7, седьмой месяц (тайо), 3875 Маджеза (Архэрра)
Песок, много песка и ужасно душно. Жар пронизывает моментально, словно вытягивая всю влагу из тела, и пронизывает горячим ветром, буйным, как дикий конь. Солнце настолько яркое, что сначала приводит в замешательство, ослепляет и мешает вдохнуть вместе с пылью. С трудом удаётся разлепить веки. Звон в голове быстро проходит, уступая место покалыванию; здесь гораздо жарче, чем ожидалось. В плотных брюках, рубашке, сапогах, да ещё и в плаще Эмили чувствует, что вот-вот сварится, поэтому быстро расстёгивает непослушными пальцами пряжку — ткань с шумом вырывается у неё из рук и исчезает из виду. Моргая, девушка оглядывается, на миг пугаясь, что оказалась здесь в одиночестве, однако все иначе. Рядом кашляет, сплевывая песок, Мет, а Ирем так же старается стянуть с себя белый плащ-пиджак, хоть и не позволяет ветру его отнять. Под формой он оказывается примерно такого же телосложения, что и Мет, разве что не такой костлявый, и ему тоже жарко в белоснежной рубашке. На севере, откуда они переместились, полночь, однако здесь яркий день, а вокруг не еловый лес, а пустыня. Ветер треплет волосы, они забиваются всюду вместе с песком и ужасно мешают; Эмили приходится придерживать их руками, чтобы нормально видеть. — Там город! — прикрикивает Мет, указывая вперёд; ему приходится щуриться. — Недалеко. Эмили только кивает, опуская взгляд — вещей у них почти нет, там разве что взятая с собой предсвадебная одежда княжны и какие-то пожитки Ирема да Мета. Они поспешно собираются. Эмили уже взмокла, дышать почти нечем — откуда ей было знать, что на юге материка так жарко? Они бредут, и у девушки постоянно остаётся впечатление, что они вот-вот провалятся в песок, однако пустыня резко сменяется более ровной поверхностью, а там и твёрдой пустошью. Светло-жёлтая земля горячая и пустынная, ветхие кустики не дотягивают даже до колен путникам. Ветер немного успокаивается, и Эмили с интересом обращает взор к очертаниям города впереди. Это вовсе не привычные постройки! Городская стена прячет большую часть строений, однако над ней возвышаются золочёные купола поверх белых ровных зданий-колонн, такие яркие, что солнце отражается от них и слепит. Эмили никогда не видела куполообразные крыши, ещё и такие, со шпилями! Она украдкой оглядывается на спутников, но те, похоже, не впечатлены так же: Мет полуулыбается своим мыслям, насвистывая и рассматривая стену, а по лицу Ирема нельзя прочитать ничего. Они и добираются довольно быстро. Стена белая, в некоторых местах чуть облезшая, но впечатляет своей ровностью и величественностью, по ней даже вырезаны узоры в виде каких-то плетёных знаков — Эмили быстро узнаёт в них язык Архэрры. Наконец-то пригодилось полученное образование! Правда, здесь начертаны совсем странные предложения, похожие больше на заклинания, и Эмили ёжится: неужели здесь так много магии? Ворота столь высоки, что не удаётся охватить их взглядом, и так же красивы. Южане знают толк в росписях, в резных узорах и диких, ярких, но гармоничных цветах. Эмили с Метом на пару стучат, но двери не открываются под напором, а Ирем поступает иначе. — Именем Солнца и откликом Луны, откройте! — горланит он так властно, что Эмили поражается. Похоже, у священника много-таки талантов. В ярких солнечных лучах его бледность кажется неестественной, словно он не принадлежит этому месту: слишком тонкий, белый, как снег. На зов юноши откликаются, и вот на стенах мелькают смуглые лица южан. Эмили плохо видно, однако Мет явно различает их хорошо, почти не щурится, но слегка хмурится. В зеленоватых глазах отражается что-то, что Эмили ухватить не удаётся. — Кто вы будете? — гремит голос со стены, едва различимый из-за такого расстояния. — Брат Иероним, — заявляет Ирем. Потом, переглядываясь с другом, добавляет: — Мет Форест и Эмили… Форест. «Ох. Точно. Фамилия…» — в замешательстве думает девушка. Они вроде как только обвенчались, даже не женаты, однако родовое имя оставлять прежним нельзя… Тем временем Ирем и стража перекликаются, но она почти не вслушивается, стараясь сосредоточиться на реальности. Мет, точно замечая смятение спутницы, легонько хлопает её по плечу и тихо, хотя необходимости понижать голос нет, говорит: — Некогда я бывал в южном городе, так что не волнуйся. Всё будет в порядке. — Угу, — бормочет Эмили, но такие простые слова заставляют её несколько расслабиться. Всё же как быстро меняется жизнь… Ещё неделю назад она была княжной и не представляла, что с севера переместится в самую жаркую часть континента. А ещё она здесь не одна, так что повода волноваться особенно нет. Как-нибудь проживут. Интересно, чем южане отличаются от северян… Со скрипом, лязгом и рокотом тяжёлые ворота раздвигаются достаточно, чтобы пропустить по одному человеку. Мет слегка подталкивает Эмили в спину, и княжна робко прошмыгивает в щель следом за Иремом. Тот договаривается о чём-то с одним из стражей и кивает, хлопая себя по груди. Различия между ними — что между конём и выдрой. Страж широкоплеч и приземист, по сравнению с ним Ирем не только жилисто-худой, но и белый, как будто нарисованный, не смуглый и не черноволосый. Эмили кидает косой взгляд на Мета, но тут же понимает: нет, это не его народ. Да, её новоявленный жених темноволос, но его кожа не такая смуглая, а глаза так вообще серо-зелёные, у южан они карие. Стражи одеты странно. На них штаны лёгкие, но широкие, так что очертания бёдер не заметны, на них мягкие туфли с острыми носками и жилеты или рубахи. На головах так вообще нечто забавное — как будто слои ткани просто намотали! Эмили хихикает, но поспешно одергивает себя: это же тюрбаны, традиционная одежда южан! На некоторых, правда, маленькие шапочки с ровными краями, чудом держащиеся на густых шевелюрах, у других — гутра. Мет присоединяется к разговору. Эмили ловит на себе изучающие взгляде стражников и в плохом предчувствии придвигается ближе к Мету, тот слегка пожимает её ладонь. — Церковь поручится за меня, — вежливо, но холодно произносит Ирем. — Плату за вход я уже вам дал. Неужели защитникам сего города требуется ещё дар? — Вы привели деву, — гундосит страж. — Чья она? «Вот нахал!» — а потом Эмили вспоминает, что тут, вообще-то, принято многожёнство, и вообще замужние девушки носят что-то, скрывающее часть лица. — Это моя невеста, — вклинивается Мет. Он держит Эмили за руку и намеренно показывает это стражу, тот мрачно кивает. Видимо, любые тесные контакты так же входят в этикет южан как признак близких отношений. Для Эмили подобное и так включено в собственную мораль, но она, по крайней мере, искренне рада подбадриваниям темноволосого мечника. — Это Маджеза. — Охранник указывает мощной рукой на дома позади себя. Эмили стоит, опустив глаза, зная, что ей не позволено сейчас что-либо предпринимать, иначе всё испортит. — Здесь вас не будут принимать почётно, но вы можете купить кров и еду. Фраза «добро пожаловать» явно не включена в их лексикон. Зато больше денег или подтверждения отношений с них не требуют, и путники проходят вперёд, минуя скалящихся стражей. — Начало простое, — негромко говорит Ирем, глаза его поблескивают льдом, — но мне не нравится их поведение. — Ворота красивы, но не смазаны, — пожимает плечами Мет. — А ведь юг живёт маслом. — Значит, город беден? — интересуется Эмили. — Во всяком случае, беднее, чем изначально мы предполагали, — недовольно отвечает Мет, вертя головой во все стороны. — Смотрите в оба. В бедных городах всегда полно воров. У Ирема вырывается смешок, точно он вспомнил что-то весёлое, но Эмили не рискует его спрашивать: не здесь точно. Зато внутри у неё что-то постоянно подрагивает, словно бы от предчувствия, трепетного ощущения. Стрелки двигаются с мест. Тёплый воздух так и пропитан ароматами, но в них Эмили явно улавливает нечто особенное. То, что не передать словами и даже движениями — то, что она привыкла называть волшебством. Где-то неподалёку точно есть мощный источник магии… Главная улица города необычайно пёстрая. Дома ровных форм, с прямыми плоскими крышами, не отличающихся своей рыжиной от самих стен, и все на один лад, с геометрически правильными углами. Окна без стёкол, но некоторые со ставнями, в большинстве своём расписанные красочными узорами. То же относится и к улице — целая ярмарка! Там и тут стоят палатки, навесы, лавочки, полные самых разнообразных товаров. Больше всего глиняных и декоративных изделий, украшений и тканей; фруктов так же в изобилии, но путникам не встречаются магазинчики с мясом или рыбой. Жители одеты по-южному, в свободных одеждах, шароварах, часто в головных уборах, среди пёстрой толпы горожан мелькают оборванные тряпки нищих, и продавцы покрикивают на них угрожающе. Эмили с интересом оглядывается, но натыкается на стену того же любопытства — горожане так и буравят взглядами троих незнакомцев, сунувшихся в их стан, и девушка знает, почему. У большинства женщин на улице головы чем-то прикрыты, у других лицо от носа и вниз укутано вуалями или шарфами, словно показывать не принято. Мет, конечно, способен сойти за обычного путешественника в плотных, простых одеждах, но Ирем ярко выделяется своей белизной и символами церкви. Да и Эмили слишком светлая для жаркого края. Интересно, здесь есть монастырь? Они останавливаются у одной из лавок, и продавец широко улыбается им белоснежными, как снега Сиасты зимой, зубами, что отнюдь не гармонирует с тёмной кожей. Вокруг него висят на натянутых веревках, столбцах и жёрдочках ткани самых разных расцветок, узорчатые и попроще, от смеси красок рябит в глазах. — Вы же наверняка лучший торговец, — протягивает Мет, лениво поддевая пальцем один из шарфов. Вид у него скучающий. — Раз доблестный путник, подобный ласковому ветру в минуты тишины пустынь, обратил своё лучезарное внимание на подобную моей нищей лавчонку, стало быть, он прав, — елейным голосом отзывается торговец. — Нигде не сыщет герой, несущий славу Солнца, шелков, что покоятся на сём древе. — Неужели? — Мет со вздохом откидывает в сторону один из шлейфов и тянется за вторым. — Что ж, не так плохо. Значит, вы оденете меня, коль я того пожелаю? — Всё, что смягчит стремления господина западных широт. — Хм… — Руки Мета придирчиво щупают ткань, и Эмили теряется в догадках, почему он так медлит. Они и так выделяются! А теперь на них озабоченно поглядывают соседние продавцы, как бы невзначай выкладывая вперёд самые лучшие свои ткани. — Штаны, желательно не слишком широкие… рубашка. — Здесь лучшая работа моей второй жены, а она лучшая швея Маджезы, — склоняет голову торговец, подавая рубаху. Она и впрямь хорошо сделана, Эмили видит это сразу: лёгкая, свободная, но не обвисающая, с изящной вышивкой по краям. Торговец подкладывает и штаны, больше напоминающие привычные брюки Мета, но из более лёгкой ткани. — Желает ли господин прикрыть чело от знойных лучей небесного светила? — Не желает. И сколько стоит эта благодать? Что-то он действительно долго, однако Ирем смотрит вокруг настороженно, но не удивлённо. Эмили решает вести себя естественно, но ткань не щупает, не зная, насколько высокое положение у женщин в иерархи Архэрры для того, чтобы прицениваться. — Всего двенадцать полумесяцев за всё, это блистательнейшая цена на товары высшего качества, кои я, жалкий раб своевременных желаний, могу предложить. — Двенадцать? Ха. Это просто смешно. — Мет опирается на лавку и чуть склоняется вперёд, впериваясь взглядом в глаза торговца. — Вы ведь можете снизить её… — Мой господин странствует по горячим землям, — бормочет в своё оправдание купец. — Жаль. — Мет откидывается назад и вздыхает, затем оборачивается к спутникам: — Брат мой, чистейший служитель Богов, и невеста моя, бриллиант южной сокровищницы, направляемся в вон ту лавку, там точно будет цена ниже. Эмили прямо видит, как во взоре торговца сменяют друг друга беспокойные мысли. Странники явно редкость в здешних землях, и их можно надуть. Скорее всего, он специально им цену завысил… — Не будь я Харлахт, если не одену уставшего с дороги героя вместе с его товарищем и девой! — грохает он, решившись от отчаяния. — Замечательно, — сладко тянет Мет, коварная улыбочка не спускается с его лица. — Дорогая, свет моей ночи, не желаешь ли убедиться в прочности его шелков? Эмили не сразу понимает, что юноша обращается к ней, но спохватывается и перебирает пальцами ткань. Торговец показывает одежду так же для неё и Ирема, и Эмили проверяет её всю, поражаясь качественности — а ведь казалось, что в нищем городе нет места подобного рода ценностям. — Всё ладно, — тихо говорит она, не хваля товар открыто, а то ещё сорвёт торги. — Тогда мы берем всё… И не более тридцати полумесяцев, иначе как смогу я быть уверен в скромности моей супруги и сдержанности брата моего? Торговец сдаётся, но, судя по торжеству, заливающим его лицо сразу после ухода компании, он более чем доволен. За углом, куда не сунется ни один горожанин, а окна не выходят туда, Мет и Ирем стоят на страже, пока Эмили быстро переодевается. Южная ткань приятная на ощупь. На ней теперь бледно-голубая туника с серебристой росписью, белые штаны до колен, мягкие туфли, а на голову накинута полупрозрачная белая ткань — чисто из уважения к обычаям. Эмили хочет снять серьги и кулон, но Мет мягко просит её оставить — напоминание о непроходящем прошлом. Зато сами они тоже меняют наряды. Костюм Ирема отличается разве что другой рубашкой — на нём всё такая же белая, впервые открывающая шею и ключицы. Рыцарю заметно неудобно в столь открытом облачении, даже невозмутимость пропала с бледного лица. — Отлично, — улыбается Мет, хрустя костяшками. — Ну, вперёд, друзья, пора изучить этот город!*
Маджеза полна сюрпризов. Первый обнаруживается, стоит только гостям присмотреться к обилию товаров. Эмили не так внимательна, как её спутники, но и она замечает неладное ещё до того, как Мет слегка дёргает её за свободный рукав. Голубые глаза скользят по толпе и вырисовывают то, что девушка не желала бы видеть — но видит. Пара ребятишек в оборванной одежде ютятся у лавочки с хлебом, подталкивая друг друга и испуганно озираясь. Торговец так увлечён спором с одним из покупателей, что их не замечает. Эмили видела слуг, видела даже бедных крестьян, когда вместе с женихом проезжала через Сиасту — но эти… эти малютки невероятно тощие, а ткань висит на них обрывками, даже не залатанная. Самый смелый из них делает шаг вперёд и украдкой снимает с края прилавка тонкий батон, дрожа всем телом и пуча глаза от ужаса. Сердце Эмили сжимается: торговец вот-вот повернётся и… Но он не оборачивается, потому что его внимание тут же привлекает новый покупатель — и это Мет. Мечник приветливо улыбается купцу, и Эмили спешит к ним, краем глаза замечая, как по одному испаряются тощие детишки от лавки. Ирем куда-то подевался, но Эмили не беспокоится по этому поводу: здесь людно, но улица-то одна такая большая. Они отходят от лавки с несколькими батонами сразу, и Эмили не задаёт вопросов. Вместо этого они сворачивают на одну из тёмных узких улиц. Там уже не так ярко и радостно, как в центре, и чем дальше они продвигаются, тем мрачнее становится атмосфера. В полутени там и тут свалены кучи какого-то мусора — тряпки, битые осколки. Эмили раз перепрыгивает через чьё-то тело и пугается, но потом понимает, что этот человек просто спит — прямо на холодной земле. — Это ещё не вся беда, — произносит Мет негромко. Эмили впервые видит у него такое выражение лица; словно тень упала, ожесточив и омрачив его приятные улыбчивые черты. Они находят ребятишек почти быстро. Они пугливые, как дикие зверушки, и прячутся друг за друга, сверкая любопытными глазёнками. Какая-то особенно храбрая девочка отваживается в упор смотреть на булки в руках путников. Мет, присаживаясь на корточки, протягивает всё им. — Несите семьям, — мягко говорит он. — Это безопасная еда. Эмили не жмурится, хотя ей больно видеть слёзы благодарности в глазах ребят. Те, кто постарше, падают на колени, но девушка помогает им подняться и желает удачи, с горечью осознавая, что не может утешить их. Ведь они не смогут всегда покупать хлеб на целый рой… К тому же, у неё зреет странная догадка. Мет смотрит вокруг спокойно, но нечто глухой тоской отражается в его чертах, а губы плотно сомкнуты. Он треплет одного тощего мальчонку по голове и желает ему всех благ, но в глазах у него стоит завеса, отделяющая мысли от окружающего мира. Возможно ли, что он… — Давай найдём Ирема, — резковато говорит Мет, замечая грустный взгляд Эмили на себе. — Он наверняка направится в ближайшую церковь. Весь мир почитает Богов, однако способы служения им всегда различались. Юную княжну с детства приучали к Воздушной Церкви, учению благодетели и свободы, что расходилось с законами Сиасты; но здесь, в южных широтах, должна проповедовать Огненная Церковь. Их методы Эмили не известны, зато Ирем должен быть в курсе. Преодолевая робость, Эмили касается кончиками пальцев плеча Мета. Он оборачивается с готовностью, с которой всегда отзывается на любое действие, и ей становится больно. Он кажется хорошим человеком… но что-то всё равно в его глазах навевает сожаление. — Ты вырос здесь? — тихо спрашивает Эмили. Он не отвечает, молча шагая чуть впереди по длинной грязной улочке. Потом так же негромко, безо всякого выражения, произносит: — Не здесь, но в похожем городе, разорённом войной и голодом. Я не знал своих родителей. — О… — Она не знает, что сказать, чем утешить его. Вид этого жаркого пристанища наверняка задевает какие-то струны в его душе. И за короткое время знакомства Эмили привыкла видеть его радостным, но теперь ровные песчаные стены словно давят со всех сторон, а раскалённое небо над головой делает её спутника моложе и растеряннее. — Всё нормально. — Он встряхивает головой. — Пойдём, кажется, церковь должна быть в той стороне. Они действительно выходят на одну из небольших площадей. Посередине стоит пересохший фонтан, сложенный из красновато-янтарных камней, у него развалены драные коврики, на которых коротают часы нищие — они тоже худые, в лохмотьях и покрытые морщинами. Эмили заставляет себя не отводить взгляд. Это — правда окружающего мира, и ей нужно смириться. Смирение. В Маджезе играет музыка. Поджарый юноша в лихо надвинутой на глаза шапочке с золотистой кистью играет на дудочке, а рядом очень похожая на него девчушка с густыми чёрными волосами, заплетёнными в две толстые косы, стучит по кожаному барабанчику. Мелодия незатейливая, но приятная, и те из прохожих, что облачены в шелка и парчу, бросают им изредка по блестящей монетке. Судя по тому, что кости парочки не торчат так же, как у трущобных ребятишек, это серебро их и кормит. Церковь выглядит иначе, чем в Сиасте. Она имеет мягкие очертания, круглые купола, расписанные красочными узорами, белая с золотом и яшмовыми вставками; выше и больше, чем та, в которой Ирем венчал Мета и Эмили. Они встречаются со священником сразу и продолжают путь вместе, ничего не говоря. Эмили кажется, что веет опасностью, но спутники держатся спокойно, и она незаметно выдыхает. Пора прекращать беспокоиться по пустякам. У широких ворот в церковь их останавливает страж с изогнутым мечом. — Вы должны заплатить, чтобы пройти, — гремит его голос. — В смысле? — дёргается Мет. Эмили неверяще смотрит на охранника. Платить — за вход в церковь? Но… Она растерянно переводит взгляд на Ирема и поражается ещё больше. Всегда спокойное лицо его словно перекашивается, становится ещё бледнее, и лишь глаза до испуганной дрожи леденеют. — Что это значит? — ровно произносит он, и в голосе сквозит страшный мороз северных зим. — Чтобы поговорить с Богами, нужно подношение, — идиотски кривится страж, явно забавляясь. — Если не можете заплатить — валите, детишки. Лицо Ирема словно искажается до неузнаваемости. Он все время был спокоен, равнодушен — но теперь выражение его искрит такой яростью, что Эмили почти слышатся раскаты грома. Они и отзываются, когда Ирема взмахивает рукой, и меж его пальцев скользят маленькие молнии. Однако священник не бьёт стража. А показывает ему брошь — символ служителя Церкви. И им уже не преграждают. — Платить, — бормочет Мет, хмурясь. — Хэй, Ирем, смеет ли человек обычный набить морду служителю Богов? — Полагаю, здесь распускать руки не позволяют строгие принципы, — отвечает священник, уже успокоившийся, однако от него так и разит холодом. — Однако, как поклоняющийся Солнцу и Луне, я не имею права и желания терпеть лишения обитателей Маджезы. Эмили замирает на мгновение. В воздухе ей чудится призрачный силуэт, но ветер сдувает пыль, и вновь равновесие восстановлено. Девушка закусывает губу. Здесь, под куполами храма, она чувствует порывы одни и другие, ветра Времени, и даже может уловить их — но нельзя. Если она попробует услышать их шёпот сейчас, наверняка перестарается. Обычно так и происходит, а нужно быть настороже. С неожиданным страхом, встрепенувшимся в груди, словно маленькая птичка, Эмили отшатывается от спутников. Расписанные символами южного языка стены давят на неё, сжимаются вокруг, обступая тенями древних сказаний. Они будто кружат — хищные птицы, ждущие лишь, пока она сделает неверный шаг, оступится, чтобы напасть, разодрать слабую оболочку, достигая самого ценного… — …ли. Эмили? Она содрогается всем телом, а мечущийся взгляд фокусируется только тогда, когда крепкие руки встряхивают её. Мет взволнованно заглядывает ей в лицо, держа её за плечи; она чувствует тепло его рук. Это приводит в себя. Прохладная ладонь Ирема ложится на её лоб и так же быстро исчезает. — Она вся горит. — Голос ровно звучит, убаюкивает. — Когда же успела подхватить-то? — удивляется Мет. Он словно далеко-далеко, Эмили цепляется за его короткие рукава, чтобы не упасть. — Тише, тише. Я здесь, всё хорошо, я держу тебя. — Не отпускай… — бормочет девушка в полубреде. Ей неожиданно тяжело становится, а голову дурманит странный аромат. Специально, что ли? Зачем… Она так слаба. Жалкая. Ещё и неприятностей принесёт сполна тем, кто спас её от горестного тяжелого будущего. Сплошные мороки с ней, словно с ребёнком. Эмили хочет быть сильной, но хищные тени смотрят на неё, смотрят своими страшными запавшими глазами, пытаются коснуться своими когтями… — Мне не нужно было вести её через трущобы! — Вы правы, но эта реакция обыденная. — Этот голос ей не знаком. Может, местный священник? — Она может идти? Девице не дозволено обитать в Храме Солнца, но мы можем устроить её к лекарю. Путешественники через порталы часто очень уязвимы после перемещения, вам повезло… То ли идёт, то ли несётся. У Эмили за спиной сильные крылья, а перед ней небосвод. Так легко… но плита давит на грудь, и Эмили брыкается, пока её кто-то не закидывает на что-то подвижное, словно через плечо. — Мрак колется, — плачет она, слепо цепляясь за грубую ткань. — Не отпускай! — Не отпущу, — мягко отзывается ей гулкое эхо.*
10, седьмой месяц (тайо), 3875 Маджеза (Архэрра)
В Огненной Церкви есть закон, говорящий, что женщина может пройти лишь в ту часть чистилища, что посвящена Луне. Это не такое уж проблемное правило, использующееся так же в Воздушной Церкви, но сейчас доставляет некие неудобства. Например, монах-лекарь не смеет прикасаться к женщине, даже если она больна, а вот женщина-врач в Маджезе отсутствует. — Это не в моей власти, — отмахивается священник. — К тому же, ваша юная дева вряд ли протянет долго. Переход повлиял на неё слишком сильно. Вина в Даре. Сила времени конфликтует с пространством? Эмили почти не контролирует свои способности, так что спор её силы с силой посторонней сказался плачевно. — Что можно сделать? — Увы, я ничего не могу предложить. У Мета скулы выделяются очень резко, а костяшки белеют, хотя он всего лишь держит руку на изголовье кровати. Ирему тяжело это видеть, но ещё сложнее смотреть на лицо спящей. Эмили бледна, но щёки её алеют, точно летние маки, дышит она переменно — то рвано и быстро, то медленно и глубоко. Самое тяжёлое на пути служения Богам — подобные события. Ирем священник, но не лекарь. Однако для большинства людей это одно и то же, так что частые жалобы и просьбы излечить болезнь или рану не прекращаются. Ирем же… не может им помочь. Он молится Солнцу и Луне о здравии, о благополучии и счастье, но он не может заставить небеса помочь нуждающимся. Боги не дают исцеление какими-то чарами. Молитвы — способ обращения к ним, а вовсе не заклинания, спасающие тела, этому учили Ирема с самого детства. Вот только как объяснить, что ты можешь помочь лишь душевно, когда на твоих глазах кто-то страдает?.. А как ему хотелось бы помочь! Боль в сердце вызывают многие воспоминания, но их не изменить. Если бы Ирем мог, он бы приложил все усилия, чтобы поставить Эмили на ноги, однако он лишь священник. Ирем может молиться, но большего ему не дано. — Её жизнь в руках покровительницы-Луны, — шепчет Ирем, склоняясь над Эмили и невесомо целуя её в лоб. То символ, что на всё воля Богов, и священник передаёт несчастной благословение небес. Потом Ирем хлопает недвижимого Мета по плечу. — Я буду снаружи. Друг едва кивает в знак, что услышал. Священник должен оставаться с умирающим, но… Ирем отказывается подтверждать, что Эмили на грани. Эта девушка хрупкая, словно из стекла и фарфора, но она справится. Должна справиться. Ночь — опасное время в южных городах. Тени глубоки и материальны, а воздух холоден и мягок, отчего звуки быстро в нем растворяются. Духота и прохлада, а воры и разбойники вылезают из канав и крадутся вдоль кирпично-песчаных стен. «Боги, защитите её, — повторяет Ирем про себя. — Молю вас, уберегите её». Но небеса не отзываются на то, что является земным. Должно быть, он выделяется среди тёмных улиц, но делать нечего. Пока они в этом гибнущем городе, не стоит яро выказывать свою принадлежность к чужой Церкви. Южане и северяне очень различаются, в конце концов. В центре города фонтаны — неизведанная роскошь. Должно быть, это самое опасное место. Умирающие от жажды нищие отгоняются наёмниками всяческих господ, и в итоге по ночам здесь полно людей — однако Ирем не видит ни одного страждущего. «Здесь что-то нечисто», — думает он, прислоняясь спиной к низкой ограде фонтана — вода даже сейчас бьёт оттуда ключом. Но размышлять уже поздно — его стягивают резкие силки, странные путы, подвижные и текучие, но непрерываемые, а рот зажимает такая же струя. Ирем дёргается, падает на дорогу, тщетно пытаясь дотянуться до кинжала за поясом. Ему хватает одного взгляда, чтобы понять: даром пользоваться нельзя, иначе он всё взорвет. Вода и электричество — слишком опасное сочетание, он просто сгорит заживо. — Хе-хе, — раздаётся смешок. Ирем переворачивается, но вода задерживает его на месте. Тонкие руки ныряют под плащ, ощупывая пояс на наличие кошелька. Темнота звучит бархатисто: — И где же деньги благородного рыцаря? Ирем не был бы собой, если бы поддавался каждой опасности. Эта воровка молода, голос у неё охрипший от песчаных ветров, но текучий, как вода, и бархатный, как кошачье мурлыканье. Однако худоба рук и тонкие пальцы не от рождения такие, и пахнет от неё пылью. — У меня ничего нет с собой, — говорит юноша, сопротивляясь давлению воды. — Пойдём со мной, и я тебя накормлю. Воровка отшатывается со вскриком. Дело в том, что он смог заговорить, или же в смысле его слов? — Знаю я ваше «пойдём»! — шипит она зло. — Сдашь меня страже! — Я несу волю Солнца и решения Луны, — отвечает Ирем. — И мой дом — церковь, а не дом охранников. Руки девушки дрожат. Несмотря на дерзкую выходку, она напугана до глубины души, но не перестаёт рыскать в поисках добычи. — Ты одарена, — произносит Ирем, поворачивая голову набок. Путы ослабляются, чувствуя страх хозяйки. — Вода, верно? Мне подчиняется электричество. Если бы я возжелал, я и ты — мы запылали бы вместе. Это действует. Хватка разжимается, Ирем садится со сведёнными за спиной руками — вода колет их, когда он пытается пошевелиться. Силуэт воровки скрыт тенью, но он всё ещё надеется её разглядеть. — Боги не милостивы ко мне, — зло говорит девушка. — Но из уважения к твоей бедности — убирайся. И бесшумно она исчезает. Вода вспархивает струей и ныряет в фонтан, будто всегда там должна находиться. В ночи воцаряется тишина, и тают огоньки свеч в окнах тех, кто не ложился ещё спать. В домике близ церкви борется за жизнь слабая девушка, потерявшая статус княжны, и единственный близкий друг Ирема сидит рядом, тревожась за неё больше, чем за себя. Невыносимо. Интуиция Ирема не так остра, как у Мета, однако и он чует неладное и устремляется в один из переулков, скрытый в полном мраке. Юноша кидает на него быстрый взгляд, снимает с соседней стены факел и возвращается к фонтану. Ему нужно действовать осторожно, и он умело пользуется даром — скоро намасленные тряпки загораются, а у священника появляется источник света. В переулке идёт бесшумная борьба, яростная и отчаянная. Двое мужчин борются, тянут за руки худую немытую девушку, которая сопротивляется с бешенством, подобным дикому зверю. Для Ирема не становится выбор, и он кидается на мужчин — не так, как ринулся бы лбом в бой Мет, а нацелено и умно, обойдя в расширяющемся переулке их и атаковав рукоятью меча. Два удара по двум затылкам — и оба растягиваются на земле без сознания. Меч с тихим металлическим звоном возвращается в ножны. Девушка испуганно зыркает на него и кидается опрометью прочь, но он быстро и аккуратно перехватывает её за костлявое запястье. — Уж подожди минуту, фонтанная воришка, — сухо произносит он. Девушка останавливается, оборачивается и смотрит на него прямо и решительно, хотя рука её чуть подрагивает. Действительно, молодая — где-то возраста их с Эмили. Худая, но не смертельно тощая, как некоторые нищие. Одежда грязная, перепачканная в золе и песке, много раз перештопанная. Народ, к которому она принадлежит, не определить — какая-то дикая помесь тёмного юга и светлого севера дают мягкую палитру. Она смуглая, и густые волосы её темно-каштановые, но они прямые, а не курчавые, как у островитян, и не сально-чёрные, как у пустынных народов. И кажется, что это обычное дело — однако взгляд у неё выделяется больше всего. Глаза чуть раскосые, насыщенно-синего цвета — потрясающе. — Ты не из местного населения? — спрашивает Ирем. У неё нет повода откровенничать, и она мотает головой. Ирем со вздохом отпускает её руку. — Я не желаю зла тебе, пусть твои способы прокормиться идут вразрез с правилами веры, — мягко говорит он. — Просто скажи, в чём ты нуждаешься. Если это в моих силах, я помогу. — Я бы посмотрела на тебя, умирающего от голода, — огрызается она, но уже без злобы, хоть и сердито. — Когда даже заснуть не можешь от боли в животе. То, что я украла, я делю с другими. В этом она зато честна. Однако до чего ж худая… — Ты недолго в Маджезе? — Меня притащили с караваном, — бурчит она, понимая, что от признания не уклониться. Почему-то сбежать не пытается, хотя вполне может. Да и судя по тому, как она билась и царапалась в руках разбойников, сейчас без зазрения совести она может огреть Ирема его же факелом по голове и растаять во мраке. — Притащили? Ты работаешь с ними или служишь? Вытаскивать каждое слово — не самый удобный вариант. Ирем находится в чужом городе, среди чужих людей, исповедующих учения другой Церкви. — Ладно, можешь не отвечать сейчас, — вздыхает он. — Однако если ты хочешь раздобыть еды, советую следовать за мной. — Я узнаю дорогу к стражам, ты, беляк облезший! — грозно рычит девушка, но всё равно идёт за ним. «Беляк? Облезший?» Впрочем, ругань воровки не задела ничего в душе, так что священник спокойно выискивает кратчайший путь до временного пристанища. Факел занимает своё законное место в стойке близ окна, а сами они заходят внутрь. Нет запаха болезни, как в кельях других, но тяжесть не спала с Эмили — к ним выходит Мет, поблёкший от бессонницы. — Тебе нужно поспать, — твердо говорит Ирем, кладя руку ему на плечо. — Не хочу оставлять её так, — отзывается Мет с тоской во взгляде. Редко можно увидеть его таким истощённым. Даже в самых тяжёлых ситуациях он полон сил и держится… Почему же ему так приглянулась эта девушка? — Иди. Я позову тебя, если что-то изменится, — обещает священник, встряхивая его. — Иди, говорю тебе как твой друг. — Спасибо, — нешироко улыбается ему товарищ, но в глазах его видно: не уступит. — Однако откажусь. Я должен быть здесь, пойми. — Он смотрит с лёгким удивлением на девушку, потом вдруг заявляет: — Ты должна будешь идти с нами дальше. Кто ты? — Рина, — бурчит воровка, хмурясь. — Нет, я о настоящем имени. Ты владеешь даром… Дар жидкости? Воды, крови, сока? Девушка вздрагивает, но уйти ей не даёт закрытая дверь, а к замку она так и не притрагивается. Каштановые волосы отбрасываются по-девичьи изящным жестом, неожиданным для такой замарашки, и воровка отвечает почти гордо: — Меня зовут Кирина. Что тебе-то от меня нужно? Мет касается лба рукой. Он действительно устал, но даже сейчас продолжает улыбаться. Этого не понять окружающим, но Ирем знает — Мет всегда был таким. Через силу, через боль и через тоску Мет всегда улыбается. Дурень пустоголовый. — Знаю, это неожиданно, но я хочу предложить тебе идти с нами. С Иремом, мной и Эмили, когда она поправится. «Когда, — вздыхает про себя священник. — Ты сказал «когда», а не «если». — Этого как зовут? — Кирина кивает на беловласого спутника. — Брат Иероним, — недовольно представляется тот. — Я зову его Ирем, — вклинивается Мет, чуть улыбаясь. — Кирина, ты такая худая. Возьми еды у хозяина этого дома, мы оплатим позже. Я пойду к Эмили. — Эмили? А это кто? Странная девушка. Полчаса назад была воровкой, желающей Ирему если не смерти, то адских мук за отсутствие денег, а теперь как-то незримо вливается в их общество, хотя ведёт себя дерзко и невежливо. Почему Мет решил пригласить её? Ирем скашивает глаза, но лицо друга не дает ему ответов. Они все заходят в комнату, где на кровати мечется больная, и Кирина вдруг вырывается вперёд, подходит и берёт княжну за руку. Эмили коротко и хрипло вздыхает — и вдруг успокаивается. — Что ты сделала? — охает Ирем, кидаясь к кровати, но ещё раньше успевает Мет, касается лба. — Жар не исчез, — ворчит Кирина. — Я просто дала ей немного воды. Вас не учили, что больных больше поить нужно, даже если они не просят? Мет закрывает глаза с таким выражением, что начавшаяся было перепалка между разгневанным необдуманным поступком Иремом и решившей было дать отпор Кириной быстро угасает. — Я расскажу ей всё, — говорит Мет едва слышно, но слова его обращены к Ирему. — Если она решит остаться… в любом случае, ей будет лучше знать всё. Священник кивает. Кирина переводит любопытный взгляд с одного на другого, пожимает плечами и устремляется тормошить хозяина и требовать еды. Эмили бледнеет и краснеет, и жизнь её качается на ниточке.*
Тонкая материя пронизывает всё, но она укрыта от глаз надежно, и даже мерцание воздуха не выдает существование её потоков. Эта материя течением ровным несется через все миры, связывает искаженное пространство надежнее любой другой силы, и нет равной ей. Она могущественнее могущественного, величественнее великого, она — всё и ничего, она — мир и пустота. Ей подчиняется всё материальное и духовное, и нет песен, прославляющих силу её. Однако эта материя есть и не исчезнет. Имя ей… Поток скользит вокруг, и Эмили погружена в него. Она видит, видит течения, они несутся по всем направлениям, но в одном, и невероятно многолики, тысячи разных течений. Эмили различает каждый из них и каждого может коснуться, но не делает так — ей не хочется тревожить материю. Зато она наблюдает, имеет право наблюдать. Тогда со всех сторон приходит ей вопрос, и Эмили ловит его неосознанно. Материя говорит с ней! С расширившимися глазами девушка смотрит на водоворот течений, но душа её уже отзывается на голос того, что не может обхватить сознание — настолько велика власть материи. У силы нет голоса, нет языка, но Эмили безошибочно понимает, она знает, что спрашивает у неё эта пронизывающая до дрожи власть. Она спрашивает, что бы Эмили хотела узнать. А ещё она знает ответ, и Эмили нет нужды выражать свою просьбу. Откуда лёгкость такая в общении с силой, у коей нет разума, нет сознания, нет личности — но есть она сама, всевмещающий поток энергии? Словно бы кусочек этой материи существует в самой Эмили — нет, словно она сама составлена из этой материи. Её тело — это тело материи, её сознание говорит с материей, как дух возвращается к духу. Эмили — осколок этой бездны, Эмили — её посланник. Она подхватывает ветер, ловит его пальцами и неосязаемо ощущает его на своей коже. На том, что составляет ещё и душевную оболочку — всеми чувствами приветствует ветер, словно старого друга. Он и есть её друг, её соратник, её быстрый товарищ легкокрылый. Солнце светит ослепительно ярко, но жар не касается призрачной дымки, из которой Эмили состоит. Ветер спрашивает, хорошо ли ей, и Эмили успокаивающе откликается всем своим существом на его заботу. Она знает, что может подключить физические чувства, но тогда ей будет жарко, тяжело, а она не хочет. Дома бросают тени на ровную землю. Перед Эмили — город, ровные крыши и прямые стены, и натянутые веревки с сушащимся тряпьём на них, и цветные лавочки, полные сукна и фруктов. И люди с укрытыми головами. «Это не Маджеза», — думает Эмили; это первая оформленная мысль в её новом состоянии. Город напоминает Маджезу. Однако он же и отличается. Он красивее и чище, даже нищие в нём двигаются иначе, они одеты лучше и не такие костлявые и больные, как в Маджезе. Здесь люди улыбаются по-доброму, и в уголках их глаз морщинки расходятся мягче. Вот по главной улице продвигается цветная процессия, и Эмили замирает, любуясь открывающимся видом — а её не замечает никто. На верблюдах едут почетная знать города, и правитель — молодой, красивый смуглый юноша машет рукой жителям, а слуги его — хорошо одетые, с гирляндами пустынных цветов на шеях — бросают в толпу блестящие безделушки, бусы и браслеты, и простой люд ловит это, шумно благодаря государя. Здесь хорошо… Совсем не как в гибнущей от голода Маджезе. Здесь солнце светит милосерднее, а жители знают, что их ждёт в будущем — их ждёт свобода. Если бы все города были хоть немного такими же, жизнь всего мира была бы краше. Внимание Эмили привлекает чей-то силуэт. Она следует за ним, и ветер сопутствует ей. Развеваются цветные ткани, шумят голоса; прохожие хорошо одеты, и даже в узких переулочках — а они здесь тоже есть — не заметно следов грязи и хлама. Маленький рай какой-то, избавленный от суеты страшного мира за его ровными стенами. Фигура, за которой следует Эмили, оказывается девушкой. Лет двадцать – двадцать пять, не старше, с кожей ровного оттенка, с густыми вьющимися тёмно-каштановыми волосами, с большим трудом заплетенными в косу — но они и так лихо торчат отдельными прядками из прически. Она в простом платье, из украшений — тряпочные и плетёные браслеты и мелкие блестящие сережки. Обычная жительница города? Эмили с интересом ступает следом за ней, с улыбкой наблюдает за кружащими на улицах детьми, бодрыми женщинами и девушками, крепкими сильными мужчинами. Девушка с тёмной косой останавливается у входа в один из ровных домов, вместо двери там две тонкие шторки. Они раздвигаются, наружу выходит красиво сложенный мужчина. Девушка зовёт его по имени с ласковой улыбкой, но имя это ускользает от Эмили, словно в тумане слышится ей музыкальный голос девушки с чуть слышной хрипотцой далёкого юга. Мужчина тоже одет просто, к тому же, он явно не воин. Хотя руки его закалены работой, меча он не держал — так понимает Эмили и почему-то знает, что не ошибается. Взгляд невидимой странницы ловит среди солнечного дворика сушащиеся ткани; видимо, ими занимается девушка. А мужчина, наверно, занят другим ремеслом, телосложение же такое имеет от природы. Он приобнимает девушку за плечо, та шутливо освобождается, но между ними такая атмосфера доверия, что на сердце Эмили теплеет. Их улыбки, их маленькое, но такое большое счастье… Неожиданно всё вокруг смазывается. Поток вокруг Эмили вихрится, шепча, что пора ей уходить. Эмили в последний раз оглядывается на радостную пару… Зачем же Время показало ей их? Эмили ступает по обгоревшим камням. Осколки режут ступни, хотя на самом деле она не касается их. Небо кровавое, словно его пронзили чёрные облака, солнце скрыто за дымом кострищ. Огонь везде, и Эмили со звериным ужасом отшатывается от стены пламени. Жар не достает её, однако… Кошмар, вокруг кошмар. Кровь залила землю, обрушенные руины пылают, сжигая оставшуюся плоть, трещит дерево и обгорает чернотой ткань. Зрелище настолько страшное, что парализует, и Эмили не может даже вздрогнуть — тело сковало. Наконец, словно годы спустя, тысячи потерянных мгновений, она двигается с места. Шаг, затем ещё. Смрад не затрагивает её чувств, но она кожей его ощущает, и от этого сердце бьётся только чаще и больнее. Чёрный мир крови и огня оборачивается к ней, скаля пасть из обломков былых домов. Это не тот город, что она видела до этого. Нет, не то чтобы не может быть им — а просто не он, так Время говорит. Это место… далеко. Но это место разрушено. Она ищет, отчаянно бредёт через руины, но нет ни одного живого. Эмили, не помня себя от страха, падает на колени посреди бывшей площади — пространство немного чище, но и оно испещрено бороздами в камнях, словно землетрясение было и земля потрескалась. В трещинах засохла кровь. Эмили дрожит. Потом слышит голос и резко поднимает голову. — Вставай же, вставай! Нужно уходить, Наоми, пожалуйста! Детский, протяжный и полный боли крик. Эмили, сбивая ноги, мчится туда. Среди развалин дрожит маленькая фигурка, съёжившаяся и потерянная. Из тени видны лишь два огромных серебристых глаза, зрачки огромны и черны от страха. Напротив ребенка стоит ещё один, немножко постарше, волосы его в копоти, лицо измазано грязью и кровью, одежда порвана. По щекам текут безостановочно слёзы и у него, и у девочки перед ним. — Уходите, — слышится новый голос со стороны, не старше плачущих сирот. — Они пришли за мной. Это моя вина… вы ни при чём. Бегите. — Дурак пустоголовый! — кричит мальчишка с копотью в волосах, резко оборачиваясь. Злость на его личике, злость и горе. — Ты идёшь с нами, это не обсуждается!.. Ну же, Наоми, вставай. Они вот-вот придут, надо спешить. — Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за меня еще больше, — хрипло говорит им в ответ другой мальчик. Выражение девочки и мальчика рядом с ней делают сердцу Эмили больно, но от вида этого паренька оно падает вниз, оставляя огромный вал пустоты. Такое лицо у ребёнка… такое лицо у кого-либо… Мальчишка через силу продолжает: — Бегите на север, вы будете в безопасности… скорее! За спиной второго мальчика опущены четыре окровавленных, переломанных крыла. Они отражают все цвета, на какие способна природа — прекрасные, но ужасающие своей неловкой перекрученностью. Словно волоклись по земле долгое время. — У тебя дар, а не проклятие, — с силой говорит первый мальчик, злость исчезает из его глаз, но боль оста тся. — Ты учил меня этому. — Таким, как я… нельзя существовать. — Замолчи! Замолчи и помоги вести Наоми! — Я не могу убежать от этой правды! Беги, Хей, беги отсюда… Я останусь и приму смерть, как последний из своего народа. Огонь сметает в пыль всё вокруг. Эмили кричит, кричит в пустоту, и лишь материя молча принимает её горестный плач, бесшумно извиняясь за то, что показала такую жестокую сцену. Но вместе с этим приходит и знание, и оно делает Эмили ужасно больно, оно ранит острее самого страшного из мечей, и девушка рыдает в ладони, пока течения вокруг смазываются, меняются, тянут её безвольный призрак вдаль и вдаль… Время отвечает безмолвно на вопросы её безмолвные, и с каждым мигом тяжесть становится всё больше. Наступает момент, когда Эмили больше не может вынести — тогда она перестает спрашивать. Ласковое течение веков касается её и зовёт к свету, туда, где сейчас её настоящее и её жизнь, и Эмили поддаётся ему, ослабевшими чувствами пытаясь уловить произошедшие изменения. Когда она поднимает веки, от уголков глаз стекают слёзы, путаясь в волосах и щекоча уши. Эмили смотрит в потолок над собой, зрачки её сверкают и дрожат, а плач всё не останавливается. — …Эмили? Ты проснулась? Она переводит взгляд в сторону. На краю кровати сидит парень в свободной блузе, с перетянутым ремнём от правого плеча к левому боку. Под его серо-зелёными глазами темнеют полумесяцы, будто он давно не спал. — Мет, — говорит Эмили, и слово вырывается с плачем. — Ты плакала последние несколько часов, но не приходила в себя. Тебе снился кошмар? — Юноша протягивает руку и осторожно убирает слезинки с её ресниц. — Я видела, я видела… Многое. Мет, скажи, ты… Он грустно улыбается. Эмили чувствует боль во всём теле, слабость и головокружение, но именно сейчас как никогда чутко воспринимает реальность вокруг себя, цепляется за каждый штрих мира. — Я надеялся, что ты догадаешься. — Голос звучит мягко, хоть и с ноткой печали. Силуэт Мета освещён солнцем со стороны круглого окошка; там видел кусочек голубого неба. — Но не мог сказать до этого, извини. Ты ведь уже знаешь ответ, Эмили? Боялся ли он, что она отвернётся или испугается, если откроет этот секрет? Или же здесь нечто иное, что сама она пока не видит? Девушка долго смотрит на него, потом улыбается, растягивая сухие губы. — Ты из тех сказочных созданий, что управляли всеми дарами, — говорит она. — Ты Стихиарий. За спиной Мета с мягким хлопком раскрываются четыре безумно радужных широких крыла.