чуть подался вперед. Запрокинув голову, он обнажил шею и смотрел на Челлу сквозь полуопущенные ресницы. — На улицах Миррамора. Я воровал и попрошайничал. Голос его не дрогнул. Алиньо не пошевелился, хотя и замер не в самой удобной позе. Он бросил фразу как бы мимоходом, но Челла нутром чуяла, каких усилий ему это стоило. Она подивилась, почему Даег считает Алиньо изворотливым и скрытным. Да, она, оказывается, мало что о нем знала, но то, что творится у Алиньо на душе, видела всегда ясно, как отражение в воде безветренным днем. Прежде чем она что-либо ответила, Алиньо поднялся, прогнувшись в спине по-девичьи. — Покажи, что там у тебя, — на выдохе произнес он, опускаясь рядом с Челлой. Алиньо был близко, ближе, чем когда-либо. Он подогнул ноги под себя, и его острое худое колено задело бедро Челлы. До ее ноздрей донесся особый запах, который приносил с собой Алиньо, — запах трав, ветра и совсем чуть-чуть снега. Алиньо склонился к плечу Челлы и взял ее ладонь в свою. Кожа его была мягкая и холодная. Он прижал кончики ее пальцев к старой шероховатой странице и начал читать вслух, двигая рукой Челлы, словно та была ребенком, вслед за слогами и звуками. Голос его изменился, когда Алиньо принялся читать по-писаному: стал более вкрадчивым, казалось, избавился от излишних полутонов, затруднявших понимание, обернулся самой историей и пробрался змеей и в голову, и в сердце. Алиньо не обманул Челлу: текст и впрямь был прост. За последние полгода она успела выучить наизусть легенду о первозданных демонах и пришествии Совершенных. Благодаря этому Челла сумела обратить внимание на буквы. Ранее непонятные, похожие на крупных жуков, они обретали постепенно смысл, звучание и плоть. От маленького успеха у Челлы разгорелся азарт. Она шевелила губами, вторя Алиньо и иногда опережая его. Но больше Челлу волновал жар, обдающий ее за ухом. Алиньо обнял Челлу за талию, прижавшись к ней плотнее, так что она смутилась и скосила глаза на него. Но Алиньо был целиком погружен в текст и даже слегка покачивал головой, как в трансе молитвы. Совершенные столпами вознеслись ко звездам, оставив на земле с людьми собственных детей и детей их детей, и воздух все еще дрожал, сохраняя в себе мелодику голоса, в обычное время — сухого и бесстрастного. Челла не решалась нарушить своеобразное очарование установившейся тишины, такой полной и нежной, что она не шла ни в какое сравнение с гнетущим ужасом недавних дней. Алиньо не спешил отстраняться. Он по-кошачьи потерся подбородком о плечо Челлы и прижался крепче. Голова Алиньо опрокинулась Челла на грудь, и она с удивлением увидела, что он просто-напросто заснул. Челла вспомнила, что последние дни он ходил измученный и изможденный, едва переставляя ноги, подобно глубокому старику. Она не посмела его тревожить. Челла огладила Алиньо по затылку — рука скользнула по гладким волосам, словно по воде. Челла чувствовала себя наконец-то умиротворенной, успокоившейся и, как ни странно, защищенной. Она долго сидела, придерживая Алиньо, наслаждаясь покоем. Порой она вытягивала ноги, чтобы они не затекли, и Алиньо тогда отзывался на ее движение невнятным вздохом. Иногда Челла сама проваливалась в ненадежную, но сладкую дрему. День догорал, и, как это бывает летом, все вокруг было облито золотом, медом и янтарем. Солнечный свет налился безграничной силой к вечеру, и для него не существовало препятствий. Даже в затемненной пристройке стало уютнее. Челла нежилась, подставляя нос теплым лучам, пробивавшимся в щели между крышей и стенами, и не подумала насторожиться, услышав знакомый приволакивающий шаг. — Алиньо, мне нужна твоя помощь, — раздалось снаружи, а затем дверь резко распахнулась. Даег застыл в дверном проеме. Алиньо вздрогнул, и дрожь передалась Челле, охватив ее тело, ее существо. Лоб Даега пересекла длинная складка — младшая сестра морщины. Приподнятый уголок рта всегда придавал его лицу жесткое выражение, но сейчас оно было искажено — нет, изуродовано — ненавистью. Ее Даег даже не пытался скрыть, напротив, он ею бравировал. Алиньо выпрямился, щека его чуть порозовела и припухла после сна. Взгляд его остановился на Даеге, и Алиньо непроизвольно впился пальцами в плечо Челлы. — Чем тебе помочь? — процедил он. Будто не помощь предлагал, а проклинал род Даега до седьмого колена. — Я должен узнать все об орках, — срывающимся от ярости голосом прошипел Даег. — Найди мне книги о них. Челлу сковал испуг, она скрестила руки на груди, желая и одновременно не желая того, чтобы они оба обратили свой гнев на нее — это было бы справедливо. Алиньо медленно, как прорастающий стебель, поднялся на ноги. — Об орках? — переспросил он с издевкой в голосе, непривычной для него, и вдруг, едва ли не рыча, длинно и грязно выругался. Челла ощутила, как ее щеки раскраснелись, хотя она думала, что после брани работорговцев ее ничто не сможет смутить. — Ты понимаешь, что книг об орках может и не существовать? А если и да, то у Ульгуса здесь их нет. Даег явно пропустил мимо ушей его слова. Он напрягся и двинулся вперед, сжав кулаки. Алиньо попятился на несколько шагов, однако то было не отступление, но предупреждение Даегу. В голове у Челлы все перемешалось. Она не могла предугадать, кто одержал бы верх. Болезнь Даега навсегда оставила на нем свой след — помня о задушенной суке, она уже не брала в расчет его хромоту, — но Алиньо был тонок и худ... — Тогда я закончу перебирать травы, хорошо? — запинаясь, проговорила Челла. Напряжение мгновенно лопнуло, как пузырь, и дышать в пристройке стало легче. Алиньо обернулся к ней, уже спокойный и непроницаемый, будто ничего не произошло. — Я разбираюсь в травах, я дочь лекаря... Она сама не понимала, зачем так убого солгала. Ее отец всю жизнь выуживал рыбу из Кронбруна, хотя рука его была легкой и счастливой, но в травах Челла и впрямь знала толк, и ей казалось, что родство с лекарем придаст ей веса. — Спасибо, — кивнул Алиньо, снова ссутулившись. Челла догадывалась, что он благодарил вовсе не за очевидное. И обрадовалась, заметив, что взгляд его, хотя и усталый, был ясным. Даег пропустил его на выходе и, не обратив внимания на Челлу, следом за Алиньо направился к дому. Верная обещанию, Челла подобрала со шкур книгу и уселась за скамью, но не смогла сразу приняться за работу. От волнений у нее разболелся живот, однако это было не главное. Ее мучили стыд перед Даегом и вина перед Алиньо. Руки ее набрякли усталостью, как водой, и лишились гибкости, столь необходимой для обращения с лекарственными травами. Она осталась наедине с собой и не нравилась себе. Горе крепко держало ее за шею, а каждое трепыхание грозило обернуться удушьем.