Тирания порядка

— Ваш ужин, Госпожа. — Тихим, услужливым голосом произнесла служанка. Поставив перед Вдовой серебряный поднос, уставленный фарфоровыми тарелками, она отошла в сторону, и склонила голову, в ожидании команд. Амели придирчиво осмотрела поданное, перебирая в пальцах длинную, тонкую вилку, украшенную королевскими лилиями. На небольшом, блюдце лежали круглые ломтики багета, с тонкой хрустящей корочкой. Рядом, заняв сразу три квадратных тарелочки, гордо расположился сыр, разных сортов — нарезанный кубиками, желтоватый эмменталь (из каждого кубика торчала пластиковая шпажка), тонкие, почти прозрачные ломтики пахучего конте, и бри, так обожаемого Вдовой. Последний покрывала тонкая белая корочка плесени, больше похожая на сливки — когда она ела его, все вокруг старались не смотреть, уж больно неаппетитное зрелище. Правый край подноса занимал соусник в виде обезглавленного гуся — темно-красный соус тек прямо из перерубленной шеи — мисочка с крупной солью, и перцем. Больше всего места занимала глубокая миска, заполненная салатом из поджаренного стручкового горошка, и маринованной спаржи, обильно сдобренный оливковым маслом, и присыпанный кунжутом. Технически, это не могло быть ужином, скорее очень ранний завтрак, но распорядок дня в шато, кардинально отличался от реального хода времени. В этот момент вторая служанка, поставила на край стола литровую бутылку вина и старинный фужер Богемского хрусталя. Его порядком потускневшие от времени стенки украшали древние гербы, и высеченные в хрустале барельефы латников на конях. На на их щитах тускло мерцали гербы Гогенштауфенов — три льва, расположенных друг над другом. Правда из-за малого масштаба, на львов это скопление насечек походило очень отдаленно. Невероятно дорогие в прошлом, сейчас они представляли уже историческую ценность, после войны на всю Европу оставалось едва-ли больше пары штук столь древних фужеров. На всей более новой посуде, равно как и на серебряном подносе, тоже были гербы, в основном семейства Лакруа, но теперь их затерли, и покрыли уродливым символом Вдовы. Центр подноса, прямо поверх высеченного на нем нового герба Лакруа, заняло главное блюдо. На тарелке перед ней, исходился паром стейк, украшенный пучком базилика и горсточкой красной смородины. Запах специй пощекотал ноздри Амели и она чуть наклонилась вперед, втягивая носом ароматный пар. Зов желудка не играл для Вдовы роли, ведь при желании она могла не есть больше месяца, сохраняя при этом активность. Лишенная эмоций и чувств, она, тем не менее, не была лишена вкуса, получая от пищи ощущение, наиболее близко похожее на наслаждение. Нежное мясо покрывали тонкие надрезы, сквозь которые вытекал желтоватый от специй сок, и вокруг уже собралась небольшая лужица. Вдова вооружилась ножом и оправив закрепленную на шее салфетку, принялась резать стейк. Медленными, отмеренными движениями, отрезала себе крохотный, размером с мизинец, кусочек. Как известно, голод, самое древнее и примитивное чувство в человеческом разуме — способное затуманить любые мысли, и сломить любую, даже самую закаленную волю. Оно на уровне инстинктов одолевает нас, заставляя лихорадочно искать что бы закинуть в пасть, и если игнорировать это желание достаточно долго, то… Амели лично видела как быстро дичает оголодавший представитель гомо-сапиенс, и насколько опасным он становится. Инстинкт превращает даже самых благородных из нас, в животных, движимых жаждой убить и сожрать. Для Вдовы это было справедливо вдвойне — не имея возможности испытывать подавляющее большинство эмоций и чувств, она особенно ярко запоминала те вещи, что помогали выйти из состояния эмоционального коматоза. И голод, был одним из них. Неизвестно на какие струны человеческого осознания надавила Мойра, превращая Амели во Вдову, но удалить тот животный сумрак, что кроется глубоко в подсознании, она не сумела. Напротив, не имея конкурентов, веками забивавших его все глубже и глубже, он стал просачиваться наружу. Оборона, выстроенная сознанием, была надломлена и дымные черные щупальца, тянущиеся из глубины времен, постоянно рыскали в голове, вызывая внезапные вспышки глубоких, первобытных чувств. Амели вздрагивала, резко дергая головой, в ушах начинало биться сердце, а все чувства многократно обострялись. Не раз и не два, во время погони, или во время убийства, Вдову охватывал холодный, яростный кураж — разум будто мерк, на фоне животного инстинкта. Оставалась только она, и жертва, которую надо убить. Убить, чтобы сожрать. Даже сейчас, когда пища никуда не собиралась убегать, или отстреливаться, эта глубинная тьма зашевелилась. По коже Вдовы пробежали холодные, тянущие мурашки, а рот невольно наполнился солоноватой слюной, в предвкушении пищи. В животе и горле появилось нехарактерное тепло, а разум подернулся теплым, мягким туманом. Амели специально растягивала момент, желая подольше оставаться в этом странном, но таком приятном состоянии. Пока затуманенный взор Амели был устремлен на мясо, служанка открыла вино, и положив пробку на специальное блюдце, аккуратно налила ровно половину фужера — вся обслуга хорошо знала пристрастия, и нравы Госпожи, каждое движение, давно заучено наизусть, вокруг разворачивается настоящий спектакль. Девушки, облаченные в строгие черные платья, и ажурные фартуки в стиле девятнадцатого века, с опаской следили за каждым движением Вдовы, уже заранее зная, что каждое означает. Для многих из них, это знание заработано синяками и кровью. Например у той, что принесла еду, шею украшали десятки неглубоких, но отчетливых шрамов, а правое ухо, на половину отсутствовало. Давно заживший след от лазерной кромки боевого ножа, проходил ровно через середину ушной раковины. Кусочек мяса перекочевал ей под нос и Вдова еще раз втянула пряный запах. Стейк приготовили на открытом огне, и он еще чуть-чуть отдавал дымом, а на поверхности остались следы решетки. По вилке потекла капелька сока и Амели поспешила положить мясо в рот — ведь она совершенно не хотела пачкать манжеты новой рубашки. Острые, будто слегка наточенные зубы, впились в него, разрезая, и перемалывая волокна. Ароматный сок попал на язык и Вдова прикрыла глаза, пытаясь прислушаться к своим чувствам. Но они молчали. Потрясающий, тающий на языке кусок мяса, отдающий дымом, перцем, и чесноком, не вызывал у нее никаких эмоций. Пламя голода, едва вспыхнувшее, тут же потухло, уже не подкрепляемое стимулом. Предвкушение прошло, началась банальная рутина процесса питания. Она медленно прожевала и проглотив, разочарованно кивнула служанкам. Те присели в жалкой пародии на реверанс, и удалились, тихо постукивая короткими каблуками. Едва дверь за ними закрылась, как из-за не послышался вздох облегчения — все в порядке, Госпожа в относительно хорошем расположении духа. Амели тяжко вздохнула, и отхлебнула вина. Погоняв его во рту, сочла сорт весьма удачным — пряные, вяжущие нотки, похожие на черноплотку, пощипывали язык, а от тонкой кислинки, слегка заныли зубы и чуть свело челюсть. Вдове захотелось облизнуть губы. Алкоголь смыл мясной жир, смешавшись с его вкусом и попав в глотку, ударил в нос — запах вина, вышел, вместе с выдохом. Сделав еще пару глотков, она откинулась на спинку кресла — темно-фиолетовая, велюровая обивка тихо заскрипела — и расслабленно окинула свои владения. Главный обеденный зал шато-Гийяр был длинным, и достаточно узким помещением, с высоким, сводчатым потолком, под которым, в среди балок, и стропил, качались старинные хрустальные люстры. Они не горели — глаза Амели, имели свойство уставать от излишне яркого света — и давно уже поросли пыльной паутиной. В синеватом полумраке, они сами походили на пауков, раскинувших длинные, тонкие лапы, в поисках жертвы. Нитки хрустальных бирюлек, некогда обрамляющих ряды свечей (а затем и лампочек), мягко покачивались на сквозняке, и изредка ударялись друг о друга, издавая зловещий звук, похожий на могильный колокольчик. Из освещения в трапезной горели лишь безопасные свечи, установленные в высокие бронзовые подсвечники — тоненькие язычки пламени рассеивали сумрак, но даже они, казалось, отливали зловещей синевой. Несколько десятков свечей, установлены в настенные канделябры и на стене позади, остается грязное пятно копоти. Густой запах парафина поднимался ввысь, вместе с ниточками сизого дыма, и у непривычного человека могла закружиться голова. Этого света, едва хватало, чтобы не врезаться лицом в мебель, но для Вдовы, этого было даже слишком много. Её чувствительные глаза, были очень хорошо переработаны Мойрой, и Амели достаточно неплохо видела в темноте, используя визор, лишь в редких случаях, когда способностей человеческого организма, не хватало. В левой стене, расположилось несколько узких, стрельчатых окон, неплотно задернутых тяжелыми, пыльными занавесками из фиолетового бархата. Сквозь щели в рамах, внутрь прорывался холодный сквозняк пахнущий осенним лесом и озером. Он с тихим, призрачным свистом гулял вдоль стены, гася свечи, и заставляя проходящих мимо людей поеживаться. По мере приближения осени, в шато становилось все холоднее, и тоскливее, а виды на озеро, и стремительно лысеющий лес, наполняли голову меланхоличными мыслями о зиме. С Альпийских гор спускался холодный ветер, и старое шато скрипело под его ударами. Хлопали многочисленные ставни, норовя разбить стекла, внизу бились небольшие волны, ударяющие об основание здания. Трубы каминов гудели, как органы, а крыша гремела жестью, и вниз частенько срывались куски черепицы — они плюхались в озеро, поднимая большой шумный всплеск. Все эти звуки сливались в печальный реквием. Когда особенно сильный порыв ветра ударялся о стену, занавески поднимало, и в трапезную врывался лунный свет. Молочно-белые «столбы» разделяли зал на несколько равных частей, как лезвия ножей. В нем исчезали все цвета и краски, становясь либо черным, либо белым, и Амели недовольно щурила глаза. Но ничего, скоро все покроется снегом, и ставни закроют — сверху насыпет плотные сугробы, и шато впадет в спячку. Ни единый лучик света, не будет беспокоить ее покой… Между окнами притулились старые, колченогие стулья — свидетели былых, сиятельных эпох — и парочка длинных кожаных диванчиков. Качественная кожаная обивка, выдержала испытание временем, и не смотря на преклонный возраст, все еще блестела, и скрипела, при касании. Разве-что слегка протерлась в некоторых местах, да подлокотники немного изгадились, лишившись своих лакированных накладок. От них остались лишь загнутые гвозди, торчащие из пластиковых брусьев. Ближе ко входу стояли массивные напольные часы. Они наполняли зал глухим тиканьем старинных механизмов, и раз в час, где-то внутри раздавался басовитый бой, раскатывающийся по всему этажу. Стекла содрогались от этого звука, и эхо еще несколько минут гуляло по углам, а летом, когда окна открывали настежь, его слышали даже в лесу. В их пыльных, покрытых паутиной недрах раскачивался старый бронзовый маятник, отдаленно напоминающий Вдове гильятину. Расположенные за ним разнокалиберные шестеренки и пружинки двигались в такт тиканью. За спиной у Вдовы, сухо трещал старый камин, окруженный старинным, чугунным ограждением, похожим на обычный забор, с острыми пиками. Напиханные в топку кубы синтетического топлива горели долго и жарко, но практически не давали света, лишь обугливаясь, и тихо шипя, как пластик. Когда-то очень давно, здесь вертелись на вертелах фазаны и истекало жиром мясо, а вокруг пили, ели, и хохотали представители окрестной знати. Здесь, вдали от Парижа, аристократы всегда были проще, и не гнушались провести вечер не на балу, а в тихой, почти домашней обстановке. В детстве Амели рассказывали истории, про знаменитых гостей, и как раньше, века назад, был устроен мир. Ее отец любил вешать внутри котелок, делая «походную» похлебку, не уходя из дома. Теперь же, камин служил лишь для обогрева, и для того чтобы ковырять в ем кочергой, когда заняться совсем нечем. Волны расслабляющего тепла накатывали на Вдову, заставляя её вновь, и вновь мысленно возвращаться в детство. Эти мысли, такие старые, теплые, полные солнечного света, появлялись в ее голове внезапно, и так же внезапно исчезали в тумане забвения. Над камином висели декоративные мечи — гладиусы, с позолоченными рукоятями — и поеденная молью голова волка. Несчастное чучело так одряхлело, что узнать в нем благородное животное, не представлялось возможным — мех покрылся проплешинами, стеклянные глаза вылезли из орбит, лоб провалился, нижнюю челюсть перекосило и язык свешивался вниз. Расставленные на каминной полке фоторамки пустовали, все, кроме одной, в которой осталось пожелтевшее, затертое фото Жерара. Но и оно было стыдливо отвернуто к стене, и для верности закрыто небольшой вазой с засохшими цветами. Стены зала раньше закрывали толстые обои, но время не пощадило их. Влага и плесень, превратили бумагу в грязные, пахнущие грибками обрывки, и служанкам пришлось сорвать их. Теперь вокруг была лишь серая кладка из массивных каменных кирпичей. Он уже много где осыпался и треснул, и часть кирпичей скрепляли массивные металлические скобы. Под потолком, чуть ниже люстр, висели ряды декоративных щитов, разукрашенных рыцарскими гербами. Амели раньше могла назвать какому роду, какой принадлежит, но это уже давно утратило смысл — знатные рода Франции, уже давно исчезли, оставшись лишь на страницах книг. Над входом в трапезную, висело настоящее рыцарское копье, с небольшим, выцветшим флажком на древке. Шато было почти ровесником Шниберга — фундамент был заложен едва-ли не сразу после первого крестового похода — и многое здесь сохранилось с очень древних времен. Разного рода элементы доспехов и оружие, старинная мебель, и посуда, картины, и скульптуры, все эти реликвии, расставленные по шато, не привлекали к себе внимания, но отлично сохраняли дух старины. В сиятельную эпоху Бонапарта тут гостил сам генерал Монбрен и закатывали буйные гусарские пирушки — шампамнское лилось рекой, пачкая мундиры, и блестящий паркет, пузырящимися кляксами. В напоминание об этом времени, на потолке остались круглые следы старых пуль, а на потолочных балках, до сих пор виднелись грубые, рваные рубцы от ударов шашкой. Согласно семейной легенде, это два товарища-гусара о чем-то поспорили, и в совершенно пьяном виде устроили поединок прямо под потолком. Впрочем, новая хозяйка настолько запустила хозяйство, что шато напоминало не резиденцию древнего сиятельного рода, а вампирское логово. Всю правую стену занимали массивные, почтенные серванты, исполненные в давно устаревшем стиле барокко. Они помнили еще начало двадцатого века, и несли на себе столько следов старости, сколько это вообще возможно. Со старой древесины сошел весь лак, и ореховая поверхность покрылась потертостями, и трещинами, и изредка они издавали протяжный, жуткий треск рассыхающегося дерева. За мутными стеклами виднелись неисчислимые ряды сервизов и наборов столовых приборов — старинные чашки, и тарелки, колонны из блюдец, и батальоны фужеров, и бокалов, явно рассчитывались на большую компанию, но Амели не могла припомнить, чтобы их доставали все, разом. Между посудой притаились фарфоровые фигурки людей, выполняющие роль держателей, не дающих тарелкам, и чашкам упасть в случае чего. В детстве Амели часто играла с ними, и хорошо знала, что легковесные на вид пастушки и овечки, имеют внутри небольшие свинцовые утяжелители. Особенно ей нравились два атланта, держащие на плечах еще одно серебряное блюдо. Поверх сервантов грудами лежал разный хлам, сваливаемый туда годами. Башнями лежали какие-то гнилые книги с отвалившимися обложками, пустые коробки и рулоны заплесневелых обоев, перетянутых веревками. Поверх них лежала старая картина в позолоченной рамке — восседающий на коне маршал Фош, печально смотрел вниз. Небольшое пятно плесени поселившееся на его голове, подарило старику роскошную прическу «афро», а голова коня, и вовсе исчезла в зарослях. Неустойчивой пирамидой стояли пыльные пятилитровые банки, заполненные мерзкого вида жижей, когда-то бывшей вареньем. За ними притаилась старая плетеная корзинка, наполненная обрывками ткани, и поролона — останки глупой попытки Амели что-то сшить. Странное шуршание и писк, наводили на мысли, что внутри завелись мыши. Центр зала заняли приближенные Вдовы, ужинающие вместе со своей Госпожой. Впрочем ее непомерное эго, нуждающееся в постоянном подкреплении, решило что стол, равно как и стулья, им не положены. Старинный дубовый стол ранее стоявший здесь, и способный вместить за себя всех офицеров гусарского полка, и парочку буянов-кирасиров в придачу, переехал в подвал, где доживал последние дни, под весом ящиков с боеприпасами. Снайперы сидели на голом полу, держа тарелки в руках, и не смея даже поднять на нее взгляд — металлические ложки, и вилки тихо стучали по посуде. Не смотря на все свои замашки, Амели не экономила на своих подопечных и содержимое их тарелок, не отличалось от ее собственного. Она хорошо знала, что голодный стрелок — плохой стрелок. Изредка кто-то отставлял миску в сторону и отпивал из винной бутылки. Их винтовки, самых разнообразных моделей, и конструкций, и прочее снаряжение, было разложено вокруг, из-за чего трапезная, самую малость напоминала солдатский бивуак. Большая часть сняли шлемы, демонстрируя бледные, лишенные эмоций лица. Сидеть на стуле в присутствии Госпожи, считалось непозволительной дерзостью, и каралось жестоким избиением. На такой случай, у нее была трость, с массивным, бронзовым набалдашником, в форме бараньей головы. Стоило за нее взяться, как вся прислуга (которой доставалось гораздо сильнее) и приближенные, настораживались, и старались как можно быстрее исчезнуть из поля зрения Амели. Штат прислуги целиком и полностью состоял из похищенных или попросту купленных за гроши девушек, и юношей. Многие из них, оказались у Вдовы в настолько юном возрасте, что попросту не знали иной жизни. Служить Вдове означало каждый день сносить побои и унижения. Любой неосторожный взгляд, касание или вырвавшееся из уст слово, могло быть расценено как вызов. Амели расплывалась в своей зловещей, наигранной улыбке, а затем следовало наказание, непременно жестокое, но очень поучительное. Служанку случайно пролившую на нее вино, затравили насмерть собаками; прачек, недостаточно хорошо выстиравших белье, заставили пить отбеливатель; горничная, начавшая пылесосить слишком рано поплатилась за это глазом — Вдова вдавила трубу пылесоса ей в глазницу, и включила его на полную мощность. Служанку, помогающую ей в ванной, Амели регулярно топила, макая головой в воду, и доводя несчастную до синюшного состояния. Предыдущая оказалась не такой кроткой, и попыталась вырваться, за что была тут же наказана — Лакруа вбила ей в глотку резинового утенка. Иногда она просто хватала первую попавшуюся служку и без лишних объяснений, отправляла в карцер, или в пыточную камеру. Когда блюда старого повара ей надоели, Амели освободила его от обязанностей, скинув в котел с вареным кипятком. А чтобы он не выбрался, закрыла крышку на крючки, и еще долго слушала вопли, доносящие изнутри. Она играла людьми как игрушками, калеча их тела, и души без малейшего сожаления, только бы удовлетворить жажду собственного превосходства. Сам процесс наказания приносил ей сладостное удовольствие, но еще больше приходился по нраву ужас жертвы, знающей, что ее ждет. Слезы и мольбы о прощении, от уже обреченной служанки, заставляли её улыбаться по настоящему, сердце начинало биться быстрее, а кровь разогревалась. Особенно ей нравилось дать маленькую надежду, чтобы несчастный построил себе иллюзию, что все худшее уже позади, а потом разрушить её! Когда Амели становилось совсем скучно, она устраивала кровавые игры, заставляя прислугу убивать друг-друга. Между всеми ее людьми, кроме охраны и ключницы, тянули жребий. Несчастный, вытянувший несчастливый билет, объявлялся жертвой — остальная прислуга, должна была убить его, на потеху Вдове. Изюминкой являлось то, что действовать можно лишь руками. Любой не принимающий участия, или пытающийся избежать действий, тоже становился жертвой. Человека буквально разрывали на части, на потеху Вдове. Иногда для таких развлечений использовали похищенных людей. Хуже всего, было то, что прислуга к этому привыкла, полностью отражая характер Госпожи. Атмосфера ужаса и насилия, расценивалась ими как вполне нормальная, а взаимные подставы (порой с летальными исходами), даже одобрялись. Амели взяла бокал с вином, и посмотрела сквозь него на своих приближенных. Сквозь стекло они казались маленькими черными точками, окруженными краснотой, как мухи, болтающиеся в крови. Мелочная мысль, что она одна, тут ест за столом, тешила ее эго, равно как и любое, даже самое символическое преимущество над окружающими. «Жрете мою еду, спите в моем доме, стреляете из моего оружия, значит и принадлежите мне» — Подумала Амели, взбалтывая бокал. — «Все ваши жалкие душонки… Захочу убью, вот прямо сейчас…» В этот момент, сбоку послышалось тихое, призывное покашливание. Лакруа вздохнула, и закинув ногу на подлокотник кресла, повернулась на звук. Перед ней стояла Камилла — служанка выполняющая обязанности ключницы. Как и остальные служанки она не смотрела на Госпожу, вперив взгляд в мысы ее сапог — тяжелые очки, с толстыми стеклами понемногу сползали с ее носа, вынуждая Камиллу ежеминутно поправлять их. От остальных служанок ее отличал кроваво-красный передник, с вышитым гербом Лакруа, и тяжелая связка разнообразных ключей, висящая на поясе. Амели всегда удивляло, как при наличии такой «погремушки», ключница умудряется ходить бесшумно, как приведение. Она ведала всем, что происходит в шато, распределяла слуг по работам, и заодно напрямую отчитывалась перед Вдовой, не опасаясь быть задушенной, утопленной, или убитой еще каким жутким способом. Всем своим видом, Камилла не вызывала ощущения угрозы — низкорослая, очкастая и носатая, она походила на ворону, но свой пост она заслужила довольно кровавым способом. Предыдущая ключница совершенно «случайно» угодила в виноградный пресс, а Камилла не менее случайно, его включила. Когда слегка ошеломленная Вдова попыталась выяснить мотив, девушка в свое оправдание просто пожала плечами, заявив — «Ну… Я захотела услышать ее крик». С тех пор прошло десять лет, и Камилла ни разу не подвела свою Госпожу, добросовестно выполняя свои обязанности. В знак доверия, Амели доверила ей хранение карательной трости, что наделяло ключницу уникальным правом дубасить всех провинившихся, даже снайперов, и охрану — А, Камилла, какие-то новости? — Да, madame. — Коротко кивнула та, едва не уронив с лица очки. — На полицейских частотах говорят про «приоритетную цель». Она движется по окружному шоссе, в часе езды от нас, и получила «хвост». По округе поднимают посты жандармов, а в округе засекли оперативников «Вишкар». — Умненькая, догадалась где искать. — Прошептала Вдова, одаривая Камиллу благосклонным взглядом. — Псина с ней? — Да. — Ответила Камилла приложив палец к уху, из которого торчал едва заметный проводок наушника. — Хорошо, вызови Опричника. — Слушаюсь, madame — Ключница отвернулась. Из кармана фартука появился коммуникатор, стилизованный под старинный дисковый телефон. — Слушать всем меня! — Вдова хлопнула в ладони привлекая внимание. Снайперы подняли на нее головы, откладывая тарелки в стороны. Воцарилась тишина, в которой слышалось как Камилла набирает номер. — У нас будут особые гости. Лена Окстон решила почтить, нас своим присутствием и я хочу устроить ей, особенный прием. По рядам снайперов пробежал приглушенный смех, и на лицах появились хищные улыбки. Все знали о мании Госпожи, и всех она порядком задолбала. — Но-но-но! -Вдова отрицательно помотала пальцем в воздухе. — Я знаю о чем вы думаете! Нет! Я слишком долго ждала такой возможности, и это, мое личное дело. Если, кто-нибудь из вас, тронет ее хоть пальцем, в бочку закатаю, и в озеро сброшу… Поэтому, я приказываю вам всем, покинуть шато на время, торжественного приема. Кид! — Я! — Снайпер в плотном, бронированном комбинезон, встал на одно колено. Пистолеты висящие на его поясе глухо застучали, ударяясь друг о друга. Его товарищи несколько недоуменно переглядывались, идея оставить хозяйку один на один с противником умеющим отматывать время, казалась им откровенно плохой. — Забери охрану, и предупреди, чтобы не трогали Окстон. Откройте главные ворота и все двери на пути в мой кабинет. Передай Вэйду, чтобы отключил защитные системы, будет некрасиво, если одна из турелей превратит мою гостью в фарш. — Слушаюсь, Госпожа. — Кид коротко кивнул, и подхватив тарелку с остатками ужина, пошел выполнять приказание. — Madame, Опричник на связи. — Камилла протянула Амели декоративную телефонную трубку. — Да-да, дай сюда. — Вдова выхватила телефон. — Опричник? — Да, мадам. Я слушаю. — Из динамика донесся трескучий голос, слегка приглушенный ларингофоном. Грубый, сухой акцент, выдавал выходца из Восточной Европы, даже не пытающегося маскироваться под местного. — Василий, дорогой, мимо твоего поста, к нам едет гостья, и у нее небольшие проблемы. Хвост привязался — полиция и «Вишкар», более точно сказать не могу. Окажи услугу и отсеки его. Гостью не трогай! — Слушаюсь, мадам…