Шато Гийяр — оплот закоренелого врага, на первый взгляд не казался жутким, или угрожающим. Напротив во мраке сумерек невысокое здание, расположенное на островке, отделенном от берега неглубоким бродом, оно казалось сказочным замком, сошедшим со страниц детский книжек. Компактная и сильно упрощенная пародия на средневековый дворец, светлым пятном проступала из сумерек, поразительно контрастируя на фоне темных вод озера. Шато Гийяр было лишь парой столетий младше родового гнезда семейства Циглер, но значительно уступало ему по масштабу.
Оно пережило несколько капитальных перестроек, и практически полное разрушение, когда от всего строения оставались лишь подвалы. Многократно менялись владельцы, но знатные семьи не задерживались надолго на этом месте, разлетаясь по разным краям света. Из-за отсутствия нормального управления имение постепенно чахло, а хозяйство приходило в упадок. В купе со странными совпадениями и несчастьями, преследовавшими каждого хозяина, у шато уже тогда сложилась нехорошая слава проклятого места. Семейство Лакруа, выкупило его за сущие гроши, на рубеже девятнадцатого века, и проживало здесь, уже свыше двух столетий. За это время шато расцвело и вновь пришло в упадок. Вдова изрядно лукавила, говоря про красоты своих виноградников — все они давно исчезли оставив на память лишь пышные заросли дикорастущего винограда. А село, в котором когда-то жили слуги семейства, исчезло, уступив место лесу. Осталась лишь старинная мельница проступающая на фоне деревьев, как великан над гоблинами. Ее каменное основание не сдалось под натиском природы, а деревянный верх каким-то чудом держался. Даже ее «крылья» почти все сохранились, натужно скрипя на холодном ветру.
Само шато не выглядело жилым, ветхое строение вызывало странное чувство тяжелой меланхоличной тоски. А осенняя промозглость лишь подыгрывала этому чувству — ветер уныло завывал вверху, листья шуршали по земле, и начинал накрапывать дождь. Лене захотелось просто сесть и смотреть на старинное родовое гнездо, некогда прекрасное, а теперь оскверненное своей хозяйкой. Совсем не это Окстон ожидала ощутить, оказавшись столь близко к логову своей заклятой противницы. Место годами символизировавшее ужас, было прямо перед ней. Оказаться так близко, казалось столь же плохой идеей, как и ходить по тропе испещренной волчьими следами, но почему-то буря эмоций, еще недавно бушевавшая на душе, отступила. Не было страха, не было злобы и желания сжечь все дотла, лишь тоска, предвещающая скорое окончание многолетнего единоборства.
В голове стояла поразительная тишина, в которой проскальзывали смутные образы прошлых опасений и мыслей. Она тупо разглядывала здание, понятия не имея что высматривает. По коже Окстон пробежали незваные мурашки, а челюсти непроизвольно сжались, едва не прикусив язык. Зашумевший над головой ветер заставил ветви затрещать, и пара листьев упали англичанке за шиворот. Холодное, скользкое прикосновение, еще больше погрузило ее в странное, близкое к внезапному трансу состояние.
Едва выкупив Шато, Лакруа порядком его перестроили и с тех пор, существенных изменений не вносилось, если конечно не считать таковыми проведение электричества, и нормального водопровода. Во всем остальном, это был потрясающий экспонат старины, чудом переживший Омнический кризис без серьёзных разрушений. До этих дней дошел памятник, во всей красе отображающий Францию эпохи Наполеона, на фоне которого вся современная архитектура казалась жалкой и ничтожной в своей серой бездушности. Воздушная пышность и простота оттенков, создавали сказочную, почти волшебную атмосферу. Массивные стены из белых кирпичей украшали мраморные панели, усеянные ветвистым орнаментом, и барельефами, изображающими знаковые событие истории Франции. Готфрид Бульонский, ведущий крестоносцев в поход на святую землю, сиятельная Жанна Дарк, в объятиях костра инквизиции, казнь Бурбонов, падение Бастилии и первый Император Франции собственной персоной, в окружении верных гренадеров, и множество других, не менее важных сцен были мастерски воплощены в мраморе… Лена с трудом опознала лишь Наполеона, и-то по треуголке, остальные картины прошлого, оставались для нее загадкой.
Архитектор явно любил мрамор, его холодную, простую лаконичность, а потому обильно применял при украшении здания. Благородный камень, преимущественно белого цвета, обрамлял почти все углы, смягчая и скругляя их, небольшими выступами отделял этажи друг от друга, и очерчивал окна. Тут и там виднелись небольшие декоративные парапеты с пузатыми балясинами, и небольшие статуэтки святых, застывших в молитвенных позах. Вместо устрашающих гаргулий, углы крыш охраняли вздыбившиеся мраморные кони, и рыцари в средневековых доспехах, а над главных входом, прямо перед барельефом с Наполеоном, расположилась небольшая батарея мраморных пушек. Многократно уменьшенные, они отнюдь не походили на игрушки и выглядели весьма реалистично. Под ними расположился величественный герб первой Французской империи.
С этим символом было связано много неурядиц. Во времена реставрации Бурбонов, хозяев едва не казнили за отказ убрать этот элемент декора. Лишь амнистия 1816 года спасла семейство Лакруа от гильотины, однако пристальное внимание со стороны властей, и постоянные обыски, вынудили семейство надолго перебраться в другое место, а старший сын Себастьян, ранее служивший в рядах Великой армии и потому имевший полное основание опасаться казни, сбежал в Америку. Впрочем, вскоре он перестал выходить на связь, и эта семейная ветвь оборвалась. Так шато Гийяр, нанесло первый удар.
Второе несчастье пришло спустя двадцать лет, когда один из многочисленных резных вензелей отвалился и угодил прямо в голову Аннет Лакруа — одной из младших дочерей. Девушка погибла на месте, всего за несколько дней до свадьбы. Вместо свадебного платья, она попала в церковь в упокойном саване. Отец семейства погоревав несколько дней, вылез из окна на злополучный герб, и набросив веревку на венчающую его мраморную корону, повесился. Его несколько дней не могли снять из-за страшной грозы и под напором ветра мертвец бился о мрамор, издавая отвратительный глухой звук, похожий на стук по бочонку.
Шато перешло к его сыну — пьянице и идиоту. Он умудрился пропить почти все состояние, и держался лишь за счет торговли вином. Покончил он до смешного похоже на отца — погрязнув в долгах, он отбивался от кредиторов, покуда не пришли приставы, и жандармы. Изо всех сил он пытался вымолить еще отсрочку или списать хоть часть долгов, но когда все силы пошли прахом, он надрался в слюни, и утратив всякое достоинство, попытался разжалобить публику. Пьяный кретин сделал вид, что от горя пытается повесится на том же гербе, но комедия, быстро превратилась в трагедию. Его супруга всячески пытающаяся помешать происходящему, попыталась отнять веревку, но сделала только хуже. Ноги его запутались в петлях и должник не удержался на скользком мраморе. Упав с небольшой высоты, он мог бы выжить, если бы не кованая ограда клумбы, украшающей пространство под окнами. Чугунная геральдическая лилия пробила его грудь, и вышла через солнечное сплетение. Однако своей цели он добился, часть кредиторов, видимо еще имеющих совесть, отозвали свои притязания, сжалившись над рыдающей женой. Тем более что век ее оказался недолог — несчастная стала сторониться общества, заперлась в домашней часовне, и практически не выходила из нее, пока всего через год не скончалась, так и не придя в себя. Поговаривали, что она совершенно лишилась рассудка и зовет кого-то из давно почивших предков, прося воскресить погибших. Это подтвердилось когда часовню вскрыли — ее стены покрывали богохульные тексты и символы, начертанные ее собственной кровью. Иконы и святые лики подверглись осквернению, а кубок для причастия до краев наполнен кровью, которая вопреки логике не сворачивалась несколько дней. Вонь от всей этой крови оказалась настолько сильной, что священник читавший молитву над телом, не смог сдержаться и вышел…
Следующая беда пришла уже сильно позже, в разгар второй мировой. После успешного завершения плана «Гельб», Нацисты использовали дом как загородный пансион и многие офицеры вермахта и СС, приезжали сюда отдыхать, эксплуатируя хозяев как прислугу. Поверх злополучного герба была прибита огромная свастика — рваные отверстия от вбитых швеллеров, до сих пор уродовали мрамор — а на крышу водружен имперский орел. Немцы закатывали шумные пирушки, упивались местным вином, охотились в лесах, изредка ради веселья постреливая по уткам из зениток, и портили окрестных девок, что, впрочем, не доставляло сильных неудобств. Сами хозяева старались не показываться на глаза «постояльцам», оставив в своем распоряжении лишь несколько комнат, и всячески делали вид, что не замечают их присутствия. Но такая иллюзия покоя не могла продолжаться долго. Один из постояльцев — штурмбаннфюрер СС — положил глаз на старшую дочь Лакруа. Не смотря на очевидную пользу от такого брака, отец дал решительный отказ, когда офицер, облаченный в парадную форму пришел просить руки его дочери.
Взбешенный штурмабанфюрер оказался мстителен и скор на расправу. Используя все тот же мраморный герб как предлог, он обвинил Лакруа в пособничестве подполью. Используя связи, он без труда получил нужный приговор. Посреди ночи в шато ворвалась зондеркоманда. Перевернув все вверх дном, они вытащили перепуганную семью во двор. В свете фар их выстроили у стены дома, пока расстрельная команда заряжала винтовки. Торжествующий штурмбанфюрер лично отдал команду…
— Laden! Ziel! — Холодный как сталь голос разносился в ночи, перекрывая собой рокот моторов бронемашин. — Feuer!
Залп прозвучал как раскат грома. И по сей день на стене фасада, можно было найти отметины от пяти пуль. Тела не стали хоронить, зондер-бойцы просто сбросили их в озеро, в назидание подпольщикам. Немцы так и не узнали, что в семье было шесть человек. В момент штурма, одна из горничных успела спасти самого младшего — Оберона Лакруа…
Долгие четыре года шато использовалось захватчиками по прежнему назначению с той лишь разницей, что прислугу сменили. Ближе к концу войны внутри обосновались какие-то сумасшедшие из общества Туле. Они натаскали внутрь тонну непонятной аппаратуры, натыкали по всей округе громоотводы и радары, перекопали оба берега озера и регулярно отправляли аквалангистов на его дно, но либо не нашли ничего, либо не успели это вытащить. С тех пор уровень чертовщины в округе вырос раза в четыре и за шато вновь закрепилась темная слава. В лесах стали массово пропадать люди, часовые замечали странных всадников в черном, которых нельзя ни подстрелить, ни догнать на мотоцикле, а со дна озера стал регулярно подниматься туман. Удушающе-холодный и настолько густой, что не рассеивался в свете фар — когда он сходил, гарнизон нацистов недосчитывался нескольких солдат… На постах оставалось лишь брошенное оружие, каски и, иногда, немного крови. Это продолжалось и после войны, пока однажды, повзрослевший Оберон Лакруа не вернулся в родной дом.
Неизвестно что он сделал, с каким ужасом заключил сделку, но люди стали пропадать реже, а туман последний раз появлялся многие десятилетия назад. Но с тех пор род Лакруа утратил всякое могущество (чего не скажешь о богатстве — в подвалах нашлось много спрятанного нацистами золота), а шато осталось мрачным напоминанием о прошлом. Оно и дальше продолжало приносить несчастья, а в особенности проклятый герб. Даже когда солдаты армии освобождения сбивали с нее свастику, не обошлось без жертв. Когда солдаты открыли окна, чтобы сподручней было ломать швеллеры, сработал «подарок» оставленный немцами. Притаившаяся за ставнями растяжка сработала и мина-ловушка сдетонировала, разорвав троих солдат на части. Осколки мрамора посекли еще нескольких во дворе…
Минуло немало лет, принесших немало бед семье Лакруа. Шато невольно давило на своих обитателей, а его мрачная история угнетала похлеще фильмов ужасов. Даже ничего не знающая Лена невольно покрывалась мурашками, завороженно разглядывая здание. Тут и там ей виделись какие-то полуразмытые тени, а до ушей доносились странные звуки, которые она старалась списывать на лес.
По высоким скатам крыш шато скакали толстые вороны. Они ковыряли клювами бледно-голубую черепицу, изредка таки умудряясь отломить кусочек. Плотными стаями они сидели на темных каминных трубах и раскачивающихся на ветру антеннах, хаотично торчащих отовсюду. Под выступающими из крыши мансардами виднелись многочисленные гнезда. Такое количество ворон показалось Лене зловещим — эти птицы хорошо знали где может быть много вкусной падали. Черными тучами они летали вслед за армиями, пируя на местах сражений, селились рядом с кладбищами и скотобойнями, и это место они наверняка выбрали неспроста. Переведя бинокль повыше, Окстон увидела странного вида конструкцию, венчающую крышу главного корпуса — она походила на небольшую колокольню, или беседку из мрамора. Внутри, открытая всем ветрам качалась крупная клетка. Вот и разгадка вороньей тайны. Это был старый, жестокий метод казни узников — несчастного запирали в клетке, в которой он не мог ни встать, ни сменить позу. Руки и ноги заковывали, и он оставался беспомощным перед стаей ворон, которые точно не станут дожидаться смерти, начав отрывать куски от еще живого человека.
К основному двухэтажному корпусу прилегали два флигеля, может был и третий, но с этого ракурса Лена не могла его разглядеть. По углам расположились скругленные башни — наследие замковой эпохи. Уже непригодные для обороны от осаждающих, они сохраняли величественность средневековых донжонов. В их стенах встречались огромные витражные окна, и выступающие наружу эркеры, за которыми скрывались летние веранды. Лена видела старомодную мебель скрывающуюся во тьме и тяжелые фиолетовые шторы, с позолоченной бахромой, закрывающие остальное пространство от ее взора. Высокие прямоугольные окна прикрывали ставни в тон цвету крыши, а первый этаж защищали кованые решетки по которым ползли разнообразные вьющиеся растения. Их сезон уже минул, вьюнки, хмель и дикий виноград успели засохнуть, превратившись в темно-серые, хрусткие заросли.
Шато очень выгодно расположилось на небольшом, скалистом островке, на расстоянии полусотни метров от берега. Из-за формы берега, его было видно лишь с противоположной стороны озера, или если подойти почти в упор. Крутые, скалистые берега островка поднимались на добрые пять-шесть метров над водой, и волны с шумом облизывали камень, разбиваясь на облака капель, и пены. Среди острых камней виднелись обломки лодок, куски изодранного пластика, и разбитые бочонки, покрывшиеся плесенью. Прилив приносил с собой водоросли и их темные нити оставались на камнях, подобно зеленоватой паутине. Взобраться на такую скалу почти нереально, даже имея хорошее снаряжение, и Лена невольно содрогнулась от этой мысли.
Некоторые скалы выглядели подозрительно ровными и если вглядеться поближе, то можно было понять, что это огромные кирпичи. Они лежали здесь уже многие столетия и вода стесала их, сделав похожими на обычный камень. Если верить некоторым, весьма сомнительным по происхождению, записям, еще в годы второго крестового похода здесь уже стояло каменное строение. Монастырь или даже небольшая церковь, название которой не сохранилось. В доказательство этой теории, на дне озера часто находили древние, покрытые водорослями камни. Подобно обломанным зубам умершего левиафана, они показывались на поверхности в период засухи, и сквозь озерную растительность проступали смазанные временем барельефы, и остатки выцветших фресок. Неизвестно почему, но в какой-то момент церковь обрушилась, и большая ее часть сползла в воду. По сей день, древние руины дремали во тьме глубины, засыпанные песком, камешками и обломками сбитых омников. Задолго до войны двое аквалангистов исследовали озерное дно, и нашли огромный крест, наполовину ушедший в песок. Древний символ веры, поврежденный, покрытый окислом и растительностью, тускло поблескивал в свете фонарей. Достать его не получилось, но оба аквалангиста отмечали странную форму религиозного символа, уж больно много у креста было окончаний…
Места вокруг главных строений оставалось совсем немного. Его занимали небольшие террасы и дворики, расположенные на разной высоте. Там в тени огражденных клумб и невысоких декоративных кленов, притаились скамейки, и каменные столики. Можно было легко представить, как летом в них спасаются от жары, а осенью хозяева потягивают вино, мечтательно глядя на водную гладь. В одном из двориков Лена приметила высокую статую, накрытую брезентом. Вокруг нее оставался относительно широкий кусок земли из которого торчали скругленные могильные камни.
Конечно весь род Лакруа не мог уместиться на этом пятачке, и тела усопших обычно помещали в родовой склеп под домом, но их имена, непременно оставались здесь. Вокруг расположились мириады свечей, давно сросшихся и превратившихся в единую массу из воска и парафина. Поздние записи сопровождались фотографиями, обычными и голографическими. Где-то там сиял последней улыбкой и Жерар Лакруа…
Между собой эти участки соединяли широкие лестницы с высокими мраморными ступенями, порой висящие прямо над водой. С них свешивались длинные цепи, придерживающие на весу такие же клетки. В момент прилива они должны были почти уходить под воду, оставляя пленнику крошечное пространство для дыхания. Ударяясь об металлические прутья, волны вызывали протяжный скрип, похожий на человеческий крик.
Один из дворов был полностью остеклен, и сквозь зеленоватые, мутные от испарины панели, виднелись очертания причудливых растений. Пластиковые панели опутанные проводами, и различными отопительными приборами, выглядели чужеродно, будто опухоль на теле шато. Вокруг этой теплицы, расположились многочисленные вазоны и горшки, а на грязном от земли полу лежали груды мешков с удобрениями, и разнообразные инструменты. На самом краю площадки расположился подъемный кран допотопной конструкции — чтобы поднять платформу с грузом, кто-то должен был крутить ручку ворота. Чуть ниже, почти на уровне воды, из скалистого берега выступала неприметная бетонная плита, выполняющая роль причала.
По всему периметру островка росли невысокие, кривые деревца, отчаянно цепляющиеся корнями за скалистый берег. Кривые ветви сухо трещали на ветру, осыпая шато грудами золотых листьев. Они с шелестом волочились по каменным плитам, и собирались в кучи, забиваясь по всем углам. Чуть ниже, там где деревья уже не могли найти себе места, царил рогоз и целые заросли тростника…
От главного входа, вниз тянулась ровная как стрела лестница, к которой прилегали другие лесенки, ведущие во дворы. Её декоративные перила украшали старинные кованые светильники, горящие холодным голубоватым светом. Он казался столь призрачным, что издалека мог быть легко принят за лунный. Она оканчивалась на высоте двух-трех метров над водой упираясь в старинный каменный мост. Достаточно широкий, чтобы две машины могли разминуться, он казался пришельцем из средневековья, поразительно контрастирующим с белыми оттенками шато. Грубые каменные кирпичи, скрепленные скобами и цепями, почернели от времени, а идущие по бокам заборчики, не вызывали чувства безопасности. Лена отчетливо представила, как ее может легко сдуть в воду особенно сильным порывом ветра, и она полетит вниз, на острые камни.
На берегу мост упирался в полуразрушенный барбакан, состоящий из двух осыпавшихся башен и помещения охраны. К удивлению Окстон, толстая стальная решетка была поднята, и на мосту так же горел свет.
Вся эта картина казалась Лене очень двоякой, она легко могла представить, как в лучшие дни, здесь проходили пышные балы. Как перед мостом останавливаются кареты, как по ступеням поднимались разодетые гости, усатые гусары бряцали саблями, и смеялись дамы в кринолиновых платьях. То как из окон доносились звуки вальсов и хлопки пробок шампанского. С другой, лучшие дни явно далеко в прошлом. Под давлением времени и от недостатка ухода, здание обветшало, и утратило былое величие, и чем больше Лена разглядывала, тем больше это подмечала.
Увековеченные в камне триумфы потускнели, и смазались, человеческие фигуры барельефов стали едва узнаваемы под гнетом трещин, и растительности. Сквозь плиты террас и двориков, росла трава. Белый камень посерел и покрылся грязными разводам, похожими на засохшее вино. Относительно чистым он оставался лишь там, куда долетала вода из озера. Огромные пятна зеленого мха расползались по стенам, пожирая один кирпич за другим, и уже успели почти полностью поглотить одну из секций фасада. Местами кирпичи потрескались и осыпались, открывая взгляду менее красивую внутреннюю кладку, или технические полости. Второй этаж правого флигеля и вовсе обрушился — изрядная часть стены рассыпалась по берегу, а из воды выглядывал изодранный кусок черепичной крыши. На самом его краю, в молитвенной позе застыл неведомый святой — он позеленел от налипших на камень водорослей, и походил скорее на восставшего утопленника. Поврежденный участок наскоро заколотили досками, и затянули брезентом, сквозь дыры в котором проступали острые остатки балок, и несущих стропил. По стенам вокруг ползли широкие трещины, наскоро залитые цементом — вниз текли уродливые серые потеки. Все выглядело так, будто на флигель сбросили авиабомбу.
Большая часть окон оказались наглухо заколочены, и для верности закрыты металлическими щитами, с прорезанными в них бойницами. Осколки стекла усеивали землю вокруг и поблескивали на декоративных элементах фасада. Те, в которых еще оставались стекла, были задернуты плотными фиолетовыми шторами, не пропускающими ни лучика света. Кое где можно было различить очертания мебели или стоящих на подоконнике ваз. Переведя бинокль на уровень второго этажа, Окстон вздрогнула, заприметив человеческую тень притаившуюся за шторой. Фиолетовая ткань слегка колыхнулась и неизвестный исчез, оставив Лену опасливо размышлять, а не сама ли Вдова это была.
Скаты крыш потускнели и местами заметно просели. Черепица потрескалась и скололась, а в тех местах где наружу выходили каминные трубы, и вовсе почернела от сажи. На одной из башен зиял небольшой пролом, из которого вниз свисали провода, а внутри виднелись гнезда ворон, расположившихся прямо на затянутых брезентом ящиках. Птицы черной массой копошились внутри, вылетая наружу со скоростью стрел и так же быстро залетая обратно. Водостоки давно оторвались от своих креплений и повисли в воздухе, натужно скрепя на ветру. Между черепицей набились сухие листья, и какой-то мусор собравшийся в густую бурую массу. Из нее уже проросли небольшие деревца и кустарник, а крышу южной башни уже венчала внушительных размеров ива. На ее гибких ветвях колыхались немногочисленные остатки листьев и обрывки какой-то фиолетовой тряпки.
Создавалось впечатление, что Вдова стала проводником для самых мрачных кошмаров этого места. Прежние владельцы противились ему, скрывали, пытались исправить, а она поддалась. И теперь мрак и ужас сочились наружу сквозь каждое разбитое окно или трещину. Чем дольше Окстон смотрела на шато, тем более пугающим оно выглядело. То что раньше она принимала за обман зрения или блики на бинокле, теперь абсолютно точно виделось ей — странные тени, дергающиеся за шторами, отзвуки голосов и шелест, доносящийся до ее слуха. Её воображение, уже подогретое лесом, окончательно пошло в разнос, и Окстон уже верила что слышит чьи-то крики, идущие из подвала, замечает сияние глаз в темноте комнат, а вода вокруг шато, на самом деле красная от крови. Ветви деревьев торчащие из волн, казались ей ободранными до костей руками, а сам остров лишь огромная груда тел, возвышающаяся нда водой. Ей пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы сбросить это наваждение, и для верности провести ладонью по лицу. Однако глубокое ощущение тревожности не покинуло ее, будто щекоча разум небольшим перышком.
Ей потребовалось несколько минут, чтобы понять, что ее беспокоит. Догадка оказалась ошеломительной и в то же время очень простой. Вокруг шато не было ни единого охранника. Поначалу ей казалось, что вся защита хорошо спрятана, но теперь, Окстон с уверенностью сказать — на территории нет, ни собак, ни видимых турелей, нет даже снайперов на крышах. Недоумевая Окстон еще раз осмотрела все темные уголки, и пригляделась к окнам, рассчитывая заметить торчащий ствол винтовки, или крошечный огонек сканера. За годы вражды она неплохо изучила Вдову и ее методы. Обычно она превращала свою снайперскую лежку в настоящий Вьетнам, пробраться через который незамеченным мог разве-что призрак. Даже временные огневые точки, она оснащала датчиками движениям и простыми ловушками, и такое пренебрежение безопасностью в собственном логове, казалось несколько странным.
«В лесу не было мин, растяжек, и даже волчьих ям. Нас никто не попытался поймать или хотя бы обстрелять. Если ловушки не было по пути, значит она слишком большая чтобы заметить» — Подумала Лена переводя взгляд на главный холл. Площадку перед дверями усыпали сухие листья и ветви декоративных кустов, притащенные ветром. Среди них поблескивали осколки стекла и куски оконных рам, выломанные с корнем. На одной из верхних ступеней лежал старомодный пиджак с оторванным рукавом, а вокруг темнело пятно. От него в сторону уходила целая цепочка таких же пятен, они вели вверх, оканчиваясь почти у самого входа в шато. Вдоль стены стояла целая батарея пустых бутылок, и расколотый надвое винный бочонок. Именно от него тянулись пятна, однако, далеко не факт, что внутри когда-то было вино, а не обладатель пиджака…
От непогоды порог дома защищал массивны портик, построенный в классическом греческом стиле. Широкие ионические колонны поддерживали приплюснутую крышу, над которой и висел смертоносный герб. Два фонаря светились все тем же синим светом, отражающимся от мрамора — они освещали массивные, окованные декоративными лилиями двери…
— Что там, Окстон? — Окликнул ее Грим, видимо заприметив что англичанка притихла.
— Ну… Мы ее нашли. — Ответила она, отрываясь от бинокля…
***
***
— Похоже нас очень учтиво просят войти. — Ухмыльнулся Грим, принимая от Лены бинокль. — Даже ворота подняли. Как думаешь, нас ждет дворецкий с шампанским?
Пройдя вдоль леса, под прикрытием теней, и разлапистых ив, они перебрались поближе, и заняли более удобную позицию. Лежа на небольшом, заросшем папоротником холме, они могли хорошо просматривать большую часть территории шато. Вне обзора остался лишь задний двор, но судя по кроне дерева, торчащей над крышами, он не сильно отличался от остальных.
— Не думаю, скорее это ловушка.
— О, да ладно? — Грим стрельнул в Лену сияющим от злорадства взглядом. — Сама догадалась?
В ответ он получил болезненный тычок пальцем в раненный бок.
— Ладно-ладно! Да, это ловушка. Если ты заметила, то весь наш план пошел по… Погулять. — Зашипел от боли Грим.
— Это еще почему? — Лена провела ладонью по лицу, ощущая как на коже выступает липкая испарина. Сладковатый, влажный запах гнили, идущий от земли, чесал ей нос, и приходилось сдерживаться, чтобы не начать чихать. Небольшая стайка ворон взмыла в небо и улетела куда-то на восток, издавая громкое карканье.
— Эм… Шато на чертовом острове, как ты представляешь себе штурм? — Развел руками наемник. — У нас попросту нет времени, сил и уж тем более снаряги, чтобы проделать свой собственный вход. Да и фактор внезапности уже проебан. Нас ждут и это факт.
Ветер всколыхнул листву и их окружил сухой шелест. Пожухший, желтоватый папоротник затрепетал, рассыпаясь на глазах. По озеру побежала рябь, ломающая отражение ночного неба на тысячи осколков. Где-то вдали слышались глухие звуки сирен, а глаза улавливали сияющие точки, мечущиеся на самой грани горизонта. Лена поежилась и накинула капюшон. Лежать на влажной, холодной земле, полной острых веточек, было неприятно. Где-то сверху послышался шелест, заставивший обоих вскинуть головы. На ветку ивы, укрывавшей их позицию от сторонних глаз, взгромоздилась здоровенная ворона. Птица немного попрыгала по ветке, повернув голову в их сторону. Почему-то обоим показалось, что они видят откровенный, ехидный скепсис в ее глазах.
— Вся идея начинает пованивать. Я уже не стану предлагать отступить. — Продолжил Буфорд, не сводя взгляда с вороны. Та пропрыгала по веткам и уселась прямо у них над головами, будто помечая раскрытую позицию для снайпера. — К утру тут повсюду будет полиция и оперативники, но план надо менять.
— И что ты предлагаешь? Пойти по мосту? Едва мы ступим дальше ворот, нас расстреляют из окон.
— А у тебя есть другие варианты? Может ты где-нибудь припрятала линкор? Или может вернемся к полиции и попросим помощи? — Столь ехидные реплики едва не спровоцировали Лену на еще один тычок, но она сдержалась. Ведь этот взгляд был болезненно реалистичен и трезв. — Да и подумай. Зачем устраивать такой спектакль, ради банального убийства? Вдова легко могла сделать это раньше, Опричник мог закинуть нам гранату в салон, лес полон мин…
— Лес полон мин?! И ты только сейчас об этом сказал?!
— Ага, чем ближе тем больше… ОЗМ-72, с комбинированным взрывателем, старые, но еще эффективные… Я думал ты их видишь… — Сконфуженно осекся Буфорд. — Но, спешу обрадовать. Они все деактивированы, иначе… Ну… Представь себе лего, но из нашего мяса…
— Грим!
— А, забылся, обезболивающее дает о себе знать… О чем я говорил? А! Так вот. Более того, нас никто не обстрелял, на нас не стали спускать собак и пытаться скорректировать наш маршрут. Ноль попыток. Учитывая то, сколько вокруг полиции, Вдова побоится устраивать пальбу. Во вторых… — Он замялся, и прикусив губу попытался сформулировать мысль. — Ну… Она хочет твой зад на блюдечке. И желательно целым.
— И ты хочешь сказать, она просто нас впустит?
— Почти. — Грим вернул Лене бинокль и перевернувшись на спину, принялся ощупывать потемневшие от крови бинты. — Мы скорее всего беспрепятственно пройдем по мосту, может даже сможем открыть двери, но едва переступим порог и ловушка захлопнется. Нам остается только играть по ее правилам…
— Охуенный план.
— А главное он тупой! Чем тупее, тем лучше. — Наемник болезненно засмеялся постукивая пальцем по виску. — Она скорее всего ждет от нас какой-нибудь фокус, и уже расставила запасную паутину. Если поступить как полные идиоты, то контр-мера может и не сработать.
— Хорошо, сдаюсь. Поступим именно так. Но с одной оговоркой! — Подняла палец Лена. — Видишь к лестнице прилегает дворик с теплицей?
— Допустим. — Грим не стал переворачиваться а просто поднял голову достаточно высоко, чтобы видеть шато в верх ногам.
— Мы не пойдем в дверь. Мы пройдем через теплицу!
— Не вижу поводов отказать…
***
***
Посидев еще несколько минут, и в последний раз проверив снаряжение, они поднялись, и уже не скрываясь пошли к мосту. Мгновение когда спасительная тень перелеска закрывала их от посторонних взглядов, миновало всего за пару шагов, и сердце в груди Лены болезненно забилось. Она все еще не верила в предположения Грима и ожидала краем глаза заметить как дергаются приподнимаемые шторы, а следом за этим услышать выстрел. Но шато продолжало хранить зловещее молчание.
Под ногами тихо хрустел песок перемешанный с осколками камня, оставшегося от развалин барбакана, а в небе продолжали каркать вороны. Холод идущий от воды ощущался все сильнее, пока окончательно не вытеснил лесную затхлость и Лена ощутила как по коже идут мурашки. Из рта начал вырываться пар, а пальцы окоченели, превратившись в гудящие от напряжения электроды. Каждый шаг лишь увеличивал напряжение. Оно копилось внутри, заставляя сердце биться все быстрее. Руки легли на пистолеты, но даже их тяжесть не придала уверенности. Напротив, холодное прикосновение металла, лишь усилило чувство тока, проскакивающего по нервам.
«Может Грим и прав, но…» — Подумала она когда до моста оставалось не больше десяти метров. — «Может к черту это все? Сбежать еще не поздно…»
Весь гнев и самоуверенность покинули ее окончательно. Она уже не хотела мстить, напротив, мысль встретить Вдову на ее поле, приводила ее в состояние близкое к ужасу. Только мысли о Эмили, это эфемерное чувство долга, заставляло ее шагать, но и этот оплот уже не выдерживал под осадой страха.
«Мы ведь давно расстались… Она пыталась меня убить… Может оно того не стоит?» — Трусливые, мелочные мысли подогревались здравым смыслом, который утверждал, что победить, практически нереально. — «Мы идем на смерть… Нас всего двое. Грим ранен, я уже давно не в лучшей форме…»
Она внезапно застыла, осознав, что стоит прямо перед мостом и зубцы решетки висят у нее над головой. Грим сделал на один шаг больше ступив на переправу.
«Нет… Отступить нельзя.» — С незримой усмешкой подумала Окстон, преодолев секундное замешательство. — «Иначе весь этот путь, все эти смерти, будут зря».
И она шагнула вперед. Первые несколько шагов дались очень тяжко. Ноги почти не двигались, а все нутро орало про опасность. Это чувство подогрело громкое карканье. Увидев новых гостей, вороны как по команде взмыли в воздух и принялись кружить над шато. Отдельные птицы спустились ниже, заняв места фонарях, или деревьях. Новые люди — новые источники падали, и пернатые падальщики повнимательней всматривались в новичков, уже предвкушая возможный пир. Мост был вымощен крупными гранитными булыжниками. Время, многочисленные колеса и подошвы, отполировали их, сделав почти идеально гладкими. Местами раствор не выдержал и мост починили, стягивая кладку металлическими скобами, и решетками. В трещинах и пустотах между ними рос мох и уродливая плесень, а сквозь небольшие дыры и вовсе виднелась вода. Заплатки из ржавого металла закрывали крупные дыры, и наступая на них Лена невольно вздрагивала. Металл прогибался под ней и тихо похрустывал, разбрасывая хлопья ржавчины. Ощущать, что от падения в воду тебя отделяет лишь тонкий кусок железа, было откровенно неприятно, и она старалась внимательно смотреть под ноги.
С шелестом и шумом, вороны садились на края моста. Ветер шумел и поднимал волны, вверх долетали грязные брызги, от которых она закрывалась руками. Стойкий запах ила и чего-то неприятного, металлического забивал ноздри. Для полной картины фильма ужасов не хватало лишь раскатов грома или зловещей органной музыки на фоне. Но Лена и так была подавлена. Теперь шато уже не казалось компактным — оно возвышалось, угрожающе нависая над посетителями, как великан с разинутой пастью. Луна скрылась за одной из башен и тень накрыла эту часть моста.
Не в силах совладать с собой, Лена вытащила оружие. Ее глаза нервно скакали от окна к окну, а дыхание участилось. И вот, когда они уже почти перешли, произошло непредвиденное. Позади раздался лягающий металлический грохот. Рефлекторно, как коты облитые водой, Грим и Лена бросились в стороны, пытаясь найти укрытие. Но это был не выстрел. Гостеприимно поднятая решетка опустилась, отсекая путь к отступлению. Почти одновременно щелкнул замок и двери холла открылись сами собой. Без единого звука створки распахнулись до предела, призывая войти. Из шато потянуло теплым, затхлым воздухом…
***
***
Амели умела ждать. Часами и днями лежа на снайперской позиции, волей не волей обретаешь этот важный навык. Она попросту не замечала как текут минуты, особенно когда ждешь не в грязном, промозглом окопе, или пыльном чердаке, а в обстановке домашнего комфорта.
Вот уже час она пребывала в сладостном состоянии полудремы, пригревшись в массивном велюровом кресле. Оно казалось таким мягким, таким комфортным, что на какое-то время Вдова вывалилась из реальности, вовсе позабыв обо всем. Даже когда датчики раннего оповещения возвестили о движении в лесу, она лишь поплотнее закуталась в фиолетовый плед. Обогреватели по бокам от кресла, обдавали ее волнами расслабляющего тепла. Любой вошедший счел бы это излишним — в кабинете стояла почти удушающая жара, от которой на окнах появилась испарина, а лёд в ведерке для шампанского, уже почти растаял. По лбу Амели текли капли пота, а на щеках проступала несвойственная краснота. На фоне общей синюшности, это выглядело как трупное пятно — след разложения. Эксперименты сделали Вдову теплолюбивой, как рептилия, и она чувствовала себя как никогда хорошо. Жара ускоряла кровь, а телу возвращала приятную мягкость.
Полуприкрытые глаза почти не двигались, подернувшись едва заметным туманом мечтаний. Она даже не сразу заметила что не одна. Как всегда бесшумно Камилла подошла к двери, и встала в проеме, специально не входя в круг света. Она походила на лишенного черт призрака, зависшего в паре сантиметров над полом. Закрытые очками глаза скользили по госпоже будто изучая ее. Раньше она никогда не видела Вдову в столь расслабленном состоянии — прикрытые глаза вперенные в пустоту, голова лежащая на спинке кресла… Обычно поддерживающая осанку госпожа согнулась, будто подсознательно пытаясь сжаться в комок. Сквозь приоткрытый рот виднелись острые зубы и темный от недостатка крови язык.
Глаза Камиллы пробежались по кабинету, будто ожидая какой-то подлянки. Кабинет Вдовы располагался на втором этаже северной башни и занимал достаточно небольшое пространство. В отличии от своих предков, Амели не имела привычки что-то писать, редко работала с документами и того реже принимала гостей, и потому внутри практически ничего не поменялось. Старомодная мебель помнившая еще прошлый век, выглядела громоздкой и порядком обветшала. Тем не менее, Вдова ценила ее, и не спешила заменять на современную — классический стиль грел ее душу, а мысль о том, что она из настоящего дерева, подогревала эго. Массивные шкафы из темного дуба занимали углы кабинета, и вмешали в себя небольшую деловую библиотеку, накопленную предками. За скрипучими стеклянные дверцами скрывались сотни настоящих, бумажных книг и толстенных томов, написанных на уже устаревшем диалекте французского. Названия на разноцветных корешках частично стерлись, или сами корешки отсохли, и висели на истлевающих нитях. Внутри содержалась как серьёзная деловая литература, так и дешевое бульварное чтиво, столь популярное в двадцатом веке. Один из шкафов был полностью забит пузатыми энциклопедиями и словарями, расставленными без какого либо порядка. Вдова редко обращалась к этим книгам — тома по бухгалтерскому учету вековой давности давно утратили свою ценность, а любовные романы она попросту не понимала. Куда большей популярностью пользовалось чтиво скрывающееся за закрытыми на ключ монолитными створками.
Камилла видела их всего один раз, но отлично запомнила содержимое. Старинные книги в деревянных и металлических окладах, содержали тайны алхимии. Старинные яды и экзотические рецепты записанные еще на латыни, были понятны лишь Амели, и паре ее самых близких приближенных. Там же таились не подписанные тома в кожаных обложках и небольшие коробочки с инструментами, и материалами для их ремонта.
Свободные полки занимали пыльные стопки тетрадей, разряженные инфо-планшеты и уже никому не нужные CD-диски в пластиковых коробочках. Много пространства занимали пустые фоторамки — Вдова убрала почти все фотографии, оставив лишь парочку собственных. На самых дальних полках лежали запыленные грамоты и какие-то награды, среди которых ценность представлял лишь орден почетного легиона. Рядом, под стеклянным колпаком стоял старинный гусарский кивер, принадлежавший одному из далеких предков.
Не смотря на типичные для старых строений высокие потолки, шкафы умудрялись почти-что упираться в них. Чтобы забраться на самый верх, требовалась стремянка, аккуратно прислоненная к стенке. На верху хранился всякий хлам — груды гниющих бумаг, коробки, в которые никто не заглядывал годами, и сундуки, к которым не удалось подобрать ключей. На парочке из них остались какие-то символы, похожие на гербы прежних владельцев. Лишь на одном символ был отчетливо виден — серебристая свастика, с закругленными краями.
Со стороны входа, шкаф тянулся до самого дверного проема. С его створки свешивалось видавшее виды шелковое кимоно, покрытое уродливыми изображениями Они. Оно заменяло Вдове домашний халат в котором она расхаживала по утрам. Широкие рукава засалились и местами обгорели, а полы измочалились и были усеяны аккуратными заплатками. Грудь покрывали винные и кофейные пятна, уродующие и без того несимпатичный рисунок, однако Амели все еще любила его. Встретить Госпожу в этом «халате», считалось к большой неудаче, ибо утреннее настроение Вдовы, мягко скажем, далеко от солнечного. Чаще всего неудачливый свидетель пробуждения получал в лицо кофейную кружку…
Перед тем же шкафом, стояло несколько пар кожаных сапог и старомодные ботфорты с декоративными шпорами. Между ними притаились домашние тапочки и несколько туфель, часть из которых были без пары.
Левую стену занимало широкое окно, через которое обычно открывался отличный вид на противоположный берег озера. Когда-то давно именно там располагался семейный виноградник, а теперь гудела густая чаща. Сейчас окно было задернуто и сквозь шторы проглядывали очертания цветочных горшков.
Пространство перед окном занимал массивный стол, за которым работали главы семейства Лакруа, вот уже два столетия. Массивный и величественный, он оказался настолько тяжелым, что когда Вдова попыталась передвинуть его, то едва не надорвала спину. В приоткрытых ящиках виднелись коробки с парфюмерией и косметикой — Амели уже давно забросила попытки маскировать трупную синюшность, и часть коробочек не открывались уже много лет.
Левый край стола защищала асбестовая плитка, на которой стояли занятные инструменты — старинные ювелирные весы, ионная жаровня и небольшой тигель, окруженный силовым полем. Вокруг расположился комплект весовых гирек, и пирамидки свинцовых кубиков, на каждом из которых фломастером указан вес.Чуть подальше закреплен тугой штатив, с набором увеличительных стекол и микроскоп. Это было небольшое развлечение Вдовы — отливать пули. Пусть они и не подходили к современному, высокоточному оружию, ей нравился сам процесс, превращения свинца в ровный, смертоносный шарик. Она могла потратить несколько часов, чтобы отлить идеально круглый шарик, и потом покрыть его каким-нибудь узором. В качестве разнообразия она создавала простые сплавы, лила серебряные или золотые пули, примешивала в свинец разные элементы, имеющие скорее оккультное, нежели практическое значение. В личных покоях, у нее хранилась целая коллекция «именных» шариков, предназначенных для самых разных людей. В том числе и для себя…
Из-за этого увлечения, края стола покрывали опалины, а в трещинках, покрывающих столешницу, блестели капли застывшего металла. Небольшая его лужица красовалась и на полу, среди кирпичей. Край старинного ковра, занимающего почти весь пол, тоже покрывали подпалины. Впрочем, это не сильно портило его вид — утоптанный, и местами протертый до прозрачности, он походил на грязную половую тряпку.
Слева от стола, стоял огромный бронзовый глобус, на массивной дубовой подставке, которую Вдова применяла в качестве винной тумбочки. Вокруг земного шара, стояла целая батарея пустых бутылок, одна из которых лежала на боку, истекая остатками содержимого. Капля за каплей, вино собиралось где-то в районе Южного полюса, превращая его в кровавый океан. Вокруг стояли несколько старомодных стульев, предназначенных для гостей, и винный шкафчик, заполненный бутылками, и посудой.
Противоположную от входа стену закрывала плотная фиолетовая занавеска, скрывающая проход в личные покои Госпожи. Входить туда без специального приказа было смерти подобно. Даже сама Камилла не имела никакого доступа внутрь, что порядком уязвляло ключницу. Поверх занавески висела картина, на которой какой-то военачальник разглядывал карту разложенную на боку его же коня. Феерическое уродство животного, равно как и его хозяина, вызывало только глубокое отвращение.
Свободные участки стен украшали и иные картины. Классический «Наполеон на перевале», «Девятый вал» и еще несколько классических полотен. Среди них очень забавно выглядел измочаленный плакат с Леной Окстон, в который Вдова кидала ножи, и дротики. Рядом с ней висела тряпичная карта Европы, под которой скрывался голо-проектор, вмонтированный в стену. Узнать это можно было по проводам, тянущимся куда-то под потолок, и расходящимися там в настоящую паутину. Если поднять голову туда, то становились видны несколько фамильных портретов — грозные предки глядели на кабинет, будто требуя чего-то от находящихся внизу людей. От некоторых из них даже Вдова чувствовала себя не комфортно, а потому накинула на них тряпки.
В правой стене тоже было врезано окно, но вело оно не на улицу, а в некое подобие домашнего музея, этажом ниже. Там под стеклянными колпаками хранились разнообразные древности. Амели любила сидеть в кресле и смотреть вниз. И сейчас она расположилась почти в упор к окну и дремлющая хозяйка шато склоняла голову в его сторону. Рядом с креслом стоял современный стеклянный столик на колесах, на котором стоял включенный ноутбук. Вокруг него в полном беспордяке лежала вторая партия винных бутылок, и вазочка со льдом, из которой торчало горлышко бутылки шампанского. Лед уже почти весь растаял, и на пол медленно текла струйка мутной воды.
Камилла облизнула губы. Кровожадный зов, постоянно терзавший ее больное сознание, вновь набирал силу. Вдова расслаблена, пребывает в объятии грез — непростительная слабость для лидера волчьей стаи. Зазеваешься, станешь уязвимым хоть на мгновение и тебя загрызут, измазавшись в твоей крови. А она очень уязвима, сделать это будет так легко, так просто… Никого из прислуги уже нет, остановить ее некому…
Глаза ключницы вспыхнули нездоровым, одержимым пламенем и ее рука потянулась к складкам юбки. Да, она сделает это, а когда все вернутся, госпожой будет уже она… Обтянутые кожаной перчаткой пальцы нащупали холодную рукоять ножа. Камилла сделала шаг вперед, и ботинок на невысоком каблуке бесшумно ступил на ковер. Связка ключей на ее поясе качнулась, но не зазвенела. Она внимательно смотрела в лицо Амели, ожидая реакции, или неожиданного движения. Но нет, госпожа сидела неподвижно. Плед туго обтягивал ее плечи и ноги, если даже она успеет очнуться, то быстро оказать сопротивление не сможет. Такой шанс упустить нельзя…
Еще несколько осторожных шагов, и нож уже наполовину показался из вшитых в юбку ножен. Обоюдоострое, вороненое лезвие длиной в два указательных пальца уже не раз испило крови обитателей шато, или невезучих пленников. Скругленную гарду украшали десятки надрезов свидетельствующих о жертвах, и сейчас этот список пополнится очень ценным трофеем.
Она уже могла видеть как бьется под кожей сонная артерия, и как медленно вздымается грудь при вдохе. Сердце Камиллы забилось. Она всегда хотела знать какого цвета кровь госпожи…
«Синяя… Она должна быть синяя!!!» — Мысленно шипела ключница, ощущая как сердцебиение превращается в оглушающий набат. Её пробил пот и горячие соленые капли потекли по лицу, подобно крови — липкой, красной… Нож уже полностью покинул ножны и лезвие нацелилось на горло Амели, нужно было сделать лишь пару шагов, и оно вопьется в плоть. Камилла прикусила губу и ее лицо перерезала ужасающая растянутая улыбка, полная безумия. Она тяжело вдохнула, и воздух обжег пересохшую глотку. Уже занося руку для удара она мысленно расхохоталась. Мир перед глазами смазался, превратился в пульсирующее красное пространство, пронизанное пульсирующими жилками. О, да, она увидит эту надменную тварь в луже собственной крови. Хохот был уже не в голове а прорывался наружу сквозь стиснутые зубы, гремел в кабинете. Как вдруг…
Сквозь красную пелену на нее уставились желтые глаза. Жар сменился холодом и Камилла застыла, прикованная к месту взглядом Амели. Хохот резко оборвался, превратившись в испуганный вздох.
— М-м-мадам… Я… — Пелена разом исчезла, развеянная волной ледяной мощи, исходящей от взора госпожи. Невольная судорога прокатилась по телу и нож с тихим стуком упал на ковер. — Я…
— Я ждала чего-то подобного. Мерзавка. — Вдова подалась вперед и плед упал на пол, на Камиллу уставился ствол винтовки. Теперь она поняла, почему нигде не заметила столь обожаемое оружие, Амели баюкала его на груди, как ребенка. — Ну? Почему ты остановилась?
Камилла задрожала, но не от страха, а от злобы и обиды, распирающей изнутри. Ее обманули и за такую доверчивость последует наказание.
— Подними нож, ну же. — В голосе Вдовы появился злорадный задор. Она встала, в один момент оказавшись на несколько голов выше Камиллы, и нависла над ней. — Ты осмелилась смотреть мне в лицо… Подняла на меня нож… И я готова это простить, но ты отказываешься выполнить мой приказ…
Амели схватила Камиллу за плечо. Тонкие, длинные пальцы сжались и ключница охнула от боли, почувствовав как начинают трещать кости.
— Тебя надо наказать. Может мне отправить тебя в подвал? Или сразу в карцер, чтобы, чтобы разогреться перед главным блюдом? — Ствол винтовки коснулся подбородка служанки и она ощутила запах свежей оружейной смазки. — А может просто убить?
Холодный, лишенный какого-либо эмоционального окраса смех, заставил Камиллу ощутить нечто новое. Нечто дремавшее очень глубоко внутри. Ужас. Сковывающий, терзающий, едва проклюнушвись, он стремительно разросся, охватив все тело, и заглушив кровожадный шепот. Тот теперь звучал иначе, исчезли фанатичные нотки, им на смену пришло трусливое лопотание. Она слишком хорошо знала на что способна Госпожа…
ИЗ динамиков компьютера донеслось тихое попискивание. Не отпуская плечо Камиллы, Вдова повернулась на звук. На включившемся экране появилось изображение с камер наблюдения, направленных на мост. Две фигуры отделились от леса, и медленно пошли вперед.
— О, наши гости уже здесь… А знаешь, я придумала для тебя наказание. Займись предателем, псиной, Гримом. Принесешь его голову, и я так, и быть, оставлю тебе жизнь. Это будет не сложно, смотри как он перекошен, наверняка ранен… Легкая добыча для такой пираньи.
— Да… Да Госпожа! — Камилла часто-часто задышала. — Будет сделано Госпожа!
— Пошла прочь! — Вдова толкнула служанку с такой силой, что та едва не влетела в стену. Подхватив слетевшие с лица очки, Камилла бросилась прочь, даже не подобрав нож.
— Вот дура. — Процедила Вдова, когда служанка скрылась в конце коридора. — Грим порвет ее на части… Ну да ладно, пора встречать гостей…
