***
Солнце медленно встаёт из-за горизонта и тут же тонет в сгущающихся над головой чёрных тучах. Между вершин гор клокочет эхо сходящих лавин, где-то хоронящих под собой заживо людей, и звон колокола на фоне звучит ещё тревожней и натужней. Далёкие крики жителей деревни и монахов монастыря. Треск снега и заледеневшего до самого основания чёрного пера. Люцифер сжимает руку, и чёрные кристаллики взмывают вверх пеплом и копотью, что вызывает ещё одну вспышку ярости в Дьяволе. Нет, брат. Нет. В этот раз обойдёмся только льдом. Лёд и мороз режет архангела яростью изнутри, опаляет свет и оседает на языке и губах привкусом заледеневшей воды — Падший не выглядит и на долю спокойным, едва сдерживающий порывы и клокот своей благодати. Контроль даётся всё труднее, и каждая пульсация света, что сдержать не удаётся, отзывается в окружающем мире новым, похожим на рёв, порывом ледяного ветра и усилившимся рёвом лавины. С каждой пройдённой секундой благодать, всё естество натягивается и сворачивается жгутом так и этак, и Люцифер, смотря на дрожащие в глубокой ярости ладони сосуда, отдалённо, анормально спокойно думает, что ему надо бы выпустить пар, чтобы хоть чуть-чуть успокоиться. Иначе, — скользкий взгляд в сторону монастыря, между зданий которого словно факел бродит, — чёрт его знает, во что выльется его ярость при следующей встрече. Она — неоспоримое преимущество и в то же время самый худший недостаток. Ярость придаст сил, сделает его во многом сильнее и быстрее Михаила, но в то же время намного более неосмотрительным, порывистым. Ярость заставит бить, бить и бить, пока не заденет, застелив взгляд и абсолютно лишив даже возможности помыслить о собственной защите. Так что ему просто необходимо дать волю своей благодати. И, по возможности, вывести из себя Михаила. Взгляд обращается в сторону деревни, расположенной чуть ниже монастыря. Он исчезает в лёгком скрипе снега и воплощается в погрязшей в панике толпе никем незамеченным. Люди снуют из стороны в сторону, сталкиваются, падают, подрываются вновь. Обращаются в настоящее море из людей, охваченное паникой и животным страхом, чей кисловато-острый запах ощущается даже в воздухе. Люцифер прикрывает глаза и чуть заметно усмехается. Звучит скрежет, несколько голубоватых вспышек, и люди взрываются новым воплем криков, несясь в сторону монастыря. Одну половину улицы, как раз за спиной Дьявола, покрыли острые ледяные колья. На которых нанизаны человеческие тела: полностью, руки или ноги, одно только туловище. Под ногами хлюпает настоящее озеро крови, что с каждой секунды становящееся всё больше и больше, слышатся хрипы и стоны людей, которых не разорвало на части и лишь проткнуло одно или несколько кольев. Эти люди будут умирать медленно, но неумолимо. Люцифер оборачивается к одному мужчине, сжавшему край брюк Падшего в пальцах и хрипящему одно лишь «прошу». Убить или спасти? Падшему это абсолютно не важно. Он лишь хмыкает, усмехаясь, и разворачивается обратно к знатно поредевшей толпе, делает шаг и касается головы мимо пробегающей монахини. Она резко дёргается и ускоряет бег, смешивается с толпой. Её голова взрывается, обрызгивая всех кровью. Осколки черепа вбиваются в лбы или шеи остальных несчастных, убивая сразу или оставляя так же, как и того мужчину, — умирать, чувствуя, как жизнь уходит вместе с каждой пролитой каплей крови. Звучит новый взрыв крика, переходящий где-то на настоящий вой, затмевающий даже рёв лавины. Люцифер идёт между трупов и умирающих людей, и некоторые из них хватаются то за его ноги, то за край рубашки, оставляя на одежде кровавые отпечатки. Дьявол даже не опускает взгляд, с лёгкой улыбкой каждым шагом вдавливая в мостовую или кости, или органы живых и не очень людей. Немногочисленные оставшиеся в живых не осознают, кто позади них идёт, но точно знают — этот мальчишка, на котором практически нет крови, он не из этого мира. И люди бегут, бегут, не оглядываясь, словно один только взгляд на него способен их убить, бегут в монастырь, будто там их защитят; будто боги, к которым они взывают, способны их защитить. Люцифер останавливается на небольшом каменном помосте. На целое мгновение всё утихает, — крики, стоны и хрипы; даже ветер и рёв лавины. И рядом стоящие дома взрываются каскадом ледяных осколков. Грохот. Ещё один. Чуть дальше. Вопли и новые вопли, стоны и хруст человеческих костей. Взрыв. Хлопок. Снова и снова, дальше и ближе... Помимо снега в воздухе вертятся миллионы осколков разной расцветки, от чёрных до ослепительно белых. Чёрным вдоль руин скользят тени жнецов, пришедших забрать жатву, однако, как и в Риме, ожидающие, что умерших раньше положенного срока людей прикажут воскресить. Дьявол разворачивается к одному из них, женщине с тёмными волосами, и вполне спокойно и миролюбиво машет рукой в сторону трупов и живых мертвецов. — Собирай свою жатву. Жнец медлит, бросает взгляд на стену изо льда, над которой повисли люди, в шоке осматривающие собственные тела. Падший хмыкает и мысленно взывает к Всаднику, руки которого плотно повязаны путами, чей конец Люцифер крепко сжимает в своей руке. «Ты и твои жнецы соберут каждого погибшего человека вне зависимости, пришло его время или нет, и не остановишься, даже если сам Бог скажет "нет"». Через несколько секунд жнец поджимает губы, получив приказ непосредственно от Смерти, и вместе с остальными направляется к толпе из душ, собирать свою жатву. — И поторопитесь, иначе лавина вместе с трупами укроет и вас. Дьявол хмыкает и обращает взор на высящийся над деревней монастырь, с упоением чувствуя, как ярость расслабляет хватку своих раскалённых тисков.***
Ноэль роняет чёртов коробок со спичками, пытается подобрать его дрожащими пальцами, но они настолько закоченели, что царапают несколько раз по картонке, так и не хватая её. Ладно, плевать на спички. Из этого Ада надо выбираться, пусть бы это и стоило ей пальцев. Ноэль в жизни бы не могла помыслить, что простая экскурсия с бойфрендом в буддистский монастырь высоко в горах Непала может окончиться самым настоящим ночным кошмаром. Бедняга парень, с которым она познакомилась, пока путешествовала автостопом, крайне невежливо оставил свою девушку – оказался разорванным на части острыми ледяными кольями. Ноэль сорвала голос, пока вопила от ужаса, но в толкотне вмиг растерявших знаменитое спокойствие монахов её крик утонул, как слеза в солёном море. Она даже не успела взять его за руку в последний раз. Её просто отнесло обезумевшей толпой в сторону полуразрушенного храма, за стеной которого она, удивительным образом, нашла себе прибежище. Временное, следует заметить. Ноэль опускается на четвереньки и выглядывает из-за неровного куска бетона, некогда бывшего оконным проёмом. Она тут же вычисляет виновника этой вакханалии: мальчишка, скорее всего, моложе её самой. Единственный, кто в царящем бедламе сохраняет спокойствие – единственный, от чьего взгляда и ухмылки веет холодом страшнее того, что окружил монастырь со всех сторон. Ноэль вздрагивает, когда парень поднимает руку, и у мужчины на другом конце улочки – что странно, крестящегося, а не поющего мантры – отрывает руку. Вопль. Кровь на снегу. Пальцы на отлетевшей в сторону конечности всё ещё сложены в молитвенном жесте. Ноэль плотно зажимает себе рот окоченевшей рукой, чтобы не закричать и не позволить желудку вывернуться наизнанку. Господи, дай ей, никогда в тебя не верующей, немного сил и удачи, лишь бы доползти до машины, оставленной за оградой монастыря, пожалуйста. И она ползёт, стараясь держаться полуразрушенных зданий. Снежинки и кровь превращают русые волосы в слипшиеся сосульки. Колено вдруг больно ударяется о скрытый снегом камень, и девушка рычит, сжимаясь комком на холодной земле, благо, её не слышно на фоне воплей прочих жертв этого безумия. Нет, надо ползти дальше. Надо выжить. Надо вернуться домой, чёрт возьми, там кошка на сносях совсем одна, что она будет делать с выводком новорожденных котят, если хозяйка пропадёт?... Рядом на землю падает настоящий человеческий глаз. На несколько мгновений Ноэль Сандерсон теряет сознание, а когда приходит в себя, ей страстно хочется потерять его снова. Паника захлёстывает с головой, лёд вокруг обрастает острыми шипами. Один из них вонзается в больную ногу, и девушка скулит и визжит, как побитый щенок, а по щекам струятся слёзы – и это хуже всего, ибо они примерзают к коже маленькими ледовыми дорожками. Стуча зубами от парализующего холода, не ощущая собственных рук, она ползёт в сторону опрокинутой в одном из храмов чаше с углями, не обращая внимания на то, что стена над этой чашей может вот-вот обвалиться. По пути Ноэль несколько раз получает пинки под рёбра, об неё спотыкается великое множество людей, и когда завал разрушенных идолов наконец преодолён, когда пальцы касаются керамической чаши, треснутой сбоку, всё ещё хранящей тепло благовоний – она снова скулит от боли, посиневшая кожа горит, словно её окунули в лаву – на ней не остаётся ни единого живого места. Ноэль припадает к хлипкой стене, подгребая ноги под себя и сжимая чашу в руках, как самое ценное сокровище. Она дрожит. Перед глазами мерцают серебристые круги. И тогда Ноэль видит его. Немногим старше того монстра, что развёл этот ледяной ад. В рубашке, джинсах и армейских ботинках, черноволосый, совершенно невредимый, словно ему нипочём и буран, и острые сосульки толщиной с фонарный столб. Он стоит на входе в городок, раскинув руки – и она может поклясться, что ей это не мерещится – снег вокруг него тает, лёд трескается, словно какая-то невидимая сила не позволяет ему проникнуть на территорию монастыря. С кончиков пальцев странного (тёплого) мужчины срываются огненные искры, под его ногами трещит ледяная корка, и ветер ревёт диким медведем, но не сносит остовы молебен. Не может. Вдруг темноволосый натурально хватает кого-то невидимого в воздухе, отчаянно крича сквозь нарастающий гул, непонятно откуда взявшийся. — Нет! — даже она слышит его из своего укрытия. – Не надо. Делайте то, что он велит, собирайте души, лучше не злите его. Что? Нет! Иди! Сумасшедший (не важно, пусть, но он тёплый, она видит, что тёплый, а остальное неважно) отталкивает невидимого собеседника в сторону. Гул нарастает и нарастает, бьёт по сознанию, как барабан, и Ноэль начинает казаться, что её сознание просто играет с ней злую шутку. Этого темноволосого, однако, тоже передёргивает. Он поворачивается спиной к снесённым воротам и зачем-то широко раскидывает руки в стороны. С секунду теряющей сознание Ноэль кажется, что за спиной странного мужчины серебрятся крылья. В следующий миг их взгляды пересекаются, и он едва заметно качает головой. А потом из-за гнущихся на диком ветру елей вдруг показывается огромный, бесконечный, затмевающий небо ком снега. Лавина. Ноэль закрывает глаза и мысленно прижимает к себе свою беременную кошку.***
Майкл позволяет себе выдохнуть не сразу. Сперва он успокаивает благодать, вопящую от боли и умоляющую своего хозяина о потере сознания. Нет. Архистратиг отклоняет мольбу. Затем ему приходится вспомнить, что его сосуд – человеческое тело, и одно из свойств человеческого тела – шевелиться. Он двигает пальцами рук, ног, сгибает колени, наклоняет голову. Кашляет. От этого становится ещё больнее и, Отец всемогущий, как же холодно… Архангел выбирается из-под снежного завала и, шатаясь, отходит на несколько шагов в сторону, оставляя на белом покрывале неровную цепочку сбивающихся следов. Прислоняется грудью к изломанному, покрытому снежной шапкой столбу, некогда обозначавшему вход в мирный горный монастырь. И только тогда набирается храбрости оглянуться и посмотреть на собственные крылья. Они посветлели. Конечно, посветлели, ведь на них только что легла вся ярость и мощь снежной лавины, уготованной его братом ни в чём неповинным людям – тем, разумеется, кто выжил. Крылья архангела посветлели, потому что каждое перо покрылось толстой коркой инея, адского, впивающегося в самую суть, обмораживающего всего Михаила целиком. Его трясёт. Кажется, его благодать, закупоренная глубоко под пластом снега, раскаляется от усилий до температуры жерла вулкана, и Архистратига одновременно сжигают заживо и купают в жидком азоте. Не зря. Пожалуйста, пусть это будет не зря. Он бредёт по монастырю, едва дыша, и взгляд его цепляется за то, что осталось от человеческих тел, застывших во льду, словно в янтаре. Мальчишка лет семи, нанизанный на кол, словно на шампур. Двое монахов, чьи одеяния пропитались кровью друг друга, а головы расплющило, как сброшенные с высоты арбузы. Ничего-ничего, кто-то должен остаться в живых, кто-то, он же не зря, ведь не напрасно же… — С-сэр? Майкл оборачивается на тоненький голосок так резко, что едва не валится с ног, тихо шипя от грызущей боли в обмороженных крыльях. Девчонка. Лет двадцати пяти. Сжалась в комок под стеной капища и едва ворочает синими губами. Архангел валится на колени рядом с ней, смеётся, хватая крепко и прижимая к себе поближе. Его благодать, горячая, как кипящее масло, тут же укутывает девчонку коконом тепла и безопасности, и она льнёт ближе, совершенно обессиленная и жаждущая исцеления. — Спасибо… — едва слышно шепчет, когда сил хватает на то, чтобы не ломать зубы друг об друга. Он не отвечает, лишь обнимает крепче, отдаёт последнее, упёртый и твёрдо настроенный дать ей спастись – обязана, черт возьми. Единственная выжившая, наверняка сохранённая Отцом для чего-то важного, и это его ответственность, его… Из держащейся на честном слове стены падает кирпич, ударяет Ноэль Сандерсон в висок, и она обмякает в руках Архистратига безжизненным мешком, слепо уставившемся огромными синими глазами в стальное небо. Михаил находит в себе силы лишь на то, чтобы отшвырнуть её душу мнущемуся на пороге жнецу. После этого он поднимается на ноги и выходит прочь из разрушенного монастыря. Если бы кто прислушался к едва различимому шёпоту, срывающемуся с губ архангела, то услышал бы лишь одну фразу, повторяемую вновь и вновь. «Я убью тебя».***
Тихо. Люцифер идёт сквозь усилившийся буран, безынтересно хватаясь взглядом каждый труп. Лавина так и не накрыла монастырь и деревню, во всяком случае, не полностью, и тела лишь слегка укрыты снегом. Белые лица почти сливаются с сугробами, остекленевшие глаза кажутся редкими самоцветами, разбросанными добрым купцом для никого, и лишь кровь алым выделяет тела на фоне белого снега. Белые саваны покрывают тела, устланные на алых улочках и площадях. Белого почти в два раза больше красного. Дьявол усмехается, поднимаясь к воротам монастыря: это место теперь лишь кладбище для людей и их душ. Под ногами скрипит алый снег и лёд, укрываемый новым слоем, сквозь серый буран едва ли видятся силуэты зданий монастыря, где-то звонит колокол, тревожимый сильными порывами ветра, и крупные снежные хлопья замывают взгляд, но даже не думают касаться самого Падшего, уверенно ступающего по головам. Впереди видится тёмный силуэт, а вокруг него едва, но искрятся белые сполохи пламени. Вспыхнувший в следующее мгновение огненный шар кажется жестом отчаянья. Люцифер усмехается. — Не трать тепло, Михаил. Дьявол поднимает руку, и огонь просто промерзает насквозь. Небрежный взмах ладонью, и брат едва успевает увернуться от ледяных кольев, вырвавшиеся из земли. Падший приближается к Майклу спокойно, пока самого Архистратига пробивает дрожь неудержимой ярости, чьё единственное препятствие — окружающий и сковывающий её холод и лёд. — Ты же не хочешь замёрзнуть насмерть? «Я убью тебя». Срывается едва слышный шёпот, тут же растворяющий в вое бурана и хохоте сатаны. — Прямо сейчас? Ответом служит взмах архангельского клинка, чей блеск Люцифер едва различает сквозь снег. Самый кончик режет щеку и скулу, заставляя благодати Падшего зашипеть и залить светом царапину, а сам он кривит губы в жёсткой усмешке, отступая на шаг. — Ай-яй-яй, братец, нечестно играешь. Опускаешься до моего уровня? Его лишь пытаются пронзить клинком вновь, но Дьявол ловко парирует удар и бьёт локтём в лицо подавшегося вперёд Михаила. Раздаётся шипение, и бок Падшего обжигает, заставляя отшатнуться и замычать почти в унисон с братом. Люцифер тихо смеётся и хлопает в ладоши, дважды, после чего ожог на теле заживает, а сам Архистратиг сгибается пополам, закрывая уши от невыносимого воя и свиста. — Ты замерзнешь здесь насмерть, если не бросишь попытки меня поймать, — тихо говорит Дьявол, приближаясь к брату. Бьёт в живот ногой, отбрасывая в снег, улыбается широко и миролюбиво, хотя в глазах скрежещет лёд. — Или убить. Смотря, не пересмотришь ли ты свои взгляды на обещания снова. Майкл сворачивается в сугробе снега, и, по правде, Люцифер не рискует подходить ближе, так и застывая в двух шагах от тёмного клубка. — Пытаешься надавить на жалость? Как низко для тебя. «Не в твоём стиле» едва не срывается с губ, но Михаил так и не двигается. Неприятное беспокойство скребётся на самой периферии благодати, чувствующей сейчас безграничную власть, но Дьявол лишь отмахивается от этого. Однако делает шаг вперёд, деланно уверенно, и совсем не удивляется, когда кончик клинка проносится совсем в миллиметре от шеи. Шаг назад. Михаил делает шаг вперёд. Взмах. Парирование. Шаг назад. Шаг вперёд. Взмах, и клинок точно бы угодил в живот, но схвати в последний момент его за лезвие Люцифер. Михаил поворачивает ладонь с зажатым клинком и давит вперёд. Лезвие режет до кости, из раны бьёт кровь, расцветая алыми розами на сером снегу, звенит и болезненно вещает благодать, вырываясь светом сквозь порез. Рука Дьявола упирается в гарду меча, сверкающую потемневшим серебром в сумраке бурана, Падший кривится и рычит, резко дёргая клинок в сторону и отталкивая Архистратига. Делает шаг назад. Михаил делает два вперёд, и его рука смыкается вокруг шеи Люцифера и дёргает вверх. Дьявол сжимает в пальцах запястье брата, бросая на того бесцветный взгляд, и ждёт. Тот приподнимает Падшего выше, сжимает окровавленный клинок покрепче, но не бьёт. Люцифер клонит голову набок, выжидая недолго, и мягко улыбается, проводя окровавленными пальцами от скулы брата до подбородка. Обхватывает ладонью голову, улыбаясь шире. А затем резко бьёт о рядом находящуюся стену изо льда, тут же выпадая из объятий Майкла, и бьёт вновь, цедит сквозь зубы, подчёркивая каждый слог новым ударом: — Как же. Я. Тебя. Не-на-ви-жу. Выбивает клинок из рук Михаила, тут же поднимая чуть не потерявшееся среди снегов оружие, и откидывает брата в сторону, наставляя на того меч. Смотрит зло, ненавидяще; кружащиеся снежинки ускоряют свой вальс, вой ветра усиливается, а где-то далеко грохочет ещё одна сходящая лавина. — Я бы мог убить тебя, — шипит Люцифер, подходя ближе и сверкая в темноте алыми глазами. Клинок опасно отблескивает бордовым в темноте. — Здесь и сейчас, и твой труп никто не найдёт, а твоя благодать развеется снежинками в этом буране, — пинает было подавшегося встать брата обратно в снег и сдавливает его шею ботинком. — А мог бы, — наклоняется он, и новая волна ярости кипит в нём и бушует, затмевая взгляд, — вырезать твою благодать и спрятать там, где никто не найдёт и не достанет, а тебя самого заставить смотреть, как я уничтожаю мир. — Клинок касается шеи Михаила, заставив того вздрогнуть и дёрнуться подальше, но Люцифер давит ботинком сильнее, вжимая Архистратига в снег. — Но зачем оставлять тебя в живых, мало ли что ещё произойдёт… Клинок заносят, теперь в нём едва ли отражаются хлопья, кружащие вокруг двух архангелов, сгорающих в своей ярости. Люцифер смотрит на буравящего его взглядом брата, почти не сопротивляющегося от недостатка сил, сжимает крепче зубы и заносит меч выше, уже зная, куда ударит, придерживая голову свободной ладонью. Он может убить его прямо сейчас. Прямо. Сейчас. И Апокалипсис свершится, едва начавшись. Только и нужно, что сжать ладонь покрепче и ударить в голову, в сердце. И тогда Непал озарит вспышка умирающего архангела, а на покрытой снегом земле отпечатаются два чёрных крыла, словно вовсе отпавшие. Просто опусти клинок. Ну же. Ярость кипит и плещется в нём, горит алым в глазах и отсвечивается в его крови на клинке. Он ждал этого так долго, он лелеял, мечтал, представлял, как низвергнет собственного брата и заставит умолять о пощаде, прощении, рыдать и плакать. Но всё, что он видит перед собой, лишь холодное лицо Архистратига, едва ли не бледнее снега, на котором он лежит. И в глазах даже ни капли сожаления. Страха. Смирения. Просто пустой взгляд и ожидание. Но к чёрту это. Просто. Закончи. Ну! Люцифер поджимает губы и, едва не опустив клинок, возносит его выше, вместе с белоснежными крыльями. Михаил прикрывает глаза, выдыхая. Чтобы через секунду удивлённо распахнуть их, не чувствуя больше на себе тяжесть юношеского тела. Дьявол растворился в буране, не оставив после себя даже следа.