Незаконченная история...

-Господин? — большая поцарапанная острыми когтями Анубиса, который так любил удовлетворять свое желание подточить их на ней, дверь слегка приоткрылась, в небольшую щелку протиснулась маленькая белобрысая головка Анселла, он по привычке уже в сотый раз осматривает этот очень уютный и душный кабинет, пропахший дорогим свежим вином, привезенным из Германии.       В этой тесной комнатушке присутствовали два основных и любимых цвета хозяина: насыщенно-красный и блестящий черный. Главное кресло Пуффа обшито очень качественной кожей агатового тона, стол из эбенового дерева стоит ровно посередине кабинета и каждый раз приводит в небольшой шок маленького Анселла своей колоссальной стоимостью, но для господина это была обыкновенная «высокая и широкая лавка из городского дубочка», которую он на нервах изредка царапал своими острыми, как лезвия, когтями. Золотом и бесценной вещью в своей комнате Пуфф считал гигантский шкаф во всю стену до потолка без дверей, состоящий лишь из ровных, одинаковых полок, которые были до краев забиты исписанными тетрадями, изрисованными блокнотами и книгами, прочитанными владельцем по семь-восемь раз. Он запомнил и выучил наизусть каждую страницу, в его памяти осел каждый диалог этих «сокровищ», каждая буковка, каждая строчка…       Чисто-черная, неприглядная, без красивой обложки и названия потрепанная единственная книга лежала на самом верху, только ей одной была занята целая свободная полка в то время как другие были переполнены. Фолиант был полностью рукописный, с бардовыми пятнами на некоторых страницах, которые оставлены не просто так, и желтыми отметинами от разных напитков. Шершавый переплет придавал некую особенность и отличие от других «цветных лживых тетрадок» (часть цитаты из книги «***», автор (1685-1723) неизвестен). Этот том, в отличие от других, Пуфф перечитывает каждую ночь, находя с каждым разом все новые и новые фразы, будто днем, когда книга стоит на своем месте, сам призрак автора брал в руку толстое перо, макал в чернила и дописывал события, которые не успел написать в годы своей короткой и страшной жизни. -Чего тебе нужно, Анселл? — не посмотрев даже на гостя, господин полностью расслабленно откинулся на высокую спинку кожаного кресла, стоящего слегка под углом относительно стола, с четырьмя извилистыми деревянными расписными ножками и двумя небольшими ручками, покрытыми слоем лака; его глаза были направлены точно в стену, даже, скорее всего, на то, что находилось за ней, взгляд пронзал, подобно лазеру, все, что имелось в кабинете; задумчиво приложив первую попавшуюся ручку, лежащую на столе, к губам, опираясь этой же рукой о него, мистер озабоченно рылся в своих мыслях, думал о недавних событиях и медленно забывал о реальном мире, — Снова Анубис дерет диван? — он не торопясь положил обыкновенную ручку на свое место, лениво дотянулся до бокала и ополоснул его стенки уже теплым в нем красным вином так, что алая жидкость доходила волнами до краев, Пуфф делал это так изящно и мастерски, что она не выливалась на мягкий палас, — дай ему подзатыльник, — слегка усмехнувшись, посмотрел, словно оценивал количество напитка, в только что взятый фужер, — но несильный, иначе я сделаю двадцать таких же тебе, — и тут же за один глоток выпил остатки вина, слегка поморщившись в конце от неприятного послевкусия, в конце своей короткой трапезы тяжело поставив бокал на эбеновый стол так, что стук раздался на всю комнату, -хлыстом. -Но, хозяин… — заикающимся тоненьким голосочком вымолвил помощник, аккуратно подходя к господину, наклонившись чуть вперед и жалобно поджав под себя руки. Анселл уже было хотел продолжить, но резкий стук ладоней о стол и противный скрип острых когтей о дерево заставили его вздрогнуть и зажмурить глазки от животного страха. Хозяин выпрямился во весь рост, опираясь руками о поверхность «дорогой вещицы». -Не до тебя мне сейчас, Анселл! — прокричал он хриплым, слегка пьяным голосом со всей, что осталось в нем силы, которую пожирали с каждой секундой мысли о его любимой и обожаемой дочери, — Проваливай, пока я сам тебя не вышвырнул отсюда, — сквозь зубы, со всей своей накопившейся ненависть, пропитавшей его до костей, мистер «тихим криком» выгонял бедного слугу, хотя всей душой желал оставить мальчишку и говорить с ним о своих проблемах до тех пор, пока не пересохнет все во рту так, что никто из них не сможет произнести даже примитивного звука. -Хозяин, прошу, выслушайте меня! — впервые за всю свою долгую и мучительно прожитую жизнь он повысил голос на того, кто сидел в главном кабинете, — Это очень важно… Глаза Пуффа после таких слов стали похожи на огромные круглые пуговицы, он до боли прикусил себе кончик языка и крепко сжал руки в кулаках, вдыхая воздух душной комнаты, пока не почувствовал слабую боль в легких от переполнения. -Мне не следовало это говорить, но иначе вы бы не… — едва слышным голосом Анселл прошептал это, прижимаясь к стене всем своим крохотным и хрупким тельцем, ожидая тех самых страшных слов от слушателя. Но внутри него горела, словно лучик солнца, который пытается протиснуться сквозь грозовые тучи, маленькая надежда на то, что хозяин выслушает или… -Я изрисую сегодня твое тело кровавыми полосами своими же когтями, пока твой разум не будет готов покинуть тебя. — Господин выдохнул, на его лице появилась довольная ухмылка, — Оболью соленой водой, — глаза стали гореть, блестеть от нетерпимости осуществить свои идеи, — и закончу тонкой проволокой, пропитанной кислотой, — он выпрямился, сложив руки накрест у себя на груди. Бедняжка через каждое слово скользил по стене, прибижаясь к полу, с огромным испугом вытаращив глаза на говорящего. В его рту все пересохло, словно в пустыне, внутри все органы сжимал в свои тиски страх, руки немели, его температура резко опустилась до 35, будто сознание готово было покинуть мальчишку уже сейчас. -Ты знаешь, за что? — не дав даже ответить слуге, Пуфф продолжил, — Мм, знаешь, — спокойно протянул он, — За повышение голоса на мэра этого чертового города! Пшел вон! — Господин сорвался и со всей силы ударил кулаком по стене так, что осталась маленькая вмятина. -Не нужно… — жалобно пропищал светловолосый мальчик, пытаясь держать свой разум крепко в руках, словно огромную птицу, которая с силой клюет и щипает массивным клювом пальцы, царапает когтями и пытается взмахнуть прижавшимися к телу крыльям, чтобы ударить по лицу, наровясь высвободиться из хватки и улететь прочь. Голос господина в ушах Анселла искажался в злобный рык, глаза видели неправдоподобную картину внешности: растущие в буквальном смысле на глазах мышцы рвали рукава черной рубахи и меховой жилетке, пальцы становились в два раза толще, чернели и покрывались густой короткой шерстью, когти закручивались еще сильнее, они желтели и покрывались полосами, словно занозами, вонзившиеся глубоко, под ногтевую пластинку, зрачки вытягивались в кошачьи, радужка краснела так, что от нее отходили много-много выступивших вен, на спине образовался огромный горб, а шея вытянулась вперед; белые жесткие, словно металлические, кривые усы смотрели в разные стороны, а ноги надулись в мощные лапы со львиными тупыми когтями и черной грязной шерстью; лица на господине уже не было, была лишь ярко выраженная морда тигра с заостренными ушами на самой макушке, десна страшно кровоточили, а с желтых клыков открытого рта капала тягучая почти белая слюна, очень похожая на яд или кислоту. Гигантский тигр стоял на двух задних лапищах и медленно, но упоенно рассматривал свои могучие десницы, ладони и тыльные шерстяные их стороны, наслаждаясь ужасной красотой своего тела. -Анселл, я убью тебя, Анселл, слышишь? Убью! — до боли похожие слова поймали ушки помощника; огромная кошка подняла свою морду и, пошатываясь из стороны в сторону, медленно начал делать тяжелые, словно они весили тонну, шаги. В разуме мальчишки что-то щелкнуло, как в перегревшемся механизме, который работал несколько дней на полную мощность. Этот белый ворон, та самая птица, которую так пытался он удержать, вырвалась из его худощавых ручонок и, взмахнув крыльями…просто растворилась в воздухе черным пеплом, истошно каркнув на прощание. В глазах тут же помутнело, они закатились, как перед крепким сном, а тело обмякло и потеряло всю свою хоть и маленькую, но силу. Обморок и тот самый мир забвения… -Черт! Я упустил его! — топнул от злости и негодования он ногой о какую-то поверхность, даже не похожую на пол из досок уже родного кабинета, — теперь я один. Это было очень страшно, — Анселл закрыл лицо руками, на его глазах едва выступили прозрачные соленые капельки, которые смочили большие светлые ресницы, поэтому некоторые из них слипались и образовывали маленькие толстенькие пучки. -Ну-ну-ну, мой мальчик, — послышался возле уха картавый нечеловеческий, но очень мягкий голос, а на плече чувствовались четыре тонких пальца с маленькими коготочками. Белое крыло кротко опустилось на головку Анселла и тут же прижалось к телу ворона, чтобы не потерять все накопившееся тепло. -Ты! — целеустремленно крикнул он, оторвав руки от лица и позабыв о слезах, — теперь-то ты никуда не денешься! — мальчишка махнул рукой, пытаясь ухватиться за грудку птицы, и сжал все пальцы в кулак, когда чуть-чуть почувствовал мягкие перья. Длань прошла сквозь Сознание, ворон рассыпался на мелкие частички огромной сложной мозаики из чистого уже белого пепла, отчего Анселл вздрогнул и отдернул руку ближе к себе. Сознание три раза цокнуло, строго покачав головой и перебрав лапками на его плече для удобства. -Рано еще, мой мальчик, рано, — ворон резко наклонил голову набок, по-птичьи, короткими рывками смотря в разные стороны. -Почему? — по-детски удивился он, смотря на Рассудок, который снова собрал все свои загадочные кусочки воедино, большими глазками, — понимаю, — спустя пару секунд, опустил голову, сложив руки у себя на груди, и оперся о дерево, которое так долго вертелось в его разуме, словно по какому-то щелчку двух пальцев возникшее из неоткуда, будто из ярких разноцветных блесток, переливавшимися на свету палитрой из всех тонов, — наверное, я ни за что в жизни не узнаю, что такое «настоящая родительская любовь», — тяжело вздохнул мальчик и поднял глаза вверх, часто моргая от ярких лучей и слегка щурясь; ворон со всей силы ударил крыльями о воздух, поднимая свое легкое, как перышко, тело вверх, начал медленно планировать на ближайшую нижнюю ветку древа со вкусными, наливными, насыщенно-красными, зелеными и желтыми яблоками. Они были такими крупными, сочными, что хотелось откусить и почувствовать, как густой сладкий напиток этого фрукта будет таять во рту, заставляя с жадностью попробовать еще и еще, — он любит меня только тогда, когда видит, что я-жестокое, желающее всем смерти животное. Но это ведь неправильно! Я ведь не дьявольская игрушка, которую используют для очередного убийства. Он сходит с ума по вечерам, восторженно перечитывая, наверное, уже в сотый раз эту чертову книгу! — свет вокруг Анселла становился тусклым и в какой-то степени неприятным; он отчаянно вздохнул, вспомнив самое драгоценное событие в его жизни и продолжив безмятежным голосом, — Как-то раз он пришел домой в очень нетрезвом состоянии, барабанил в дверь и говорил что-то заплетающимся языком на немецком. Когда я открыл дверь, его тело, как еле стоявший мешок, ввалилось в квартиру и упало на пол. Господин, все так же находясь на полу, даже попросил табак и трубку, хотя в жизни не брал в рот курево, считая, что легкие-это святое в человеке. Быстро прибежав с нужным, я поднял беднягу с пола и подал в противно трясущиеся руки, — мальчишка неприятно поморщился, исказившись в лице, — старую, еще доставшуюся от его (даже не знаю, кого) трубку, наполненную табаком, который я нашел в подвале. Запах от него шел такой, что у меня у самого в глазах помутнело! Я спросил его: «Вы в порядке, господин?». Знаешь, что он мне ответил? — голос Анселла задрожал от воспоминаний, на глазах выступили едва заметные капельки, в которых было чувств и эмоций больше, чем у кого-либо; ворон топтался на месте, перебирая лапками, очищая клювом свою мягкую шубку, медленно вытягивая первое попавшееся перо и тщательно рассматривая каждый сантиметр; светловолосый мальчик закрыл глаза, вобрав в себя полную грудь воздуха для собственного покоя, и крепко сжал руки в кулаках, — Он сел на корточки…чтобы быть наравне с моим ростом…он дышал на меня этим мерзким алкоголем…я чувствовал дешевое пиво, вино и крошку самогона с ненавистным ему коньяком…я думал, что он умрет от такого «коктейля»…но нет, представляешь? Господин положил руки мне на плечи…и сказал…я до сих пор наизусть помню эти слова…«Прекрати, Анселл. Мой сын не смеет называть меня на Вы!» — он с трудом проглотил застрявший ком в горле, который мешал говорить и мыслить, — «Анселл, я люблю тебя, Анселл, слышишь? Люблю!». Его голос был пропитан, словно вкусный десерт сиропом, чувствами, в нем не было той злости, которую испытывает на мне изо дня в день. Мистер крепко обнял меня, первый и последний раз прикоснулся губами к моему лбу и…уснул, проскользнув своей щекой к моему плечу, расслабляясь и наваливаясь на меня всем телом, — мальчик закончил, сев, на бледно-зеленую траву в позу лотоса, крепко сжимая в кулаках локоны своих мягких волос; Рассудок лишь хитро ухмыльнулся, готовясь вспорхнуть, чтобы подобраться поближе к бедняжке и услышать продолжение приятной, сладкой истории, — Андайн он любит больше жизни, всегда дарил ей одежду, водил в дорогие рестораны и баловал предметами роскоши. Она жалела меня… — Анселл запнулся и, тяжело вздохнув, полез одной рукой во внутренний, наспех сшитый им же карман черного свободного, но очень красивого детского пиджачка, — вот, смотри, — он протянул руку поближе к клюву ворона, чтобы птица смогла рассмотреть ту же красоту, которую видит мальчик: сделанная из чистого серебра лапа дракона крепко держала бирюзу, которая отражала в себе целый мир неизведанного, воображение в зависимости от настроения видело в камне как маленьких рыбешек, которые мирно патрулировали местность или же уходили за тонкую и хрупкую границу, так и темное, вечно ночное океанское дно, переполненное мрачными тенями, которые больно пронзал тусклый одинокий шарик–это морской черт пытается приманить к себе очередную закуску, чтобы в десятый раз полакомиться свежим мясом, и каждый раз, когда он приближался к передней границе бирюзы, Анселл вздрагивал от страшной внешности рыбины: не закрывающегося рта, полным острых кривых штыков, мутных глаз и хаотично разбросанных по всему телу белых игл; серебряная лапа, державшая игрушку для воображения мальчишки, переходила в блестящий извилистый хвост, который должен был обвивать палец, словно ядовитая змея, победно охватывающая всем своим телом меч павшего героя, — она отдала мне его и попросила всеми способами прятать от отца, иначе… — Анселл вздрогнул, быстро спрятав кольцо в кулаке, слегка распахнув глаза от страха, будто даже не доверял собственному Рассудку.