prisoners

Всё, что слышно — это лишь их громкие мысли, тревожные, беспокойные, не дающие им спать и нормально функционировать. Что есть норма? Определённо не этот неясный взгляд стеклянных глаз в зеркале. Бывает, зеркала не выдерживают человеческого уродства и трескаются. Юнги зеркало пока ещё терпит. В это утро, когда раздался звонок, он идёт к Чимину, понятия не имея, что говорить. Он просто считает своё появление в той комнате важным. Знаковым. Чистой необходимостью. Лучи солнца разъедают подоконник, за окном как всегда белоснежная пелена, а Чимин страдает. Юнги совершенно не обязательно видеть его каждый день и каждый час, он и так знает, как тут всё плохо. Хорошего действительно мало. Чимин сидит в кресле, которое стоит посреди комнаты и повернуто к окну. И всё, что он делает — это смотрит вперёд и молчит. — Я слышал, как звонил телефон, — говорит Чимин, когда видит того, кто к нему пришёл. — Кто это был? — Друг того человека, — вздыхает Юнги, подходя ближе. — Что он сказал? — Ничего такого. Просто ищет того, кого потерял. — Найдёт ли? Меньше всего им хочется, чтобы ситуация была раздутой и оглашённой. Меньше всего им хочется, чтобы их доставали вопросами, приезжали сюда, в чём-то подозревали или того хуже — обвиняли. — Что мы будем делать, если ситуация начнёт набирать обороты? — спрашивает Чимин, водя пальцами по обивке кресла. Такой простой, обычный жест и в то же время до безумия нервный. — Для начала, — тихо говорит Юнги. — Нам всем нужно успокоиться. Наше волнение может выдать нас. — Я спокоен. «Кто угодно, но не ты», раздаётся в голове. — Нет, Чимин. Их взгляды пересекаются, делая всё в разы тяжелей. У Юнги рождается оглушительное чувство, будто он смотрит на самого себя. У Чимина, как и у него, успели отрасти корни — через несколько месяцев от искусственной рыжины и следа не останется. Впрочем, и бирюзовый цвет, который теперь скорее чёрно-бирюзово-серый, вскоре покинет и Юнги. Он покрасился на спор, будучи нетрезвым и заимев долгожданный контакт с осветлителем и краской. Не совсем той, которую обожал когда-то... По Чимину легко понять, в каком разломе земной коры он застрял. Как протянуть руку помощи из соседней ямы пиздецовых размеров? — Ты должен как-то отпустить этот груз. Простить себя, забыть, я не знаю, — чувствуя, что даёт абсолютно бесполезные советы, Юнги отводит глаза. — Но не мучиться. — Ты не понимаешь, что я чувствую. Вообще-то, Юнги понимает. Он ощущает всё то же самое, но в более слабых проявлениях. — Я бы и хотел отвлечься, — продолжает Чимин. — Но я не могу. Расскажи, как это делаешь ты. Время, чтобы обдумать ответ. А в гниющем сознании он находится не сразу. — Раньше я рисовал. Говорить о таком как от сердца отрывать. — Правда? — теперь голос Чимина звучит тише, потому что Юнги целиком и полностью унесло в собственные воспоминания. Первая картинка в голове. Он стоит с друзьями в художественном магазине посреди красок, кистей, мольбертов и холстов. Он зашёл туда только потому, что на улице стоял собачий холод и им необходимо было хоть где-нибудь погреться. И даже когда тепло пронеслось по всему его телу, уходить оттуда не хотелось. Хотелось остаться посреди этих полочек и стеллажей навсегда. Вдыхать характерный запах, бродить и рассматривать, представлять и фантазировать о том, что можно было бы изобразить с помощью всех этих штук. Вторая картинка. Юнги вернулся в тот магазин с накопленными деньгами, раскошелился на стандартный набор (Мольберт, холст и краски. Кисти он одолжил у знакомых). С радостной миной и цветастым пакетом возвращался домой, предвкушая как будет творить. Третья картинка. Недовольный отец заметил покупки и наградил сына грозным взглядом. Начал шептаться о чём-то на кухне с женой. На следующий день Юнги не нашёл ничего из того, что приобрёл в магазине. Четвёртая картинка. Юнги стал немного старше и начал рисовать в тайне, для себя и изредка, когда так и хотелось выплеснуть что-нибудь на бумаге. Брат, который ещё тогда жил с ними, находил его рисунки и откровенно смеялся над ними, докучал вопросами вроде: «Что это значит?» или «Для чего это, Юнги?». Однажды он выкинул некоторые из них, придумав самую глупую отмазку в мире — якобы не заметил во время уборки. Юнги сильно злился тогда, с кулаками лез на хёна, за что получал в ответ. И пятая. Юнги был вдохновлён чем-то очень сильно и видел острую потребность изобразить это на холсте, но рука предательски зависла над наброском, не желая продолжать. Тогда-то рисунок смялся и полетел в мусорку. Юнги почувствовал что-то похожее на тошноту, ему хотелось реветь от обиды, от того, что он стал таким внушаемым, от неспособности делать любимые вещи без всяких задних мыслей. Из головы не выходили возмущённые лица родителей, в ушах звучал свинячий смех брата. Это с ним навсегда. В общей сумме он рисовал, скрывая это ото всех, года два. Мало, но в то же время так много. Потому что это спасало. Спасёт ли сейчас? Наверное, нет. Потому что он утопающий, а рисование — это дырявый спасательный круг. Иллюзия помощи. Выигрываешь лишь секунды, а толку. Или ради этих секунд и стоит жить? Бороться, глотая воду? Барахтаться, чувствуя приближение дна? Не видеть ничего, кроме плотной мокрой пелены? — Правда, — кивает он. — Это помогало мне. — Ну, я не художник, — говорит Чимин. — Я тоже. Как они вообще дошли до этого? Он ни с кем не говорил о таком. А с Чимином, который не понравился ему с первого дня, почему-то решил пооткровенничать. По сути, ничего такого сказано не было. Для Чимина это просто обыкновенный факт из биографии Мин Юнги. Можно вздохнуть и жить дальше. — Но такая деятельность очень помогает. И развивает! Моторику там. Душу. — Это не моё, знаешь... Из моих рук вечно всё летит. Ну, кроме молотка. Далее следует болезненный смех. Страшный и нервный, от которого хочется бежать. Юнги и не думал, что всё зашло так далеко.

♯

— Что это за бабушка такая, которая ни разу не позвонила внуку, чтобы узнать, как у её внука дела в её же отеле? Эта старая сука всегда меня поражала, — негодует в трубке мать. Тэхёну хочется съязвить насчёт неё самой, но он держится. — Она занятая женщина. Тэхён надеется, что так оно и есть, что бабушка вечно в делах и не звонит только поэтому, а не почему-либо ещё. Ещё он надеется, что она никогда не узнает, что произошло в её отеле. Не узнает не только она, а вообще все. — Ты сам как? Обратно когда? Надо же, она спросила о…о Господи Боже, о нём! О его делах! А вот второй вопрос его напрягает. Неспроста. — Я здесь до последних чисел декабря, — отвечает Тэхён, пытаясь понять, почему же она спрашивает об этом. Прекрасно знала же, что он едет сюда на три месяца. Или из-за сотрясения ей пришлось попрощаться с памятью? Выждав пару секунд, он осторожно спрашивает: — А что такое? Потому что он знает, что мать не скажет ему, что соскучилась. Это не та история, не-а. — Я задал вопрос. И всё, что он слышит — её вздохи. — У меня проблемы, Тэхён, — наконец произносит мать. — Большие проблемы. Так он и думал. — Что случилось? — Меня уволили с работы. Это первое. Замечательно, блять! Мамаша как всегда затащила. — Что ещё? — вспыхивает Тэхён. — Это первое, значит, есть что-то ещё? Он готов ко всему. Наверное? — Я привела домой мужчину на днях. Всё кончилось тем, что он ударил меня и выгнал из моей же… нашей квартиры, Тэхён! Он просто не открывает дверь, заперся и сидит в ней. Дурак какой-то! Чем он мне только понравился? Нет, ухажёр он ничегошный, весьма ёбкий, но ума ни шиша! Тэхён правда пытается устоять на ногах и не заорать на собственную мать благим матом. Но в итоге: — Сука! — кричит в трубку он, разрываясь на куски. — Чем ты думала, когда приводила кого-то в наш дом? Своей непросыхающей пиздой? Он отвратительный сын. А всё почему? Потому что яблоко от яблони. Сгнивший плод от иссыхающего умирающего дерева. — Что ты предлагаешь, а?! Приехать и открыть тебе дверь? — Ты злишься, я понимаю, — она пытается выглядеть адекватной, но тщетно. — Психологи говорят, что мы имеем право на плохие эмоции... — Вызови полицию, позови соседей! Сделай же хоть что-нибудь, мама! Последнее слово как напоминание. Ей бы самой к мозгоправу, да как можно скорее. — Мне нужен ты, — это что, рыдания? — Ты бы справился с этим, сынок. Мой любимый Тэ... Сынок. Тэхёну хочется отрезать себе уши. Она наверняка пьяна сейчас и звонит либо с мобильного (как не проебала его ещё, а?), либо из автомата (наскребла в карманах мелочь?). Всё это — лишь прокуренный скулёж. — Я работаю, ясно? — напоминает ей Тэхён. — Я не могу просто так бросить всё ради тебя. А она могла бросить его ради всего. Они такие разные, мать и сын. Не семья, а бутафория. Театральная постанова, в которой актёры заебали друг друга не на шутку. Но и закончить представление тоже никак. — В общем, я жду тебя назад. С деньгами. Ты уж постарайся, — теперь никаких рыданий не слышится, её голос грубеет. Как быстро она взяла себя в руки! — Хоть раз в жизни постарайся. — Пошла нахуй! — истошно кричит в трубку Тэхён, но всё это происходит уже после того, как мать прерывает разговор. Он ненавидит её так сильно. Все эти трясущиеся руки, потерянные нервные клетки, тошнота, подходящая к горлу, и нескончаемая злость — всё из-за неё. Это она сделала его таким эмоционально нестабильным и сломанным. Он ненавидит свою мать. Даже звоня редко, даже не маяча на горизонте, она умудряется портить всё. Он ненавидит то, что ему не к кому возвращаться. Может, даже некуда. Там, в Тэгу, это не дом. Это ёбаная конура с полоумной матерью, которая сначала называет его «сынком», а потом мешает с грязью. Она просто существует. И этого более, чем достаточно. Кулак бьёт по столу, стенам, костяшки начинают мгновенно болеть. Да хуй с ними, заживут. Сколько ему тут осталось? Недель пять? Даже здесь неспокойно. Обстановка накалилась от одного только звонка друга того покойного неизвестного, и Тэхён молится, чтобы это не зашло слишком далеко. Как они будут это расхлёбывать — он без понятия. Прошло ещё несколько дней, а в воздухе, как ни странно, стояла тишина и умиротворённость. Но всё это было мнимым. Правило номер один: помнить, что бурям предшествуют затишья. Правило номер два: быть всегда готовым к этим самым бурям. И они…готовятся? Так ли это? Ну да. Ага. Пока Юнги где-то там пытается образумить Чимина, Тэхён и Чонгук пытаются образумить друг друга. Их четверо. И все они пострадавшие. Но если смотреть правде в глаза, первые двое ещё и убийцы. Вторые выжившие, которым повезло. Спасённые убийцами. А все четверо — сообщники. Это зовётся моральной травмой. Обычно её лечат с помощью специалистов, но здесь помощи ждать неоткуда — кажется, здесь даже стены пропитались немощностью и безысходностью, что уж говорить о самих людях. Чонгук славный парень. Тэхён продолжает с ним общаться, говоря так часто, что время остаётся только на сон и другие личные дела. В какой-то момент Юнги перестаёт выполнять функцию (слово грубое, но ситуация и так сделала их роботами) друга, который готов был слушать Тэхёна вечно. На его место приходит Чонгук, и Тэхён даже начинает запоминать какие-то рандомные мелочи, например, то, какие таблетки для сна у Чонгука всегда имеются с собой или имена его родителей. Изначально имеющиеся тандемы изменились. Никто не думал, что Чимин и Юнги, которые денно и нощно враждовали, будут зависать в комнатах друг друга (не то чтобы Тэхён следил, совсем нет), а он сам будет полоскать собственную мать при Чонгуке. Чонгуку можно доверять и открываться, а это весьма важно. Пусть хотя бы здесь всё идёт своим чередом. После сытного обеда (который был приготовлен ими двумя совместными усилиями, к слову), они приземляются на диван в вестибюле. — Скучаешь по путешествиям? — интересуется Тэхён. Чонгук задумывается, что странно — казалось бы, ответ будет положительным и мгновенным. — Больше всего мне сейчас хочется домой. Тэхён и рад бы поддакнуть, но не может. — Что будешь делать, когда вернёшься? — на сей раз спрашивает уже Чонгук. Разлагаться, например? Было бы неплохо. — Устроюсь на другую работу. Начну снимать квартиру наконец, — Тэхён отгоняет все мысли о матери и доме и пытается думать о светлом: о самостоятельной жизни в одиночку, о возможности всё начать сначала, о самореализации. — А я на пару месяцев сгоняю домой, как-нибудь объясню свой приезд и схвачу заслуженных пиздюлей. Потом снова на учёбу, как бы мне этого ни хотелось. Через несколько недель всё это кончится. Они разъедутся каждый по своим городам, займутся своими делами и будут вспоминать работу здесь лишь иногда. В душе Тэхён понимает, что все эти люди успели стать для него чем-то важным. Именно они спасли и спасают его во всех смыслах, и даже мысль о расставании его убивает. Но он же как-то справлялся и без них, верно? А время у них ещё есть.

♯

Чимину всё это время снился один и тот же сон. Сон, в котором он бежит по какому-то серому лабиринту. И он никогда из него не выбирается. Чимин просыпается с криками, которые мгновенно пытается заглушить с помощью подушек. Ему не по себе от того, что парни это наверняка слышат. Знают о его слабости. Они и сами ослабли, бесспорно, но никто из них не орёт. Что снилось Чимину раньше? Забавные наркоманские сны, над которыми хотелось смеяться. Упоротая упоротость. Что снится ему теперь? Что-то похожее на то, о чём бы он предпочёл забыть. Что-то, от чего хочется плакать. Иногда в его снах появляется Юнги. Остальные парни тоже, но он всё же чаще — догадаться почему так происходит несложно. Чимин не понимает почему, но там у парня волосы отнюдь не бирюзовые, а тёмные. Он пытается запомнить его именно таким, потому что такой Юнги кажется очень симпатичным, естественным, настоящим?.. Юнги хочется верить. Он похож на тех самых людей, которые сохранят любую твою тайну, любой твой секрет, даже самый грязный. И всё, что делает Чимин — это несёт околесицу. Но он считает, что ему простительны такие вещи. Ещё он, кажется, пропустил момент, когда Юнги стал выслушивать эту его околесицу. Тот приходит минимум раза два в день к нему в номер и просто… говорит о всяком. И пусть зачастую это что-то об инженерии (даже если Юнги начинает с чего-то одного, всё всё равно сводится к ней), Чимин внимает, слушает с неподдельным интересом. В кресле ему отлично. Взгляд устремлён в конкретную точку — вершину какого-то высокого холма — разум практически очищен, в голову лезет меньше страшных мыслей (они находят отражение лишь во снах, пусть так), тело расслаблено. Чимин, который вечно не мог усидеть на одном месте, да что там, в одной стране, всё свободное время проводит сидя в кресле. Кому расскажешь — не поверят. Тот случай поставил жирную запятую на его жизни. Не точку — это ни в коем случае не конец — но запятую, как знак паузы. Возможно, пауза продлится долгое время, но так даже лучше. Что он будет делать потом? Когда время пребывания здесь подойдёт к концу? Ему придётся снова окунуться в ту серую повседневность, от которой он старательно убегал. Засесть за учебники, вчитываться в длинные тексты, учить их, устроиться на работу, не спускать деньги на протухшие мечты. Поигрался и доигрался. Хватит, игр оказалось сполна достаточно. Иногда, кстати, система ломается — не Юнги к нему приходит, а Чимин к Юнги. Без стука (фантастика какая-то, он никогда не привыкнет к этому!) заходит в его номер и обнаруживает парня за каким-нибудь занятием — как правило, тот сидит за ноутбуком или в телефоне. Сегодня он тоже к нему приходит и обнаруживает его рисующим. Застывает на пороге, удивлённый. Как следует промаргивается. Потому что на полу валяется множество листов, в большинстве своём помятых. А за столом сидит Юнги, который, кажется, увлечён своим занятием настолько, что не замечает вокруг себя ничего — даже кончик языка высунул, почти не моргает. — Вспомнил былое? — спрашивает Чимин, прокладывая путь к нему, стараясь не наступить на разбросанные листы — мало ли, вдруг они нужны? Творческих натур так просто не понять. Зрение у него не самое лучшее, но Чимин понимает, что на бумагах изображено чьё-то лицо. Сплошным простым карандашом. Серый цвет может быть красивым. Но не тогда, когда вся жизнь им окрашена. Юнги замечает Чимина, но от дела не отвлекается — творит и дальше, да так, что начинает казаться, что карандаш вот-вот порвёт белоснежную бумагу. Настолько чувствуются старание и полная отдача. А он говорил, что не художник. Ха. — Погоди, — проходя мимо стола, Чимин таки вглядывается в рисунок. — Это… — Это ты. Огось. Неожиданно. И непонятно. — Ты рисуешь меня? — о таком даже спрашивать странно. — Реально? — Да. На рисунке Чимин улыбается. Примерно таким лучистым кексом он приезжал сюда. Что с ним сталось? Он превратился в сушёный сухарь. Стал чем-то просроченным, тем, что на грани выкидыша, одной ногой в помойке. И Юнги просто сидит и рисует его. Его…прежнего. Рисует не с натуры, а по картинке в голове, и всё, что хочется узнать, это: — Зачем? — На память, — Юнги наконец поднимает голову. Глаза у него красные, им точно требуется отдых. — И я хочу, чтобы ты вновь стал таким же. Попробуешь? У Чимина не находится слов для ответа. Его рисуют?.. Это всё в новинку. И что-то в этом есть. Ощущение волшебства, может. Взгляд снова падает на пол, на котором лежат десятки листов с его же изображением. Где-то заданы лишь пропорции, где-то нарисовано всё его лицо. И Чимин всё равно не понимает ничего. — Не трать своё время на рисование меня. Потому что Чимин понимает, что это тоже труд. Потому что он не просил. — Неужели тебе в кайф рисовать мою рожу? Карандаш откладывается в сторону. — Я не рисовал четыре года, Чимин, — Юнги даже не смотрит на него, он говорит, скорее, себе под нос. — И впервые за это время я почувствовал необходимость в этом. Сделать не ёбаный чертёж, а что-то отличное от этого. Не всё ли равно, тебя я рисую или нет? Можешь не забирать портрет, так и быть. Просто дай мне его закончить. Чимин стоит неподвижно какое-то время. В этом весь Юнги. Он взрывается редко, да метко, брызгая своей лавой повсюду и убивая всё живое на своём пути. Первым всегда доставалось Чимину. И пусть сейчас ничего обидного сказано не было, в отличие от той легендарной ссоры на кухне, к примеру, ему становится не по себе. Наверное, нужно уйти? Оставить Юнги одного, дать ему возможность заниматься, чем он хочет и не докучать вопросами, не давить присутствием и недоуменным (скорее тупым) выражением лица? Последнее, что вылетает из губ Чимина, это: — Я заберу его. Даже если ты в итоге нарисуешь меня одноглазым. Дверь он старается закрыть как можно тише.

♯

Чонгук убирает номера от скуки. Если раньше это была обязанность, выполнять которую они не особо спешили, то теперь это стало неким лекарством, отвлечением. Протирать пыль и мыть полы — не самое худшее, что могло с ним случиться. Он делает это в одиночку. Берёт тряпки и швабру, старательно выполняет свою работу, напевает себе под нос любимые песни (дело доходит даже до "Venus" из рекламы женских бритв) и по-дурацки танцует. Вся эта беззаботность испаряется в момент, когда Чонгук застывает перед той самой дверью. На ум сразу же приходят все книги и фильмы про злополучные номера в отелях. Чонгук ощущает себя героем, которому необходимо собрать информацию об этом. Героем, который вряд ли останется с целёхонькими нервами. Ну или живым. В ней всё точно так же, как было до того дня. Комод на месте, все двери и дверцы закрыты. Они уже протёрли на всякий случай все поверхности, до которых мужчина мог прикоснуться, но Чонгук проводит по ним мокрой тряпкой ещё раз, лишь для собственного успокоения. Мало ли что, правда? Потом он оказывается в другом номере, в котором они прятались с Тэхёном в ту ночь. Этот шкаф — спасение, Чонгук будет слагать про него легенды. Только вот слушать их некому. После той ночи что-то щёлкнуло в его сознании, заработало по-новому. Когда вся жизнь проносится перед глазами — это как-то не очень. Заставляет обращаться вглубь себя, многое переосмысливать, ставить под сомнение. Планы такие: отработать здесь, получить законные деньги и вернуться в привычное русло. Впервые ему хочется, чтобы время остановилось. Не замедлилось, не поспешило, а именно замерло. Чтобы всё это вмиг стало вакуумом. Почему? Потому что в медлительности жить невозможно. Почему? Потому что быстрота лишит его того, что успело стать нужным. Всех их. Чимина, Юнги и… Тэхёна. Тэхёна, который составляет ему компанию 25 часов в сутки. Тэхёна, с которым Чонгука связывает так много. Тэхёна, который мог умереть вместе с ним. Умереть. Раньше это слово было нестрашно говорить вслух, потому что Чонгук не задумывался. Мало кто действительно задумывается. Теперь это слово даже в голове прокручивать боязно. Ну, ещё бы. Посиди в шкафу с заткнутым ртом, зная, что где-то в отеле бродит помешанный. Но это что-то напомнило. Тот самый случай в начале лета. Девушка, которая была легка, как бабочка, и в то же время тяжёлая, как ёбаный металлолом. Понравившаяся девушка, которая не пришла. Сильно понравившаяся девушка. Алкоголь, снотворное больше положенного. Ванна, полная холодной воды. Чимин, его руки во рту Чонгука. Вонючая рвота повсюду. Слёзы и крики. Надежды на лучшее, борьба с худшим. Тогда казалось, что был дан шанс свыше и им надо пользоваться. Теперь кажется, что это ещё один шанс. Быть не может, что Чонгук заслужил. Всё это как будто не просто так. Не просто так он застрял в этой плачевной комедии. Может, во всём есть какой-то смысл. А может, и нахуй его? Весь этот смысл. — I'm your Venus, — возвращается к пению Чонгук, выжимая тряпку. — I'm your fire...

♯

— Давайте просто откроем дверь. — Чимин однажды открыл уже. — Ты действительно шутишь об этом? — Прости. — Пиздец какой-то... Слова тут бессильны. — Прости, Чимин. — Нужно спросить, а потом решать. — Я правда не хотел такое сказать. — Я тебя услышал. — Кто спросит? — А есть разница? — Так давайте же! После этой фразы их распри прекращаются. Они начинают молча коситься на дверь, в которую стучат уже четвёртый раз. Эмоции очевидны — доминирует страх. Не даёт им нормально соображать, прорисовывает ужасные картины в голове. Что их ждёт? Жизнь за решёткой? Родители, которые с ума сойдут от стыда и злости? (Юнги). Родители, которые будут лить горькие слёзы? (Чимин и Чонгук). Родители, которые проигнорируют случившееся? (Тэхён). Голос по ту сторону двери принадлежит господину Хэилю. Он входит громко, с уже привычным «здравствуйте, молодые люди!». И вроде бы должно быть хорошо от его появления здесь, спокойно от доброжелательности. Всё так и есть до тех пор, пока Чонгук не замечает, что администратор приехал не совсем один. За его спиной стоит какой-то невысокий мужчина, волосы которого разделяет аккуратный пробор, а взгляд маленьких чёрных глаз разделяет всех присутствующих на части как разделочный нож. Тот самый друг. Сомнений нет. Его имя — Пак Сокмин. И здесь он только для одного. Он ищет пропавшего. — Итак, — начинает господин Хэиль, после того как они представляются друг другу и усаживаются в вестибюле. Чувствуется неловкость, слишком весомая. — Вы уверены, что в отель никто не приезжал? На вопросы они отвечают все вместе. — Абсолютно. — Хорошо. Не было ли вами замечено никаких людей на территории отеля? Машин, других видов транспорта? — Не было, господин Хэиль. — Поступали ли звонки о бронировании номеров?  — Нет. — Всё это очень странно, — не дав закончить Хэилю, произносит Сокмин. Он не спускает с юношей глаз, смотрит на каждого по очереди, как будто пытаясь проникнуть в их мысли. И Чонгук пытается думать о пони, например. — Что Вы имеете в виду, уважаемый? — Дело в том, что мой друг прислал мне фотографию из отельного номера. Я бы хотел её сравнить. Вдруг он всё-таки был здесь? Вот он, момент, когда Чонгуку действительно становится страшно. Он смотрит на парней — они все удивлены до единого и теперь не смотрят собеседникам глаза в глаза, а в пол. Всё это как удар хлыстом. Что делать? Потолок летит прямо на Чонгука. Пол проваливается, а стены сужаются. Что делать? Ловушка. И вновь то чувство, которое Чонгук предпочёл бы не испытывать никогда. Тэхён говорит: — Мы же сказали, что… — Подождите, молодые люди! — жестом останавливает его Хэиль. — Я правильно Вас понял? — он поворачивается к Сокмину. — Вы хотите осмотреть все семьдесят с лишним номеров и сравнить с имеющейся фотографией? — Именно так. — Вот незадача, — качает головой Хэиль. — Я не могу этого сделать? Сука. Чонгук громко сглатывает. Даже слишком громко. Но этого не становится слышно (спасибо, блять, господи), потому что администратор говорит: — Конечно, если бы отель работал в обычном режиме, я бы вряд ли позволил подобное. Но учитывая, что он пустует, а также Ваши обстоятельства, мне ничего не остаётся… — Премного благодарен. Я могу начать? Что за привычка у этого мужчины перебивать? Что он, что покойник хороши: один перебивает людей в прямом смысле, другой в переносном, не давая закончить мысль. — Да, конечно, — по лицу администратора Чонгук понимает, что тому меньше всего хочется решать проблемы неизвестно кого, но иначе он просто не может. — Пусть кто-нибудь из этих юношей проводит Вас. Чонгук смотрит на Тэхёна, который переводит взгляд на Чимина, который начинает коситься на Юнги. Всё решается само собой. — Следуйте за мной, — натягивая улыбку, говорит Юнги. К-а-т-а-с-т-р-о-ф-а. Уже можно считать минуты до их кончины? Чонгук ловит воздух ртом, его душевное равновесие на исходе. Он смотрит на Чимина, на котором нет лица. И на Тэхёна, который грызёт ногти. Каждый сходит с ума по-своему. Шоу продолжается. Когда они уходят, господин Хэиль склоняется над столом и шепчет: — Всё это, — рука администратора показывает в сторону уходящих. — Скоро доведёт меня до белого каления. Знаете, сколько раз он звонил за последнее время? Десять. Два из них поздно ночью. Мужчина начинает массировать виски. — Я кручусь как белка в колесе, потому что не хочу, чтобы об этом инциденте узнала хозяйка «Жемчужины». Госпожа Ким и так находится во взвешенном состоянии из-за случая, что произошёл здесь год назад. Нужно не забывать о том, что они ничего не знающие мальчики. — Что за случай? — спрашивает Чонгук, сидя как на иголках. — Смертельный. Девушка упала с лестницы, сломав себе шею. Её муж поднял на ноги всех, кого только можно. А теперь этот самый муж пропал! Можете себе представить? Сокмин назвал его имя, а оно мне показалось крайне знакомым. Я не мог уснуть сутки из-за этого! Чонгук хмыкает — жизненно. Они нормально не спали куда больше. — Но в то же время я не думаю, что он приехал в наш отель, учитывая, что здесь погибла его жена. Это как минимум странно. Но Сокмин просто настоял на том, чтобы попасть сюда. Чего он только пытается добиться? Если он добьётся того, чего хотел, то всё. Пиши пропало. Интересно, мама откажется от Чонгука после такого? Какого цвета форма в тюрьмах? Сколько им дадут? Или всё обойдётся? Вот так можно проебать все шансы на нормальную жизнь. А потом им говорят, что фотографии совпали. А они бледнеют как полотно. Как тот самый снег снаружи. И весь мир летит в сточную канаву. — Хорошо, — произносит Юнги, когда он с Сокмином возвращаются обратно к ним — мужчина выглядит разъяренным, а парень обречённым. — Этот мужчина действительно здесь был.