Защита вида и Целитель, в тени уснувший

Керес. Бар. Пять лет спустя... Было далеко за полдень, но в баре, на окраине Кереса, оказалось не особо людно. Народ, как правило, собирался только ближе к вечеру, и бармен, нахмурившись, время от времени поглядывал на полупустые столы. Только что по просьбе клиента он оставил бутылку спиртного на стойке. На гладкую поверхность полетела кредитка, и мужчина ловко подцепил ее двумя пальцами, вставляя в аппарат. У таких всегда водились деньги, и всегда за ними по пятам следовали неприятности. Поэтому бармен, вернув кредитку после оплаты, осмотрел полутемный зал, где не прибавилось за это время ни единого человека, и ушел в подсобку от греха подальше. Ему неприятности были не нужны. По местным меркам выпивка в квадратной мутной бутылке, оставленной клиенту на стойке, была не из дешевых. Не каждый в Кересе мог себе ее позволить, так что это было еще одним фактором, привлекавшим лишнее внимание к посетителю. Монгрелы тихо переговаривались между собой и периодически с любопытством косились на фигуру, одиноко застывшую у стойки. Там, в коричневой запыленной куртке из грубой кожи и таких же побитых жизнью кожаных штанах, сидела женщина. Внешность у нее была весьма примечательная, но, впрочем, одного того факта, что она — это «она», а не «он» было достаточно. Поглядывали на нее с опаской. Все, кроме одного молоденького подвыпившего парня в углу бара. По аналогии с Приютом Гардиан девушек в Девятом районе все ещё называли «сёстрами». Даже спустя пять лет, после первого смешанного выпуска, «нежный пол» был здесь редкостью. Его появление на улицах или в барах Кереса приводило к самым непредсказуемым последствиям. Если девушка не была под защитой «братьев», то местным не всегда хорошо удавалось держать себя в руках. Так уж повелось, что «братьями» становились те, кто выходил с девушками в одном выпуске и брал на себя их охрану. Из-за этого практически все женщины были заняты уже в тот момент, когда покидали стены приюта. Лишний раз они не показывались, стараясь найти себе опору покрепче среди своих или и вовсе переехать в любой другой район Мидаса. Конечно, со временем оставшиеся могли находить себе новых «братьев» — покровителей, постарше и поопытнее в вопросах защиты, но чаще все-таки предпочитали своих сверстников, с которыми росли долгие годы бок о бок. Вот только «сестра», сидевшая сейчас в баре и поставившая одну ногу на пол, а вторую — на перекладину высокого барного стула в охране не нуждалась. Весь ее вид говорил об этом. Женщина была явно старше, чем самый первый смешанный выпуск Гардиана, и совершенно не походила на растерянную «сестренку». Из знающих людей к ней бы никто и не сунулся, а легкомысленный монгрел, пожиравший ее глазами, «знающим» не был. В заплечной кобуре у молодой женщины висел «обрез» со спиленным прикладом, судя по виду, не раз пущенный в ход. Одного его вида было достаточно, чтобы отбить всякую охоту любоваться ее прелестями. Скорее всего женщина выставила оружие специально, чтобы не отвлекаться на излишнее внимание к своей персоне. Все прекрасно знали, что огнестрельное в городе запрещено носить всем, кроме охотников за головами. Нашивки и отличительные знаки отряда зачистки на груди и на рукавах демонстрировали ее принадлежность к этой сомнительной организации. Разве что перебравшим выпивки дуракам был закон не писан, но такие надолго под скупым солнцем Девятого района не задерживались. Охотников не любили и боялись. Женщина была коротко стрижена, и рыжий «ёжик» волос переливался темным медным блеском, когда она наклоняла вперед голову и по привычке задумчиво проводила рукой по затылку. Когда пальцы скользили чуть ниже темени, была хорошо различима короткая белая полоска, словно прочерченная белым карандашом на бархатистой бумаге. В свое время разбитую голову не зашили и с тех пор на месте шрама волосы не росли. Ногти на руке, которая при этом виднелась, были короткими, обломанными, с въевшейся под них грязью. На нескольких пальцах лунки были темно-фиолетовыми от ушибов, а кожа кистей вся в ссадинах и царапинах. Вдоль запястий под рукава куртки уходили черные контуры татуировки, и, хотя выглядывал лишь ее край, руки наверняка были «забиты» полностью. На бедре в ножнах тускло поблескивала рукоять от лазерного ножа. Время от времени посетительница наливала себе очередную стопку и опрокидывала залпом, потом низко опускала голову, вновь оглаживая затылок, и пустыми глазами смотрела куда-то в пол. Она больше походила на юношу, если бы не небольшая округлая грудь, чей контур прорисовался через одежду. — Что за «сестричка»? — монгрел, следивший за ней все это время, кивнул в ее сторону. Он изрядно набрался и не замечал явных вещей: например, того, что лезть к охотнику не стоит. — Даже не смотри на нее, — зашипел его друг, дергая юношу за рукав. Он был не столь «упитый», как приятель, и быстро смекнул, что к чему. Женщина была старше их двоих лет на пять-семь, но дело было даже не в разнице в возрасте. Уж разница-то им бы не помешала. Более трезвый монгрел больно пнул его под столом. — Ай! Да что такого я сказал-то?! — завопил он. — Ты — идиот? Или прикидываешься? Это же жена Грешника! — сквозь зубы процедил его спутник, нервно глядя в сторону стойки и проверяя, не услышали ли их. Подвыпивший монгрел на секунду, кажется, даже попытался нормально сфокусировать взгляд на друге после таких слов: — Да ладно?! Гонишь! — Да точно тебе говорю! В ответ послышался глупый смешок: — А она ничего… — Ты — больной! Совсем свихнулся от бухла! Ничего — это то, что останется от твоих яиц, если он узнает! Уж поверь! — Ой, да брось ты! Этот урод пропал где-то в Пустоши уж пару лет как. Его тут не видели хрен знает сколько! Наверняка, уже червей кормит, — отмахнулся парень и снова уставился на посетительницу сальным взглядом, — а я не прочь вдову утешить… — Да эта «вдова» сама тебе все отстрелит! Тише, придурок! Тише! — зашипел парень в ответ, хватая осмелевшего дружка за загривок и вминая себе в плечо, чтобы тот наконец заткнулся. — Сам решил сдохнуть, хоть меня не подставляй! Может и кормит, а может и нет, — горячо зашептал он дружку в ухо, — а если просто залег на дно? Да и вообще, глаза разуй, ты — долбаный имбецил! Ты ствол ее видел?! И наверняка с десяток дружков ее поблизости где-то шарятся. Охотники по одному не ходят. Монгрел что-то невнятно промычал ему в ворот, не в силах вырваться из захвата. — Замолкни! — присоветовал друг, и в этот момент женщина обернулась на их возню, ставшую в конце концов заметной. От этого ледяного взгляда странно светлых глаз с ненормальным зрачком по спине побежали мурашки. Захотелось сорваться с места или забиться куда подальше. Рисунок в смотревших на них глазах был специфическим — темные точки, обрамленные расходящимися черными черточками, точно лучи у звезды. Эти «звезды» по неведомой причине «заменяли» ей зрачки. Женщина по-птичьи склонила голову на бок, и уголок ее губ дрогнул в подобии улыбки. Этого было достаточно, чтобы более трезвый монгрел поднял обе руки и извиняющимся тоном затараторил: — Простите! Извините нас, мэм. Всё в порядке! В порядке! Мы уже уходим! Парень прекрасно знал, что охотнику за головами ничего не стоило прострелить зад какому-нибудь особо зарвавшемуся неудачнику, а потом оформить его как «нестабильный элемент, рекомендуемый департаментом полиции к ликвидации». Он дернул за шиворот нетвердо стоявшего на ногах приятеля и, подталкивая его к выходу, поспешно с ним ретировался. Больше желающих приставать к «даме» в баре не нашлось, и она безучастно отвернулась, потеряв интерес к тому, что творилось в зале. Пара эта — Грешник и его жена — была известна на всю Амои, потому что несколько лет назад везде по телевидению, в сети, на рекламных экранах, словом, на каждом углу, крутили их изображения. Супругов называли первопроходцами в создании традиционной семьи в Кересе, и агитировали заключать партнерские браки. На тех рекламных «плакатах» жена Грешника была еще совсем юной и выглядела наивной девушкой, но изменения, произошедшие с ее обликом, не могли изменить глаз. Впрочем, вступать в так называемые «партнерские браки» никто не спешил. Развод для «новых граждан» был запрещен законом и единственным вариантом, при котором брак считался расторгнутым — была смерть одного из супругов. Дверь в помещение снова приоткрылась, и бармен высунул голову из подсобки, решая, стоит ли ему выходить. На пороге стоял молодой мужчина — черноволосый монгрел, в джинсах и небрежно накинутой на плечи куртке. Его темные внимательные глаза были слегка прищурены. Он привыкал к полумраку бара после ослепительного солнца, светившего на улице, и искал кого-то среди посетителей. На руках у монгрела сидела маленькая сероглазая девочка с каштановыми волосами в красном пальтишке и с точно таким же серьезным лицом, как у мужчины. Девочка, внешне совершенно не похожая на державшего ее на руках монгрела, тем не менее в точности копировала его мимику. Наконец, он нашел того, кого искал, и, что-то шепнув девочке на ухо, бережно опустил ее вниз. Как только ноги ребенка коснулись пола, она с радостными криками бросилась к барной стойке, где на табурете сидела рыжая. — Мама! Мамааааа! На мгновение лицо женщины, заметивший девочку, озарилось улыбкой, сделав черты мягче. Она отставила в сторону выпивку и подхватила на руки подлетевшего к ней ребенка. Хоть женщина и была все еще достаточно молода, в уголках глаз наметились первые морщинки. Когда она улыбалась — это становилось заметным. Жизнь вне городского уюта была тяжела, и отражалась в облике. Охотники появлялись здесь лишь в перерывах между рейдами, которые могли длиться по несколько месяцев. Конечно, у них была работа и в городе. В том же Нил-Дартсе. Не все «новые граждане» были согласны так быстро подчиниться новым правилам. Порой приходилось разбираться с бандами, которых устраивали те времена, когда Девятый район походил на гетто и можно было творить любой беспредел. Тут-то и вступали в игру охотники. Программа по созданию таких отрядов для города была выгодна. Мидас не терял своих полицейских — андроидов и людей, а монгрелы, которым сытая жизнь была скучна, занимались привычным делом. О том, что не все в этих «разборках» выживали, говорить было не принято. Но чаще всего отряды зачистки практически жили в пустошах, месяцами выслеживая тех, кто прятался на заброшенных территориях и понятия о законе никакого не имел, и после перемен в обществе таких оказалось немало. В итоге в Керес охотники из программы «Гражданского долга» чаще заходили перевести дух, а не «по работе» и заодно получить плату за «головы». — Мамулечка! Мама! Я так соскучилась! — девочка, забравшись на руки к матери, прижалась к ней, зажмурив глаза, и та невольно поморщилась. В последнем рейде молодая женщина получила крайне неудачную травму, и теперь под одеждой ее ребра стягивал бандаж. Ничего сверхъестественного — пара трещин, но, если дотронуться, то болело ощутимо. — Ох… тише, — выдохнула она, улыбнувшись через силу, — не крутись так! — Что у тебя тут? — заинтересовалась девочка. — Ничего. Завязки… — А почему у тебя столько цар-ррра-пин? Синяк?!— девочка взяла ее за ладонь и осмотрела со всех сторон, сдвинув бровки. В конце концов, окончив свою инспекцию, она покачала головкой и спросила: — Тебе тут больно? — Нет, всё уже почти прошло. Дочка перестала рассматривать ее руку и потянула за завязки от кофты, выглядывавшей из-за ворота материнской куртки. На секунду она задумалась, а потом сделала из них бантик. — Смотри! Я умею шнурки завязывать, они делаются, как бантик! Папа научил, — важно похвасталась дочка. — Мам, почему у тебя платья нет? Давай мы с папой тебе платье купим? Будешь красивая-красивая! — Мне не надо, — детские вопросы всегда вызывали у нее улыбку. Она осторожно погладила девочку по голове. Ребенок с интересом повозил пальцем по груди матери, повторяя контур рисунка на желто-красной нашивке — знаке охотника. — Не ковыряй, — женщина мягко отвела от себя детские ручки. — Ну, всё, хватит. Слезай с меня. Иди к папе. Ты тяжелая… Мужчина, все это время наблюдавший за ними от дверей, подошел и остановился рядом. Девочка привычно вложила свою ладошку ему в руку и вопросительно посмотрела наверх. — Звездочка, посиди пока, пожалуйста, за тем столом, — он кивнул в сторону пустых мест и вытащил из кармана блокнотик с ручкой, — держи… А нам пока надо поговорить с твоей мамой. — Ага! Девчушка выхватила блокнот у отца и поскакала устраиваться. Редкие посетители в баре упорно делали вид, что ничего необычного не происходит, и они вообще никого и ничего не замечают. Как только девочка отошла, улыбка пропала с его лица. — Давно не виделись, Пирра… Женщина растянула рот в подобии улыбки, больше похожей на оскал, и смерила его презрительным взглядом, после чего отвернулась к стойке. — Или на Пирру ты уже не отзываешься? — не обратив никакого внимания на ее жест, молодой мужчина устроился рядом с ней на табурете. — Отзываются собаки, братишка, а я, как видишь, не собака, — рыжая налила очередную стопку, опрокинула ее и опять наполнила до краев. — Ты вроде тоже свое имя недолюбливаешь, насколько я помню. Или мне звать тебя Девкалионом, а, Гермес?.. — Да, родительница явно повеселилась, когда придумывала нам имена. Мрачно усмехнувшись, он забрал у сестры из-под руки выпивку и отхлебнул из стопки. Пирра уставилась на брата тяжелым взглядом. — Не смотри так. Ты много пьешь. — Тебя забыла спросить, — огрызнулась рыжая. — Дочь по тебе скучает… Пирра безучастно молчала, рассматривая свои исцарапанные пальцы, будто рядом с ней никого не было, и это вывело из себя Гермеса. — Ответь хоть что-нибудь! Ты что, не понимаешь, что это ненормально? Это же бред, Пирра! Зачем тебе всё это надо?! — он ткнул рукой в нашивку на ее груди, и женщина дернулась, сморщившись от резкой боли. Мгновенно к Гермесу пришло понимание, что с ней что-то не так, и на его лице отразился испуг. — Боже, ты что, ранена?! Дай посмотрю… Но рыжая мгновенно перехватила его руку и оттолкнула от себя. — Еще раз тронешь меня, и я переломаю тебе все пальцы, — зло прошипела Пирра и наглухо застегнула куртку. — Ты с ума сошла! А если с тобой что-то произойдет? Ты совершенно не думаешь о ребенке!.. — он осекся, увидев выражение ее лица. — Знаешь, Гермес, поверь мне, ей по фигу, есть я или нет меня! Она разницы между нами не видит и, по-моему, прекрасно проводит время с тобой! Это ты все никак не успокоишься! Пирра достала пачку сигарет, чиркнула зажигалкой и прикурила. Гермес, с силой сжав побелевшие губы, молчал. Как так вышло, что их совместная жизнь, которая должна была стать безоблачной, вдруг превратилась в «это»? Ведь поначалу всё шло отлично. Гермес нравился Пирре. Он знал это точно. Пирра сама тянулась к нему, но это ее дурацкое упрямство… Она клялась, что ненавидит человека, с которым с легкой руки Ясона зарегистрировали ее брак. Брак без ведома и желания Пирры. На поверку же выходило иначе — и это просто убивало Гермеса. Гая он уже почти ненавидел, хотя и понимал, что дело не в нем. — Денег у вас более, чем достаточно! — Пирра зло сверкнула глазами. — Моя дочь не голодает. Она всегда обута и одета. Ей есть где жить и, в будущем, будет где учиться, если ты, наконец, перестанешь страдать херней и переедешь в любой другой район, кроме чертового Кереса! — она сделала еще пару глубоких затяжек, от которых сигарета истлела почти до фильтра. Привычка к курению у Пирры появилась примерно тогда же, когда она вступила в программу «Гражданского долга». — Вместо того, чтобы таскаться с твоей горячо любимой «звездочкой» по этой помойке, подбери квартирку где-нибудь в Апатии, что ли. Денег моего «папаши» на это точно хватит. Всяко поприличнее Кереса будет. Не тупи, Гермес! — она резко схватила его за шиворот, рывком придвинув к себе, и процедила сквозь зубы: — Твоё нытье меня достало. Будь реалистом. Увези ее отсюда! Это даст дочери хотя бы шанс вырасти нормальной — среди нормальных людей… Гермес вывернулся, выругавшись, и посмотрел в сторону дочери. Надев наушники, девчушка слушала музыку и самозабвенно рисовала в блокноте, не обращая на них никакого внимания. — Какая Апатия, Пирра? Ты же понимаешь, что таких, как мы везде презирают. Неважно, сколько у нас денег и как мы одеты! Монгрелы везде остаются монгрелами! Мы — расходный материал на этой планете. Ей будет тяжело. Дочь и так страдает из-за твоего постоянного отсутствия, а ты хочешь, чтобы она еще терпела над собой издевательства! — Чушь, Гермес, полная! Ты всю жизнь собираешься держать ее в этом гадюшнике, опасаясь, что в приличном месте на вас будут косо смотреть?! Ты в своем уме?! Их «диалог» уже выходил за рамки простого разговора и шел весь на повышенных тонах. — И тем не менее, этот «гадюшник» просто рай в сравнении с той сранью, где ты пропадаешь месяцами! Что ты на это скажешь? Ты живешь в таком дерьме, Пирра, что нам и не снилось. Я начинаю подозревать, что тебе это нравится. — Да пошел ты нахуй, Гермес! Ты ни хрена об этом не знаешь, так что помалкивай! — Пирра, так нельзя. Тебя столько не было, а мы каждый раз ругаемся… — Тебе что — трахаться не с кем? — Пирра ухмыльнулась, заметив, как у Гермеса напряглись скулы. — Ты нарочно выводишь меня, — с тихой угрозой в голосе ответил он, — лишь бы все оставалось, как есть. Послушай, — он поймал ее за локоть, придвинул к себе и заговорил полушёпотом, — когда это все прекратится, а? Сколько ты еще так выдержишь? Посмотри на себя! Пирра! Я тоже его любил, но так нельзя… Гай… он… наверняка уже мертв. Остановись… Услышав слова Гермеса, Пирра дернулась так, что монгрел выпустил из пальцев ее локоть и чуть не потерял равновесие. Женщина резко соскочила на пол и рванула его за руку, больно припечатав лицом к стойке. Следующим был удар, который пришелся прикладом по столешнице в сантиметре от его головы. Зафиксировав его в таком положении, Пирра буквально прорычала ему на ухо: — Кончится, когда я лично, — она ощутимо тряхнула брата, еще разок приложив его об стойку, — своими чертовыми глазами увижу его тело! Ясно?! Увижу его мертвым, либо найду живым! — Ох бля, опять… — промычал Гермес, вжатый носом в гладкую поверхность. Со стороны все это наверняка выглядело ужасно, но он уже привык. Монгрел даже не сопротивлялся, пока рыжая возила его мордой по столешнице. Пирра могла быть крайне хладнокровным и сдержанным человеком, когда это нужно для дела, но в любовных делах, а именно таковыми считал их отношения Гермес, была весьма несдержанной. — Мамочка!!! Мамочка! Мамочка! Мамочка!!! — истеричный крик дочки из-за спины, заставил их обоих замереть и обернуться. Девочка стояла вся бледная, перепуганная и почти плакала. Пирра медленно отпустила Гермеса и даже поправила на нем воротник. Затем осторожно отступила на шаг. Монгрел выпрямился, как ни в чем не бывало, отряхнул спереди пальто, застегнул пару верхних пуговиц и улыбнулся. Гермес просто не успел среагировать, хотя ожидал от Пирры чего-то подобного, но как-то не подумал, что дочка отвлечется от рисования в блокноте. Ну, слегка ее мать приложила его, но ничего серьезного же не случилось! Вот только ужас на лице ребенка говорил об обратном. Для нее будто весь мир рухнул — мама и папа ссорятся, и совершенно неконтролируемый детский страх вот-вот грозил вылиться в истерику. — Все в порядке, милая! Мама пошутила, — он дернул Пирру за рукав и прошипел: — Скажи, что ты пошутила. Ты пугаешь ее! — Твою мать, Гермес… — тихо выругалась Пирра и посмотрела на дочку. — Да, солнышко, это… не по-настоящему, просто шутка. Шутка! — она глупо улыбнулась, под стать брату, и развела руками. Девочка нахмурилась и исподлобья смотрела на них, закусив губу и еле сдерживаясь, чтобы не заплакать. Гермес подошел к ребенку, присел на корточки и несколько раз поцеловал в лоб и в щёки, затем тихонько потрепал по голове. — Я крыску нарисовала, — обижено произнесла она, — хотела показать… А вы — деретесь!!! — последнее слово она практически выкрикнула, ткнув пальцем в отца. — Серьезно? Крыску? О, какая красота! Мам, посмотри, красота какая! Гермес помахал блокнотом, демонстрируя странного вида «каляки-маляки» Пирре. Рыжая приподняла бровь, кисло улыбнулась и кивнула: — Да, круто! Крыса-мутант! — Не мутант! — разозлилась девочка. — Ты — злая! Сама ты мутант! — Ну конеееечно, как всегда… Мама — злая, мама— плохая… — Пирра закатила глаза, достала сигарету и прикурила. — Неужели так сложно сказать, что это красиво и заткнуться? А? — процедил Гермес сквозь зубы, убирая блокнот в карман. — Она избалованная, — женщина вынула сигарету изо рта и выпустила в потолок струю дыма. — Она — нормальная, Пирра. Все маленькие девочки такие. —Тебе лучше знать. Это первая маленькая девочка, которую я наблюдаю так часто. — Бессердечная, — беззлобно фыркнул Гермес и наклонился, чтобы поправить на дочери расстегнувшийся ботинок. — Кто тут у нас такой сладенький? Кто — маленькая конфетка? Кто принцесса? — ласково спросил он, заглянув девочке в личико. От ее страха не осталось и следа. — Я — конфетка! Я — принцесса! Девочка подалась вперед и ухватила отца за шею. Гермес выпрямился, увлекая ее наверх, и дочка повисла на нем, смешно обхватив руками и ногами. — Это мой папа! — громко заявила она подошедшей матери. — Твой-твой, — Пирра неловко погладила ее по спине, — никто и не собирается его отнимать… — Мой! — упрямо повторила девчушка и отвернулась, уткнувшись носом Гермесу в плечо. Мать знала, что после такого «заявления» разговор с ней окончен — дочка не скажет больше ни слова. Пирра покачала головой, а Гермес в ответ лишь пожал плечами, насколько это было возможно с висящим на шее ребенком. — Милая, пойди подожди меня около байка, а потом съездим к пруду. Хорошо? Гермес поставил дочку на пол. Девочка улыбнулась, кивнула и побежала на улицу. — Не боишься? — поинтересовалась Пирра, провожая ее взглядом. Из подсобки наконец высунулся бармен и махнул издалека рукой, здороваясь с Гермесом. Он выглядел слегка удивленным. — Здарова! — кивнул в ответ монгрел и снова переключился на Пирру. — Ну, ясно. Тебя тут каждая собака в лицо знает… — Да. Мы с ней что-то вроде местных знаменитостей. Отец и дитя, — Гермес усмехнулся. — Послушай, Пирра, а ты никогда не думала, что Гай, если он жив, конечно, просто не хочет тебе мешать? Не хочет возвращаться? Ты же сама тогда сказала ему, что выбрала меня, а не его и, зная Гая... Глаза Пирры недобро сверкнули, и, еле сдерживаясь, чтобы не начать очередную перепалку, она процедила: — А ты у нас великий знаток Гая, да? Даже если так! Пусть он сам мне об этом скажет в глаза! А до тех пор я буду искать. Гермес поднял руки вверх в жесте «сдаюсь». Упрямство и настойчивость Пирры всегда его поражали. Она делала только то, что считала нужным, и теперь Гермес умывал руки — он каждый раз надеялся, что очередной рейд будет последним, но рыжая не умела ничего делать наполовину. Поставив себе цель, как ее приемный отец, Пирра будет идти до конца, даже ползти, если придется… Входная дверь в очередной раз открылась, пропуская внутрь здоровенного мужика в коже и с такими же нашивками, как у Пирры. — Кэл! — рявкнул он. — Наши приехали, сбор! Ты идешь или что? Вошедший здоровяк обладал весьма колоритной внешностью. Ростом он был метра под два, в дверной проем плохо помещался и щеголял коротким белым ирокезом на бритой голове, исписанной готическим шрифтом. Единственное, что было хорошо читаемо на черепе охотника — это надпись «Desperta Ferres», очевидно отражающая его тягу к холодному оружию. Гермес возвел глаза к потолку. — А, привет, Герми-малыш! — заметив монгрела, ляпнул детина, расплываясь в широкой улыбке и подмигивая. — Если тебе наша цыпочка надоест, то я весь твой. — Да пошел ты, Даг! — беззлобно огрызнулся Гермес, прикуривая сигарету. — Сейчас, Даг! Пару минут! — крикнула рыжая охотнику. Пирра застегнула куртку и поправила кобуру. Гермес, глядя на нее, ухмыльнулся. Мужики из отряда так называемой «программы гражданского долга», с которыми Пирра таскалась в пустошь, были один другого «краше». Причем, нормальных имен охотники отродясь не использовали — все больше какие-то сокращения и прозвища, похожие на собачьи клички. Даг было сокращением от «даггера», в честь его любимого ножа. Даггер уважал сталь и не признавал лазерные технологии в ближнем бою. Плазменное лезвие было как лампочка, с ним не подкрадешься, а вот старый добрый стальной нож его никогда не подводил, и именно его Даг предпочитал на «коротких дистанциях». — Мне пора, Гермес, — Пирра потянула за цепочку, торчавшую из кармана. Ей на ладонь выскользнул маленький прямоугольник, напоминавший кулон, который она вложила брату в руку. — Вот, возьми! — Что это? — Электронный ключ. От счета. — Я вижу, — сухо отозвался Гермес. — Отдашь Еве на совершеннолетие. А пока в доступе десять процентов от всей суммы. В любом случае, здесь денег валом. Это и мои, и то, что досталось от Ясона. Мне, сам понимаешь, ни к чему… — Бля, Кэл?! — охотник у двери терял терпение. — Отвали, Даг! — гаркнул Гермес в ответ. — Значит ты у них Кэл? Это ведь… — Девкалион. Да, — улыбнулась она, снова становясь похожей на ту рыжую девчушку, которая однажды в дождливый день подошла к нему в Мидасе. — Привычка, что поделать, — Пирра пожала плечами, — в честь тебя. Можно сказать, что ты всегда со мной, каждую минуту моей бестолковой жизни. Пирра потянулась к нему, крепко обняла, и от этого объятия у Гермеса комок встал в горле. Он обхватил ее в ответ и вжался лицом в стриженную макушку, прикрыв глаза. Ее запах был все тем же, родным, хорошо ему знакомым. — Ну, давай! Увидимся еще! — тихо сказала Пирра, хлопнув его по плечу. — Ей не нужен гребаный личный счет, Пирра! Ей нужна мать! – в сердцах выпалил он, удерживая ее. — Чушь! — Пирра мягко коснулась его губ своими, и Гермеса обдало жаром. Она пристально взглянула в темные глаза, наполненные горечью: — Не оставайся один, слышишь? Найди себе кого-нибудь… Женщина выпуталась из его рук и пошла к выходу, больше не оборачиваясь. Хлопнула дверь. Какое-то время Гермес тупо стоял посреди бара и не шевелился. В руке остался зажатым электронный ключ. Когда парой минут спустя он пришел в себя и сорвался с места, на улице никого уже не было. — Вот дерьмо! Да блядь!!! — он в сердцах пнул подвернувшуюся на тротуаре пивную банку. Она с сухим треском запрыгала по мостовой. Недалеко на обочине стоял байк с коляской — эдакая «семейная» версия для него и дочери. На земле около машины возилась дочка, рисуя что-то палочкой в пыли. У нее определенно имелся талант к рисованию — так считал Гермес, несмотря на весь скепсис матери. — Что такое «бе-лядь»? — философски поинтересовалась дочка, не отрываясь от своего занятия. Естественно, она всё слышала. — Это плохое слово! Не повторяй всякую дрянь за папой, — пригрозил Гермес. На улице светило солнце и одновременно дул ледяной ветер. Монгрел усадил дочь в коляску и натянул ей на голову шлем. Каштановые волосы выбивались и в беспорядке лежали на плечиках. Гермес решительно ничего не понимал в детских прическах, и максимум на что был способен — это соорудить у нее на голове хвост, перетянутый резинкой. В таком виде сходство Евы с Гаем становилось очевидным — того же холодного серого цвета глаза и волосы, такая же открытая улыбка и тот же изгиб бровей — улучшенная версия, маленький женский вариант Грешника, разбавленный мягкостью черт матери и мимикой и ужимками Гермеса. Помимо прочего от Пирры ей досталось редкостное упрямство, доводившее порой монгрела до трясучки. Еще в свои пять она была склонна к авантюризму, и это здорово беспокоило «родителя». — Ну, что будем делать? — Я хочу посмотреть на озеро! Ты обещал! — Озеро так озеро… Гермес не стал переубеждать дочь в том, что тот водоем озером не являлся, и завел аэробайк. Так между собой они называли большой, но неглубокий пруд, недавно выкопанный на юго-восточной окраине Зеленого Пояса. В той местности понастроили административных зданий, куда время от времени наведывались всякие управленцы из соседних районов и даже кое-кто из Танагуры. В связи с этим территорию решили облагородить. Искусственный водоем заселили карпами кои, и в некоторых местах по берегу насадили декоративных растений. Когда они добрались до места, Гермесу показалось, что мотор слегка барахлит, и, отпустив Еву побегать по берегу, он полез смотреть, что случилось с байком. Пару раз монгрел оставлял свое «сверхувлекательное» занятие и требовал, чтобы дочь не подходила близко к воде. Требование было практически невыполнимым, так как в пруду вдоль берега цвели водяные лилии всех цветов — от белых до розовых — и сновали туда-сюда карпы, привлеченные хлебом, который Ева щедро крошила в пруд, выуживая из пакета с бутербродами. Что-то подсказывало Гермесу, что, требуя то попить, то поесть, то пописать, его дочь сегодня задалась целью достать папашу окончательно, и поэтому он упустил тот момент, когда вокруг стало слишком тихо. Черноволосый отвлекся от байка и огляделся. Дочери поблизости не было. Пару раз выкрикнув ее имя и не услышав отклика, мужчина понял, что за девчонкой он не уследил. Пошвыряв всё, Гермес, матерясь как сапожник, бросился по берегу сначала в одну сторону, потом в другую. Он был уверен, что дочь не упала в воду, а просто куда-то убежала вдоль берега.

* * *

Наверное, глупо было носиться за стрекозами, а потом смотреть, как расходятся круги по гладкой поверхности, стоило насекомым пролететь слишком низко. Еще Ева считала своим долгом накормить рыб. Когда очередной кусочек хлеба падал в воду, толстые рыбины с красными пятнами на спинах толпились вокруг размокших опускающихся ко дну крошек, задевая друг друга боками. Ева бы никогда в жизни не полезла к ним в воду. Отец зря волновался. Если честно, то карпов она побаивалась. Из-за дурацких красных пятен и невесомых плавников ей казалось, что они все чем-то больны и с них лоскутами слазит кожа. Возможно, и хлеб-то девчушка кидала им из жалости, надеясь, что рыбья «болезнь» пройдет. В итоге, звенящие разноцветные стрекозы оказались интереснее, и она совершенно не обратила внимания, что убежала так далеко, что отца даже не было видно. Преследуя незадачливых насекомых, девочка не увидела на дорожке высокого темноволосого мужчину, поглощённого изучением своего коммуникатора, поэтому, когда она на полном ходу влетела в него, это стало сюрпризом для них обоих. Незнакомец оказался чертовски твердым и недвижимым. Все равно, что врезаться в бетонный столб! Ева больно ударилась и полетела на землю. Детский плач вознесся до небес. — Эй, — голос раздался откуда-то сверху, и через мгновение большая сильная рука осторожно взяла девчушку за локоть и потянула, поднимая с земли. Мужчина усадил ее себе на колено и отряхнул пальтишко, — такая красотка, как ты, не должна плакать, иначе у тебя появятся морщины. Девочка подняла глаза и увидела перед собой человека со странного цвета волосами, убранными назад. Длинными и гладкими, словно шелк, совсем не такими как у нее. Мужчина не был похож на ее отца и всех тех, кого она до этого видела и знала. Наверное, так выглядели доблестные рыцари из сказок, которые папа иногда ей читал на ночь. Незнакомец еле заметно улыбался, хотя глаза его оставались серьезными. — Ты красивый, — задумчиво произнесла она и со всей своей детской непосредственностью протянула ладошку к его лицу, — надо же, какой гладкий и морщин нет! — взгляд детских глаз был внимательным, изучающим, не по годам взрослым. — Ты что, никогда не плачешь? Мужчина, на сей раз не сдержался и все-таки улыбнулся, отрицательно покачав головой. — Ты, наверное, принц. В ответ он тихо рассмеялся: — Можно сказать и так. Я почти что принц. Совершенно точно — голубых кровей. — Ты знаешь, а папа говорит, что я тоже принцесса. Учти! — она поучительно подняла указательный пальчик вверх. — Значит, так и есть. Отцу лучше знать, кто ты. — Мне вообще-то нельзя болтать с чужими. Как тебя зовут? —Адам, — он пожал ей ручку. — А тебя? — Ева! — представилась девочка и странно знакомым движением склонила голову. Когда-то давно подобный жест Адам уже видел, только не мог никак вспомнить, у кого. Это несколько тревожило. — А правда, что я красотка? — она с подозрением уставилась на него, словно проверяла. Адам в удивлении приподнял бровь. Ребенок совершенно точно не походил на бывшего пэта. Девочка для этого была слишком маленькой. — Ну, скажи, я — красотка или нет? — Ева теряла терпение. — Конечно, — решил подыграть мужчина, согласно кивая головой. Подобная напористость ребенка показалась ему необычной. Ситуация его забавляла, вот только он не учел, что по берегу к ним быстрыми шагами приближался Гермес, — если бы ты была постарше, я бы тут же просил твоей руки. — Так это не проблема, — удовлетворенная его ответом, девочка улыбнулась, — жди, когда я вырасту. Только пока ни на ком не женись, а не то тебе придется убить жену. Адам открыл было рот, не зная, смеяться ему или нет. — Зачем это еще? — не удержался он от вопроса. — Какой ты глупый, Адам, честное слово! Чтобы развестись и жениться на мне! Ева и правда смотрела на него как на глупца. Мужчина понял, что ребенок этот из нового поколения свободно рожденных. Конечно же, из Кереса, иначе откуда такие познания в «расторжении брака». Единственное, чего Адам никак не мог определить по виду ребенка — это были ли у нее в роду пэты, так как лицо ее выглядело не особо правильным. Возможно, из-за того, как Ева с ним разговаривала, девочка сперва показалась ему старше своего возраста. — Я подожду, — сдался Адам, — нет проблем. О-о-оо, — глядя ей за спину, Адам криво усмехнулся, — а вот и твой отец, судя по всему… Подбежавший Гермес застал часть их беседы, но не это вогнало его в ступор. Приблизившись, он понял, что человек, державший на руках его «звездочку», был дзинкотаем — ничего удивительного, учитывая расположение административных корпусов. Монгрел был уверен, что прежде этого дзинкотая никогда не видел, поэтому какого хрена он вцепился в его дочь, было неясно. Оникс улыбался, надменно и холодно, как показалось Гермесу. Неприятное чувство, будто его мутит, противной слабостью отозвалось в желудке. Черноволосому решительно не понравился этот элитный засранец. Обычно у пруда никого не было, и Адам любил приходить сюда, когда на работе выдавалась свободная минутка. Здесь легче думалось. Он никак не ожидал, что его покой нарушат, и, увидев здесь монгрела, тем более ребенка, удивился. Гермес встал напротив оникса и поднял на него тяжелый взгляд черных глаз. Он был злой, как черт, и поэтому инстинкт самосохранения его отключился. Казалось, молодой мужчина сейчас просто взорвется. Еле сдерживаясь, он процедил сквозь зубы: — Убери. От нее. Свои руки. Придурок! Ева задрыгала ногами в воздухе, несколько раз попав ониксу по бедру и радостно закричала: — Папа! Папа! Папа!!! Адам осторожно ссадил девочку с колена. Оскорбление напуганного и обозленного отца он пропустил мимо ушей, списав их на шок. Девчушка, легко соскочив на землю, бросилась к побледневшему отцу. Гермесу все-таки пришлось выдавить из себя подобие улыбки, когда дочь обхватила его за пояс и полезла обниматься, будто не видела лет сто. На самом же деле «горе-папаша» испытывал непреодолимое желание отвесить ей пару-тройку первосортных подзатыльников и как следует надрать непослушную задницу. Лет пять назад он и представить себе не мог, что с маленькими непослушными девчонками так трудно. Умная не по годам, дочурка больше напоминала бандита в юбке, чем миловидную куколку, какой казалась на первый взгляд. Гермес считал, что это наказание за все его грехи. И, тем не менее, он души в ней не чаял. Адам распрямился во весь свой немаленький рост и чуть заметно кивнул монгрелу из вежливости, собираясь уходить. В конце концов, ссориться с ним дзинкотай не собирался. Монгрела можно было понять. По сравнению с Гермесом оникс оказался слишком высоким и крепким, и молодому мужчине пришлось приподнять голову, чтобы взглянуть в серые равнодушные глаза дзинкотая. Уж он-то, в отличие от дочери, знал, с кем имеет дело. — Я не хотел никого напугать, — ровным голосом произнес мужчина, но тон его Гермесу все равно показался надменным. Да этот урод просто издевался над ним! — Девочка ничего плохого не сделала. Можешь на нее не злиться — обыкновенная невнимательность и детское любопытство. — Какого хрена?.. – Гермес, наверное, сказал бы что-то еще, но дочь его отвлекла. — Пааап, паааа! — она с поразительным упорством терзала отца за штанину. — Ну пааа…пааа… — на ножке у Евы красовалась отменная ссадина. — Ох, да у тебя же колено разбито!!! — то ли рассержено, то ли испугано выпалил Гермес, приседая на корточки около нее и разглядывая рану. Он уже забыл и об ониксе, и о его надменности. Выудив из кармана бумажную салфетку, мужчина поплевал на край и начал оттирать ногу от проступившей крови и черных полос грязи, оставшихся после падения. — Лучше рану промыть питьевой водой, — сухо посоветовал Адам, но Гермес буркнул ему в ответ что-то невразумительное, напоминавшее больше «да пошёл ты». — Мне больно, — нахмурившись, тем временем сообщила ему дочь, — но я плакать не буду! — Молодец какая! Терпеливая девочка! — приговаривал Гермес, не замечая, что Ева говорит это вовсе не ему. Она во все глаза уставилась на Адама через голову отца. — А знаешь почему? Оникс прижал палец к губам и едва заметно покачал головой, намекая ей, что не стоит. Попытка остановить поток детского сознания провалилась. — Почему? — автоматически переспросил монгрел, занятый раной на ноге. — Чтобы оставаться такой же красоткой. Потому что, когда я вырасту, я выйду замуж за Адама! Гермес вдруг вдохнул что-то, возможно пылинку, как ему показалось, и закашлялся так, словно пытался выплюнуть легкие. — Что ты сказала? — просипел он сквозь кашель, краснея, как рак. Глаза никак не хотели возвращаться обратно в орбиты, из которых вылезли, да и покраснел он не от смущения, а от того, что чуть не подавился. — Ну папа, он же тоже принц! Поэтому должен предложить мне руку и сердце! Что ты, как маленький! Не понимаешь! Гермес затих, справившись со спазмами в горле, перевел дыхание, а потом, настороженно глядя на дочь, ответил: — Для начала, моя звездочка должна вырасти, а там видно будет. Может, он не принц? Или не тот принц, — так, чтобы Ева не видела, Гермес испепелил взглядом оникса, очень выразительно ему показывая таким образом, что в принцы Адам не годился. Сейчас меньше всего Гермеса заботило, что «женишок» из элиты выше его на две головы. Если бы взгляд мог убивать, то он бы с удовольствием сейчас размазал бы по земле чертова извращенца! Будь его воля, Гермес бы порвал говнюка в клочья. По крайней мере, попытался бы... —Тот принц! Тот! Я всё узнала. Не бойся, пап, — не унимался ребенок, морщась, когда платок проходился по ссадине. Адам едва заметно улыбнулся от ее ответа. Ему забавно было наблюдать за этой парочкой монгрелов. Отец хотел его разорвать на мелкие кусочки, и в то же время, когда разговаривал с дочкой, выглядел растерянным. Было видно, что молодой мужчина плохо себе представляет, что делать с непоколебимой решимостью дочери связать свою судьбу с дзинкотаем. Адам сразу понял, что, судя по сегодняшним событиям, пятилетняя «звездочка» еще не раз заставит своего папашу хвататься за сердце. — Покаааааа! Мне порааааа! — крикнула девчушка дзинкотаю через плечо Гермеса. Она «уезжала» верхом на отце. Монгрел сделал пару шагов с ней на руках и скрипнул зубами, когда услышал за спиной ответное: «Пока, Ева». Адам еще немного постоял на дороге, огибающей пруд, наблюдая, как странная парочка уходит от него вдоль берега. — Двенадцать лет, значит? — мужчина нагнулся и стряхнул с брюк пыльные следы, оставшиеся от детских ботинок. Спрыгивая, монгрельский ребенок случайно испачкал его. Дюжина лет, наверное, для человека достаточно долгий срок. За это время дети превращались в юных взрослых или в очень старых детей. Вот только он сам по прошествии этого срока будет выглядеть точно также, как и сейчас. Дорожная пыль отошла от ткани под его ладонью, но теперь одна-единственная цветная ворсинка никак не желала отлипать. Потянув за нее пальцами, Адам увидел, что в волокнах ткани застряла ниточка от детского пальтишка. Сантиметра полтора — не больше, темно-красного цвета. — Неожиданно, — дзинкотай задумчиво покрутил находку в пальцах, — красная нить, — оникс скептически улыбнулся. Нитки едва хватило, чтобы обернуть её вокруг мизинца. — Может, и впрямь, дождаться? Коммуникатор разразился серией звуков от оповещений и, бегло пробежав глазами сообщения, Адам убрал его обратно в карман. Ему пора было возвращаться в Управление.