Цепная реакция

Она вырвалась из его хватки с завидной стремительностью. Может, ей это показалось. И вовсе он не хватал ее за руку сейчас. В такой толпе, в этом чертовом хаосе немудрено. По ее коже скользнуло что-то прохладное. Гермиона чуть было не вскрикнула. Так, спокойно. Уж это-то точно сигнал того, что у нее отчаянно сдают нервы. Ты отделалась от него. Все закончилось. Гермиона продолжала проталкиваться сквозь толпу, стараясь раствориться, убежать, исчезнуть как можно скорее. Ей удалось немного успокоиться лишь тогда, когда прохладный воздух обжег ее лицо и руки, когда легкие наполнились загазованным воздухом, и волосы растрепал ветер. Сладкий, липкий пот на коже раздражал. Что ж, сатиренок был прав – этот вечер и впрямь оказался особенным. Она проклинала себя за то, что послушала его и решила остаться. Если бы… Черт, слишком, слишком много этих «если бы» в последние дни. Просто нужно забыть его. Его прикосновения. Его руки. Их руки. Его пальцы – их пальцы. Его дыхание на ее коже – ее трепещущие вздохи. Адресованные ему. Мерлин, как это глупо. Гермиона зажмурилась, запустив пальцы в волосы. Резко потрясла головой, пытаясь избавиться от досадных, липнущих к ней навязчивых мыслей. А заодно и от этого покалывания – от мурашек – на коже. Мурашек, вызванных им. Боже. Как она вообще могла поступить так? Как она могла с такой легкостью и одурманенностью, безо всяких воплей рассудка просто взять и… отдаться? В самом деле – отдаться? Она. Гермиона, которая два – два! – года с лишним давала Рону(!) от ворот поворот. Та самая Гермиона, которая никого не подпускала к себе и на метр. Позволила. Позволила, черт бы ее побрал! Да еще и кому. Прикоснуться к ней так, будто… Но она ни за что не признает тот факт, что он был прав в своих словах. Потому что в своих действиях он ошибся. Настолько, что это за пару секунд довело ее до сумасшествия. Заставило ее рассудок замолчать. Уйти. Она задыхалась и давилась собственным воздухом, распирающим грудь. Малфой – животное. Мерзкое, гадкое. Чудовище. Демон. А она… Она просто была на взводе. Только и всего. И опрокинула пару стаканов высокоградусных коктейлей. Да, именно так. Ее рассудок всегда затихал, когда доходило до жалких, натянутых объяснений с самой собой. Он заглатывал любое, даже самое никчемное и неправдоподобное, насквозь фальшивое оправдание, лишь бы не пытаться копаться в… во всем этом. Гермиона потерла виски кончиками пальцев. Где-то в глубине она чувствовала эхо зарождающейся мигрени, буравящей ее черепную коробку. Нужно просто успокоиться. Хотя бы попытаться взять себя в руки. Ее проблема в том, что она слишком зацикливается на этих совершенно ничего не значащих встречах. Ничего не значащих. От этих слов ей самой стало смешно. Видимо, она себя недооценила, и она все еще способна – хоть и частично – отличить правду от уже совсем очевидной лжи. Ладно. Пусть так. Пускай она врет самой себе. Все ради того, чтобы избавиться от своей чрезмерной впечатлительности. Гермиона не заметила, как ей вдруг стало холодно. Как одни мурашки сменились другими, и прохладный весенний ветерок заставил ее зябко поежиться. Пожалуй, она выбрала чересчур открытое платье для мая – в Лондоне нынче было не настолько жарко. Настолько открытое, что этот его взгляд… Господи! И что с того, что он смотрел на ее ноги? Что? Что с того, что его взгляд так бесстыдно и безнаказанно путешествовал по ее телу, изучая его? Еще чуть-чуть, и Гермиона бы ущипнула саму себя. Эти отравленные мысли в ее воспаленном мозгу. Срочно избавиться от них. Срочно. Ей нужно домой. Она уже хотела было поймать такси, как вспомнила – зачем, если есть волшебная палочка? Ее пальцы начали быстро перебирать оборки платья, в поисках маленького серебристого клатча, который, вероятно, должен был быть и у нее и на бедре и… Которого не было. Гермиона осмотрела себя с головы до ног и решилась на еще одну отчаянную попытку осязательных поисков, прекрасно понимая, что успехом они не увенчаются. С нарастающей в груди паникой Гермиона огляделась, однако серебристой ткани нигде не было видно. У нее внутри все похолодело, внутренности скрутило тугим узлом. Она чувствовала, как змейка игольчатого холода сворачивается кольцами ориентировочно в области местонахождения ее желудка. Она не могла потерять клатч с волшебной палочкой. Просто не могла. Гермиона Грейнджер никогда ничего не теряла. Ничего и никогда. Так, спокойно. Наверняка он просто соскользнул с ее плеча где-нибудь в баре. Да, точно. Именно так. И ей даже думать не хотелось о том, что это Малфой или кто бы то ни было еще украл его. Гермиона понимала, что необходимо вернуться и попытаться найти пропажу как можно скорее. Но вход в бар словно отталкивал ее. Войти туда означало вернуться. К нему. Встретиться с его кисловатой усмешкой и довольным взглядом. Снова попасть в переплет. Дать ему повод. Снова… Черт, и ладно с этим! Она войдет внутрь, вернется туда и совершенно не к нему. Земля вокруг него не вертится. Свет клином на нем не сошелся. Даже если он так и не думает. У нее свои дела, у него – свои. Малфой напивается, Гермиона ищет пропажу. Прекрасно. Ее даже устраивал такой расклад. И неожиданно она поняла, почему он туда пришел. Это было так просто – и, разумеется, совершенно не вовремя. Просто ему тоже было тихо там. Он тоже мог забыться. Смешаться с толпой. Он мог перестать быть предателем и изгоем. Хотя бы на один вечер. Мерлин, глупости все это! Это совершенно ненужное ей понимание только мешало, выбивало из колеи. Растереть в порошок, развеять его по ветру и забыть. Впиться пальцами в железную ручку и потянуть. Войти в душный переполненный зал. Вот то, что она сделала. Вот то, что было правильно. Он сидел, сгорбившись над полупустой рюмкой. В горле надсадно пекло, а под сомкнутыми веками то и дело плясали пятна. Точнее, всего два пятна. Почти сливающихся с чернотой. Если бы его спросили, почему он подошел к ней, почему он позволил своим рукам совершать такое, он бы даже под прицелом палочки не смог дать ответ. Это все было, как игра. Она, раскачивающаяся невпопад, с запрокинутой головой и закрытыми глазами, со слегка приоткрытым ртом. Ее чертовы руки, взмывающие вверх и опадающие. Скрещивающиеся бедра и лодыжки. Она, тонущая в музыке. Она, совершенно не подпадающая под составленный им шаблон. Сначала он даже не поверил собственным глазам. Это не могла быть она. В таком откровенном открытом платье, обнажающим ее плечи, ее глубокие ключицы с треугольником из родинок. Ее ноги. Грейнджер всегда была простушкой. Была, есть и будет. В ее теле, в ее движениях, во всем этом нет ничего выразительного или грациозного. Ничего запоминающегося или того, за что мог бы зацепиться взор. И он убедился в этом сам. Осмотрев с головы до ног. Изучив и проанализировав. Слишком маленькая грудь и тонкая, почти без изгиба талия. Выдающиеся заметные позвонки. Чуть выступающие – почти наверняка – реберные косточки. Худые и острые плечи. Да, на каблуках она была выше – почти доставала макушкой ему до линии скул. Она вся – углы и прямые линии. Он бы никогда не захотел такую, как она. Он бы никогда на такую не посмотрел. Но даже несмотря на внушительную внутреннюю брезгливость он бы не сумел объяснить, почему вообще задумался об этом. И по какой такой причине ее карие глаза смотрят на него из-под его же век. Совершенно обычные, к слову. У каждой второй такие. В них не было ничего – ни глубины цвета, ни огня, ни черта выразительного, кроме ее собственных эмоций. И все же они отпечатались на его сетчатке. С каждой изогнутой ресничкой. С каждым бликом и пятнышком. С трепещущими веками, на которых паутинкой просвечивались капилляры. Сравнив их с виски, он изрядно погорячился. Салазар, это какой-то бред. Это все просто для того, чтобы доказать, что каждое его действие имело смысл – подтвердить аксиому того, что она бы никогда… Никогда – что? Раньше ему для подтверждения этого факта не требовалось даже на нее смотреть, не то что уж… касаться ее. Кончики пальцев все еще покалывало в месте их соприкосновения с ее телом. Мерлин. Драко упрямо сжал руку в кулак. Ногти больно впились в ладони. Он просто хотел поиздеваться над ней. Снова. Желал увидеть ее смущение, ее неловкость, ее злость. Эти ее красные, почти что багровые щеки. Все, чтобы самому выпустить пар. И понять, что острое чувство сожаления – это просто чувство сожаления, без излишеств и скрытых подтекстов. И что оно задыхается и подгнивает в нем. Испаряясь. Навсегда. Но она не позволила. Кажется, что, дав ему шанс довести себя однажды, она решила приберечь остальные. Она развернулась и ушла. Взяла и вырвалась из его хватки. Драко видел, что ей неприятно. Он замечал, как она кривится, и пылают ее щеки. Как ей остро хочется ввернуть грубое словцо, влепить смачную издевку. Но она не сорвалась. Держала себя в руках. В своих совершенно легких и неинтересных, невыразительных, худых руках. К черту. Он сделал глоток из очередной поданной сатиром рюмки. Малфой не считал, сколько пил. Какое это имеет значение? Для того чтобы забыться, он средств не жалел. Было слишком душно, жарко. Почти горячо. Он откинулся на стуле и рассеянно расстегнул еще одну пуговицу на рубашке. Все еще не распахивая глаз, не позволяя цветным бликам раздражать его зрение. Неожиданно до его слуха неприятным жужжанием донеслись чьи-то слова: - Пойдем отсюда, Сэмми. Я не желаю сидеть бок о бок с предателем. Раз сюда пускают даже таких, то боюсь представить, какой еще здесь собирается сброд. Малфой оцепенел. В ответ – чье-то глухое бормотание. Затем вновь реплика неизвестного: - Посмотри на его руку. Давай, посмотри. Видимо, Министерство не в состоянии разобраться с каждым из этих уродов… - Да ладно тебе, Бобби. Так говорить нехорошо и очень-очень грубо. И невежливо, - отозвался писклявый женский голосок. Драко не мог знать наверняка, что говорят о нем. Но он был уверен, что прав. Хотя… почему не мог? Разве здесь так много людей, руки которых заслуживают какого-то особо внимания, дают какие-то знаки? Его хребет опалило огнем. Ярость закипела в нем за какие-то миллисекунды. Он обернулся, натянул на губы привычную кривоватую усмешку и взглянул на коренастого Бобби, выглядящего как огромный гиппопотам. Тот буравил его грозным и до невозможного глупым взглядом. - В самом деле, Бобби. Мамочка не обучила манерам? Ай-ай-ай. Бобби сжал руки в кулаки. Его маленькие глазки-щелочки сузились. На его шее яростно забилась жилка. Сэмми – тоненькая блондинка с разноцветными глазами схватила его за локоть и прижалась грудью к его спине, словно пытаясь спрятаться. Она начала торопливо бормотать что-то ему на ухо, но здоровяк лишь отмахнулся от нее, словно от назойливой мухи. Отступил от нее, сделав шаг в сторону Малфоя. Драко не шелохнулся. - Тебе слова не давали, - зло бросил он. Его глаза раскраснелись от неприязни и напряжения. – И как только вас таких на свободе держат… Куда смотрит Министерство? Кажется, или музыка и впрямь стала тише? И сатир то и дело бросает настороженный взгляд то на одного, то на другого? Пускай. Драко приторно улыбнулся: - Министерство смотрит на меня. Бобби замер. Его кадык рьяно выпятился. - Тебе самому не противно от того, что ты светишь тут своей… своей отметиной? – губы Бобби растянулись в ненавидящей гримасе. – Я бы на твоем месте уже давно покончил со всем этим. Если бы в тебе была хоть капля мужества, не говоря уже о стыде, ты бы давно взял и уби… Резкий удар пришелся Бобби в челюсть. Малфой и сам не заметил, как вскочил со своего места, как его кулак взметнулся вверх. Как удары посыпались один за другим. В зале раздался чей-то вскрик. Музыка стихла. Толпа замерла. Завтра об этом наверняка раструбят во всех газетах. У него определенно будут проблемы. С семьей, с самим собой, со всем на этом гребаном свете. Но это не имело никакого значения сейчас. Потому что главной была месть. Его телом управлял гнев, взрывной, неконтролируемый, сжигающий все препятствия на своем пути. Этот недоумок перешел запретную черту. Ту самую, которую даже сам Малфой запретил себе миновать. А такое непростительно. Он заслуживает. Бобби повалился на пол. Его пальцы лихорадочно пытались нашарить в кармане волшебную палочку. Но Малфой не дал ему это сделать. Послышался хруст – Драко наступил на его руку, сжимающую что было сил обнаженное древко. Волшебная палочка обратилась в щепки. Бобби взвыл. Да, он был сильнее и крепче. Да у такого могучего детины наверняка могло бы быть преимущество в этой схватке. И он почти встал на ноги, чтобы дать отпор. Почти. Лишь пару раз его противнику удалось попасть по лицу Драко. Один раз – в щеку, второй – в нос. Драко вновь повалил его на пол. Он чувствовал струящуюся, теплую кровь на лице, попадающую в рот, оставляющую солоноватый ржавый привкус на языке. Плевать. Эти «раны» – пустяки. Бобби сыпал проклятьями. Извивался, пытаясь нанести ответный удар. А Малфой нападал все ожесточеннее и ожесточеннее. Так, что вскоре Бобби просто хрипел и поскуливал, захлебываясь слюной и кровью. Неожиданно Драко ощутил чьи-то цепкие пальцы на своих плечах. Испуганная, неуправляемая толпа пыталась оттащить его от его жертвы. Кто-то бросил заклинание, но оно просвистело, улетело мимо, едва его не задев. Малфой попытался избавиться от силы, сдерживающей его. Но эти руки оказались проворнее, и острые ноготки чуть ли до крови впились в его плечи. Десятки палочек были направлены в его сторону. Какая-то девушка отчаянно требовала, чтобы прибыл наряд из Министерства и увез «этого буйного, гнусного, чудовищного…» Неизвестные руки переместились чуть выше и вцепились в воротник его рубашки. Кто-то безапелляционно потянул его на себя. Вновь пущенное заклинание проскочило всего в миллиметре от его плеча. - Пригнись! – гаркнул прямо над ухом надорванный голос. Из-за спины Драко все тот же незнакомец пустил ответное заклинание куда-то в толпу. Началась суматоха. - Он вооружен! Вооружен! Все тот же голос пробормотал какое-то заклятие. У Драко на голове будто бы разбили яйцо. Волны жидкого холода обволокли его тело. Он больше не сопротивлялся. Хотя, видит Мерлин, стоило бы. Он бы даже мог вырваться из этой цепкой хватки, потому что адреналин все еще бурлил в его крови. - Он пропал! – крик паники, крик ужаса. Заклятия замерцали в воздухе одно за другим. Пущенные в хаотичном порядке, они то и дело настигали совсем не того, кому предназначались. Малфой был в эпицентре хаоса. И, надо сказать, ему крупно повезло, что его до сих пор не задело. Его отволокли в сторону. Быстро и уверенно. Настолько быстро, что он даже пожалел о том, что ему не хватило времени на то, чтобы как следует расправиться с этим недоумком. Или подставить себя сомну нацеленных на него палочек. - Ты совсем рассудок потерял или просто кретин? – взревел едва знакомый голос, когда они, неизвестно каким образом пробравшиеся через обезумевшую толпу, оказались на улице. Малфой лишь молча утер с лица капающую кровь. - Нет, я тебя спрашиваю! – тоненькая ручка влепила ему увесистую пощечину. Драко перехватил ее запястье и дернул незнакомца на себя, желая поставить его на место. Его лицо чуть не оказалось в зарослях густых каштановых волос. - Грейнджер? – ошарашено спросил он, глядя на слегка трясущуюся девушку. Ее глаза горели безумным огнем. - Ты хоть понимаешь, чем тебе это грозит?! Ты вообще хоть когда-нибудь отдаешь себе отчет в своих действиях?! Она вырвалась из его хватки. А он позволил. Потому что не верил, что это, во имя Мерлина, была она. Грейнджер была в истерике. Она крепко прижимала к груди серебристую сумочку и в ужасе смотрела на него своими огромными карими глазами. - Ты полный придурок! – заключила она, сделав пару глубоких вдохов. Малфой частично пришел в себя. Отошел от нее на шаг назад. Он тяжело дышал. А тяжелое, практически неподъемное осознание произошедшего едва не сбивало с ног. - Зачем ты это сделала? – спросил он, противясь подставить лицо порывам прохладного ветра. - Сделала что? Вытащила твою задницу оттуда? Между прочим, у меня тоже могут быть проблемы из-за тебя… - затараторила она. - Зачем ты полезла в это? Какого Мерлина, Грейнджер?! Я не просил, чтобы меня останавливали, я не… - Ах, ты не просил?! – вновь взорвалась она. – Не просил, значит?! Она буквально задыхалась от возмущения. Ее голос срывался на хриплый, надорванный крик. Толпа, по-прежнему бушующая внутри, разбушевалась с новой силой. Грейнджер, усилием воли проглотившая остаток своей грозной тирады, опасливо огляделась. - Пошли, - уже тише произнесла она. – Здесь не стоит оставаться. Окажись он в другой ситуации, он бы непременно ответил ей привычной грубостью. Он бы прижал ее к стенке и надавил бы на все ее больные места. Но сейчас… Сейчас он просто устал. А еще он хотел, чтобы она исчезла, чтобы перестала маячить у него перед глазами, словно испуганная фарфоровая кукла. Малфой почти отпихнул ее, нарочно задев плечом. Он знал, что не скажет ей «спасибо». Потому что не за что. Он знал, что она этого и не ждет. Потому что это был он. Обуздать свое бешенство. Свою ярость. Не сорваться на ней. Просто… не сорваться. Не давать повод. Еще один за этот вечер. За всю его чертову беспалочковую жизнь. Драко просто шел вперед. А Грейнджер, словно послушная собачонка, семенила за ним следом, дыша ему в спину. По крышам забарабанил привычный студеный дождь. И ее чертовы шаги. Цокот остреньких каблучков за его спиной. Бьющий по барабанным перепонкам. Наконец Малфой не выдержал. Резко обернувшись, он чуть было нос к носу не столкнулся с ней. - Что? – рявкнул он. – Тебе заняться нечем? Так катилась бы к своему рыжему патлачу. - У тебя кровь, - спокойно ответила она. - И что тебе с этого? Он скрестил руки на груди. В этом его тоне столько пренебрежения. - Ровным счетом ничего. Ей как будто все равно. На его злость, на его небезразличие. Какого черта она увязалась за ним? Шла следом, словно брошенный щенок или примерная такса? Почему ее вообще это… беспокоило? А она просто смотрела на него, запрокинув голову, не моргая. И в этом взгляде было что-то… как будто умиротворенное. И еще она походила на мокрую курицу. Влажные волосы облепили лицо. Платье мешком висело на ее хрупком тонком теле. Кривоватая осанка – прямой взгляд. Что с тобой не так, Грейнджер? - Ты выглядишь просто ужасно, - отозвалась она. - Кто бы говорил, мисс чудовищная осанка и костлявые лодыжки. За собой следи. Она выпрямила спину. Даже не вздрогнула. Уродина. Всегда была, всегда будет. - Нельзя в таком виде расхаживать по улицам. Или тебе мало того, что произошло? Впечатлений не хватило? О, просто заткнись. Но – Мерлин – это же Грейнджер. Грейнджер и ее… забота? Именно забота. Не простое беспокойство. Не простое… что-то. И это до ужаса нелепо. Потому что в этом было нечто почти унизительное. Но почему он тогда не чувствовал себя униженным, оскорбленным ее присутствием? По какой причине он не пытался раздавить ее в этот раз? Он ведь мог? Мог и не сомневался в этом. А в итоге он просто… Он думал, что сказать. Мозг отчаянно генерировал колкости, но все мимо, все безрезультатно. Не было никакого пожара. Были только тлеющие, осыпающиеся угли. И его готовность – Мерлин, дай сил, – поддаться этому ее вниманию. Ну и кто из них еще тут брошенный щенок? Холодные дождевые капли скатывались за воротник, струились по лицу, смешиваясь с запекшейся кровью. Да, он и впрямь слишком устал. От себя, от этой пустой вражды. От нее. - Чего ты хочешь? – наконец, спросил он. Почти не враждебно. Почти… неважно, как. Просто спросил. Грейнджер моргнула. Опустила взгляд. Словно смутилась собственных мыслей и поступков. Поздно спохватилась. А, может, и не поздно. Ведь, по сути, он никогда не знал о том, что творится в ее голове. Кажется, сейчас и она сама этого не знала. - Я могу доставить тебя домой. У меня же есть палочка, и я бы могла… - Ты совсем двинулась? Да, она совсем. И, кажется, и правда двинулась. Сошла с ума. Слетела с катушек. Называйте, как хотите. Суть-то все равно одна. Наверное. Она чувствовала себя такой жалкой сейчас под его желчным взглядом. Такой маленькой. Но это была… она. Она настоящая. Та, которой не было уже много дней, недель… лет. Она, дарующая заботу. Опекающая. Ведь это ее главная потребность – быть нужной, значимой, имеющей смысл. Быть важной. Она, не умеющая, не знающая, как любить, но способная отдавать себя даже врагу номер один просто потому, что ему это нужно – чье-то внимание – даже если он и не хочет признавать это. Она. Такая же надломленная. Такая же потерянная. Несчастливая. Несчастная. И он как будто это понял. На крошечную секунду. На короткий молекулярный миг. Он ее понял и тут же отверг это. Он в этом не нуждается. Он не нуждается в ней. В ней, изучающей его квартиру понимающим, болезненным взглядом. В ней, разглядывающей партии бутылок по столам и углам. В ней, которая всегда была несуразной и неправильной. Которая всегда была чем-то как будто большим, чем она на самом деле являлась. Это все пустое. Это все зря. И она, быть может, и сдалась бы. Но как бы не так. Потому что она, черт возьми, была Гермионой Грейнджер. Измененной временем, обновленной не в лучшую сторону, но это была она. Все еще упрямая, настаивающая на своем. Она настояла и в этот раз. И он даже не понял, не помнил, как у нее это получилось. Как будто они поменялись ролями. Словно она научилась им управлять. И эта секундная связь, проскользнувшая в тот момент, стала чем-то более длительным, значимым, практически осязаемым. Она перенесла его на порог его квартиры. Немного удивилась тому, что в Мэноре он больше не живет. Он видел это, хотя она ни слова не сказала – лишь тихонько опустила взгляд, изучая порог его негостеприимной, холодной, обшарпанной квартиры. Он не пустил ее внутрь. Она этого и не просила. Она знала, что он поступит именно так. Потому что он всегда так делал. Грейнджер настаивала на том, чтобы залечить его раны, но он отказал. Так было правильно. А даже если и нет, то… Нужно. Просто – нужно. И на миг он вновь увидел ее, извивающуюся и надрывающую глотку под Круциатусом. И это вновь полоснуло его ножом. Он в этом повинен. Он. А она – черт – она о нем заботится! Так неправильно. Наоборот. Он захлопнул дверь у нее перед носом. Поклялся себе, что больше никогда они не пересекутся. Никогда она не вызовет в нем сожаления. Он никогда на нее не посмотрит. Не допустит того, чтобы она в очередной раз проявила свое неуместное великодушие. Или как это называется? Он не знал. Слишком хватит ее в нем. Он больше не допустит того, чтобы она стала его отражением.