Цепная реакция

Они не виделись целый месяц. Болезненно долгий, тягучий, тоскливый. Месяц, который она – уж в который раз – подарила Рону. Они гуляли, ходили в кафе и в театр. Он даже сводил ее в оперу. Она улыбалась ему и отдавала свое тепло. И он был полон ею. Он был счастлив. До определенного момента. Все как будто было хорошо. По крайней мере, она думала, что так есть, что так будет. Но было невыносимо. И с каждым новым днем она задыхалась все больше, тонула все глубже, стремительно шла ко дну. Гермиона думала, что внимание Рона все изменит в лучшую сторону, что он изменит ее и заставит почувствовать ее по-другому. Но она ошиблась. Все стало только хуже. Гораздо. Так, что порой хотелось выть. Никогда еще не чувствовала она себя так. Никогда еще. Что-то изменилось в ней после той встречи с Малфоем. Что-то в ней как будто умерло. Гермиона стала совсем другой. Почему она была такой тогда? Зачем так поступила? Мерлин, она не знала. Она искала оправдания в своей чрезмерной ответственности, глупости, слабости… Искала и не находила их. Потому что знала – в этом нечто другое. Нечто большее. Но копать в этом направлении она была совершенно не готова. Когда Гермиона Грейнджер отказалась от поисков истины, от самоанализа, от самой себя? Когда? И главное – по какой причине? Хотя ответ на последний вопрос она, пожалуй, знала, причем, очень хорошо. Эта новая старая жизнь разрушала ее. Доводила до исступления. Заставляла жить по принципу «что проще», а не «что правильно». Но она не могла отказаться от нее – цена за ее отказ была слишком высока. Хотя иногда ей думалось, что Рон даже не заметит ее исчезновения, ее ухода. А если и заметит, то далеко не сразу. Ее милый, глухой, нечуткий, родной и неправильный Рон. Тот, который ей все еще дорог, который все еще имеет значение. Ведь уйти от него значит оставить не только его одного. Этот уход означал бы то, что она покидает Гарри, Джинни, всю семью Уизли. Она покидает. Она предает. Гермиона не могла предать. Она не в состоянии отвернуться. Уж лучше жить, задыхаясь самой. Но она против воли искала повод. Начала чаще придираться ко всему – к тому, как сложены его вещи, какие рубашки он любит, как он себя ведет. Как будто эти придирки заставят его от нее отказаться. Якобы это имеет значение. Сначала Рон возмущался, а потом сказал, что это всегда было в ее натуре. Конечно, Гермиона ведь с роду была перфекционисткой. И он это принимает. Ему это даже нравится. Но как бы не так. Они начали чаще ссориться. То и дело возникали разлады, и Гермиона не успевала заштопать одну дыру, как тут же появлялась другая, еще большая по размеру. Как-то раз Рон даже не пришел ночевать домой. А в столовой его ожидали остывший пресный ужин и Гермиона, закутанная в плед. Конечно, они мирились. Довольно пылко, по ее меркам, но банально по его мнению. По обоюдному негласному мнению они приняли решение ни с кем не делиться своими проблемами. Так будет лучше для всех. И в этой круговерти, в этой неразберихе в жизни семейной и жизни духовной, ее мысли то и дело возвращались к Малфою. Он как будто стал ее утешением. Потому что было в них двоих что-то общее. И она уцепилась за это. Он увидел, он понял, заметил. На крошечный миг. На долю секунды. Без длинных тирад, слез, объяснений. Малфой не знал ничего. Малфой знал все. И Гермиона даже со временем перестала оправдывать собственные мысли. Она перестала искать мотивы и смыслы. Она просто думала. Ей было это нужно. Словно он – ее последний кислородный баллон в этом озере беспросветной тоски. Такие разные, такие одинаковые. И она больше не впадала в ужас при мыслях о нем. Гермиона давно перестала бояться и стыдиться этого, потому что это было почти естественно – посвящать ему свои мысли. Наверное, самые сокровенные. Он стал ее личным дневником, ее отдушиной. Это было нелогично, это было против всех правил. Это было. И так она чувствовала себя спокойнее. Пусть он внутренне отмел ощущение этого понимания – она увидела, поняла это по его глазам. Пусть. Она никогда не думала, что между ними может быть нечто по крайней мере схожее, не говоря уже общее. Она ошиблась. Уж не впервой. С тоской она вспоминала те – уже бесконечно и безвозвратно далекие – школьные годы. Время, когда даже несмотря на трудности и опасности, жизнь была не в тягость. Жизнь, которая теперь кажется сном. Ей стоило бы бороться за свое «семейное» счастье. И она пыталась. Пыталась, правда ведь? Но какой в этом толк, если все – словно в стену? Наверное, еще чуть-чуть, и она сама начнет ночевать на работе. Она и так повысила планку загруженности до невозможного. Гермиона проверила всю документацию за прошедшие пять лет. Она перевыполнила рабочий план, закончив несколько отчетов на месяц раньше положенного срока. Она взяла на себя ответственность давать раз в неделю ознакомительные занятия новичкам и будущим сотрудникам отдела. Она бывала на всех мероприятиях, совещаниях и советах. По офису даже прошлась шутка о том, что благодаря ее чрезмерному усердию и трудолюбию возможно будет сократить чуть ли не весь рабочий штат без ущерба для Министерства. Гермиона полностью увязла в работе. И это ее почти отвлекало, почти заставляло забыть… забыться. Но чувство того, что ей чего-то не хватает, не отпускало. Это касалось не только ее жизни с Роном, нет. Скорее, это было нечто на физическом уровне. И она прекрасно знала, чем являлось это что-то. А если взять чуть выше кончиков пальцев – этот кто-то. Думать о нем она еще могла себе позволить. Причем преимущественно в естественном ключе, без фантазий, иллюзий и сахарной ваты. И потому, когда ей в голову пришла мысль вновь с ним увидеться, Гермиона тут же ее отвергла. Отвергла, чтобы уже через пару минут приняться смаковать и обсасывать ее со всех сторон, словно леденец. Разумеется, такая затея показатель феерической глупости и наивности. Нечто более несуразное и в голову прийти просто не может. Нет, нет и нет. Ни за что. Чертовы статьи в чертовом «…пророке». Те самые, которые она старательно игнорирует, потому что и так догадывается об их содержании. Думать о Малфое – это одно, а беспокоиться о нем – волноваться за него – совершенно другое. Она проклинала себя за свое чертово беспокойство. За то, что не может оставить все это в стороне, когда есть более насущные проблемы. За то, что ей хотелось продлить этот миг понимания. Гермиона знала – Малфоя вызывали в Министерство, и не один раз – шумиха поднялась та еще. По всему ее отделу ходили разного рода слухи, но она целенаправленно их не слушала – незачем. Она не из тех, кто сплетничает или ведется на глупые россказни. Личные дела Малфоя ее не касаются. Совсем. И она упорно старалась все игнорировать, лишь бы не позволить себе увязнуть, загореться еще сильнее. И, конечно же, она не искала возможности пересечься с ним. Ни единой. Она всего лишь хотела взглянуть на него – хотя бы со спины, – чтобы понять… что? Что ничего не изменилось и все осталось по-прежнему, или что произошла какая-то кардинальная перемена в их отношениях? Отношениях, Господи. Может, ей нужно было узнать, что с ним все в порядке? Или не в порядке. Или… Сказать, чего ей больше хотелось, было невозможно, потому что невозможным кажется уже то, что она вообще этого хотела – увидеть его. Однако пересечься им не удавалось. Будто бы он специально избегал ее. Бред, конечно же. Ему это не нужно. Он об этом даже не думает. И она практически была готова отказаться от всего этого, вернуться в прежнюю колею, к привычной жизни, ведь даже Рита Скитер под конец месяца сдалась, и постепенно статьи в «...пророке» сошли на нет. Гермиона их не читала – себе дороже – лишь пару раз натыкалась на кричащие заголовки. Однако назойливые слухи таки добрались до ее ушей и заставили распалиться вновь. - Его проверяли в Больнице Святого Мунго. - Зачем? - Нужно же удостовериться в том, что он совершил нападение, будучи во вменяемом состоянии. Но с этим-то, – смешок, – загвоздка и вышла. - То есть? - Выяснилось, что он был пьян. И вообще целители из Мунго говорят, что он серьезно так пристрастился к бутылке. Сейчас у него еще «светлый» период. - Надо же, а я думала, это очередная газетная утка. - Как бы не так! - Ладно, ну а дело чем кончилось? - Говорят, что ему и его семье вынесли официальное предупреждение – еще один такой случай, и все, здравствуйте, дементоры и Азкабан. С ними и так хорошо обошлись. - Да уж… слушай, ну а почему он все-таки до сих пор здесь появляется? Разве этого предупреждения не достаточно? - Многие настаивают на более тщательном расследовании произошедшего, дело вызвало большой резонанс. Вообще говорят, будто ему кто-то помог в ту ночь уйти из бара. Якобы, у него был вооруженный сообщник. - Не может быть! - Может, и еще как, он же бывший Пожиратель, в конце концов, - очередной нахальный смешок, - хотя бывших Пожирателей, наверное, не бывает. В любом случае, он все отрицает. - Вот так прямо и отрицает? Но пятеро свидетелей утверждает, что… - Они-то, возможно, и видели, да вот только доказательств нет. Ну а Малфой, конечно же, не расколется. В тот момент, когда Гермиона все это услышала, она так и замерла с бумагами у приоткрытой двери в бухгалтерию, откуда и доносился приглушенный шепоток. Вот уж и правда – не может быть! Ее не волновало то, что на нее может лечь мрачная тень. Ей было не о чем беспокоиться. Его слова бы ничего не изменили. Гермиону, героиню войны и девушку с блестящей репутацией, лучшую подругу Гарри Поттера и скорую невесту Рона Уизли, никто бы не воспринял всерьез, не принял за соучастницу. Да и дело, собственно, было и не в этом. Ее обескуражило известие о том, что Малфой промолчал. Не сказал, что это была она, что это, Мерлин, вообще было. Ведь у него была прекрасная возможность подпортить ей жизнь, потрепать ей нервы, пусть и очень-очень незначительно и слабо. Еще несколько лет назад он бы так и поступил – сдал бы ее при первой же удобной возможности, правдами и неправдами достал бы доказательства ее причастности. Просто потому, что это была она. И что теперь? Око за око – своеобразная благодарность за помощь? Или ему его гордость просто не позволяет признать тот факт, что его буквально за шкирку вытащили с поля брани? Конечно, второй вариант кажется куда более вероятным. Именно его стоило бы принять и успокоиться. И все же… Как он переносит все это? Унижение за унижением, проблемы за проблемами. Как отреагировала его семья на все это? Знали ли они о том, что у него настолько серьезные проблемы? Что теперь он будет делать? Волнение и беспокойство жгли изнутри. Ей необходимо выяснить, что происходит. С ней, с ним. С ними. Гермиона узнала, что завтра он в очередной раз прибудет в Министерство. И она решила – скрыться вновь и остаться незамеченным ему не удастся. Она не просто взглянет на него. Она заставит его с ней поговорить. И плевать, что он сделает или скажет. Пусть пышет злостью и раздражением сколько угодно. Пусть разливается ненавистью, отвращением, брезгливостью. Ей все равно. Да, конечно все равно. Именно поэтому она все утро была как на иголках и чувствовала себя так, как это обычно бывало перед экзаменами – потные ладони, легкое головокружение. Гермиона не очень хорошо представляла, что собирается ему сказать. Если быть точнее, она совершенно не знала, что скажет, а заодно и что сделает. Пересекаться с ним у всех на виду – не комильфо. Она, равно как и Малфой, не горела желанием, чтобы их видели вместе. Она ощущала себя героиней какого-то приключенческого фильма, которая в очередной раз собирается сунуть нос в стан врага. Обычно такие девушки были высокими и длинноногими красотками с идеальным макияжем и фирменной прической; они были в дорогой, с иголочки, одежде. И, конечно же, они были живыми воплощениями невозмутимости и уверенности. Мысленно сравнив себя с воспетым идеалом, Гермиона лишь угрюмо покачала головой. Белая блузка липла к спине; юбку то и дело приходилось оправлять; волосы в обычном беспорядке, и даже нанесенная менее получаса назад помада практически исчезла с губ. Треклятое волнение. Гермиона пыталась доказать себе, что волноваться не о чем. В конце концов, она говорила с ним уже тысячу раз. Говорила, как же. Просто нужно быть рассудительной и строгой, спокойной и уверенной. Нужно быть такой же, как и всегда. Самой собой. Да, что-то в ней изменилось с той последней встречи. Да, ей будет тяжело. Но ему об этом знать совершенно не обязательно. И не стоит нервничать. По крайней мере, так явно. Она уже около часа маячила в одном из министерских коридоров, ожидая, когда же наконец откроется заветная дверь. Узнать, где Малфоя нынче будут допрашивать, было несложно – всего лишь пара улыбок охраннику и несколько метких фраз, чередующихся с вопросами ни о чем, как бы между делом. Гермиона рассеянно бродила из стороны в сторону. Хорошо еще, что сегодня она решила обуть балетки – не было назойливого цокота каблуков в ушах. У нее внутри и так все кипело, скрипело, бурлило. Будто кто-то у нее в голове играл на расстроенной гитаре, вытягивая длинные, дрожащие аккорды, и звук этот царапал барабанные перепонки. Поговорить с Драко Малфоем о Драко Малфое. Какое-то безумие. Утонешь – не выберешься. Если бы кто-нибудь мог объяснить, почему она дошла до того, что нуждается в этом. Остановиться, пока не поздно. Или уже поздно? Разобраться в этом она не успела. Потому что та самая дверь наконец открылась. Гермиона замерла. Отмести все ненужные мысли в сторону. Она готова. Сбрось бомбу на мой окутанный сумраком мир.* Одним своим взглядом. Взглядом, по которому бы она сразу все поняла и без слов. В своем воображении она видела Малфоя так отчетливо, так ярко, что образ этот почти проецировался в реальность. Но в реальности Малфоя не было. Была лишь пустота внутри и совершенно ненужные люди, не те лица. Совсем не те. И нет даже этого блеска платиновых волос. Нет извечной беспросветной черноты его костюмов и льда глаз. Ничего. И Гермиона так и замерла на месте. Она никак такого не ожидала. Министерские чиновники вышли. Прошествовали мимо нее, замершей в отдалении, бросая на ходу рассеянные приветствия, на которые она не отвечала. Дверь за ними хлопнула и закрылась. И пустота за ней – теперь уже окончательная. Гермиона почувствовала, что сдувается, словно проколотый воздушный шарик. Все чувства как будто испаряются, оставляя в легких неприятный осадок. Возможных вариантов только два: или она просчиталась, или ему снова удалось обвести ее вокруг пальца. И, разумеется, это совсем не совпадение. В том, что было связано с Малфоем, никогда не было совпадений. Кулаки сжались сами собой. Ладно, предположим, что она просчиталась. Так даже лучше, потому что это означает, что он, скорее всего, все еще где-то в Министерстве. Есть возможность столкнуться с ним в Атриуме. Плюс, там обычно многолюдно, в толпе проще оказаться незамеченными. Нужно было сразу туда идти. Но ей хотелось застать его там, на месте, на выходе из зала. До того, как он наденет привычную маску и скроется за ней. Ей нужен был крошечный миг. Настоящий, неподдельный. Это отражение в его глазах, возникающее, когда он на миг отпускает себя или уверен, что никто не замечает, не видит. Нужно, как воздух. Ноги сами понесли ее в Атриум. Она торопилась так, что то и дело спотыкалась и пару раз чуть не упала. Поездка в лифте длилась целую вечность. Гермиона считала секунды, прикрыв глаза и дыша сквозь стиснутые зубы, и бормотала мысленно: «Скорее, скорее, скорее…» Наконец, она была на месте. Атриум буквально кишел десятками, сотнями волшебников и волшебниц, то и дело трансгрессирующих, появляющихся и исчезающих в каминах, проходящих мимо, переговаривающихся, смеющихся… Гермиона озиралась по сторонам, с бешеной скоростью вращая головой и глазами, пытаясь отыскать его в этом человеческом хаосе. Много ненужных, не тех лиц. Много черных мантий – ни одного черного пиджака или рубашки. Ни одной серебристой шевелюры. Ни единого косого взгляда или торопливого хищнического шепотка – обычного намека на присутствие Малфоя. Гермиона практически сдалась, без малого отчаялась. Она уже почти махнула на свою затею рукой – очередная бессмыслица, потакание собственной прихоти и глупой слабости; как вдруг она различила его в толпе. Эта прямая спина с идеальной осанкой и удивительно опущенными плечами. Эта уверенная, стремительная походка, светлые волосы. Лоск и блеск в сочетании с отторжением и падением, стойкость вкупе с изломанностью. Она начала протискиваться сквозь толпу. То и дело кто-то задевал ее рукой, пару раз она врезалась в чью-то спину и, пробормотав спешные извинения, продолжала нестись вперед, пожирая глазами эту чертову удаляющуюся от нее спину. Он скрылся в одном из придаточных коридоров. Гермиона чертыхнулась. Благо, она была уже близко. Гермиона возблагодарила Мерлина за то, что в коридоре была пустота и ковровая дорожка. Наконец – вдали от обезумевшей толпы. За несколько секунд она преодолела разделяющее их расстояние. Ее пальцы сомкнулись на его локте. Малфой этого явно не ожидал. Он попытался отпрянуть, но она не позволила. В этом его движении она с некоторой долей удивления и самоиронии узнала себя. Обычно она так поступала. Обычно он заставлял ее притормозить и выслушать его. Они как будто поменялись ролями. Он даже оглянуться не успел, чтобы понять, кто способен на такую наглость, как Гермиона затолкала его в ближайшую подсобку. Места в ней едва хватало для пары швабр и стеллажа с ведрами и чистящими средствами, так что особо не разойдешься. Вот и отлично. Она уперла руки в боки и сдула упавшую на лицо назойливую прядь. Малфой смотрел на нее практически ошеломленно. К ее неудовольствию, он быстро пришел в себя. Отзеркалил в более изящной манере ее позу. Нацепил привычную кривоватую ухмылку на губы, напустил в глаза льдистого тумана. Хорошо хоть, что света было катастрофически мало – лишь узкая горящая полоска между дверью и стеной, – чтобы она увидела его в полной мере. Мало, чтобы она заметила, с каким трудом ему все это дается. - Грейнджер, - елейным голосом пропел он. – Объясни, будь добра, какого Мерлина? Конечно, ну конечно же, этот его чертов снисходительный тон. А она до сих пор понятия не имела, что ему скажет. Нужно было как-то подступиться к интересующему ее вопросу. Подойти окольными путями. Нельзя же вот так, с бухты-барахты… - Что происходит, Малфой? Ее язык сработал раньше разума. Малфой в ответ – воплощение непонимания. А затем она почувствовала, как он вновь обрастает броней, ощетинивается. Он не говорил ни слова. Но зато волны исходящего от него и нарастающего с каждой секундой раздражения говорили сами за себя. Он не хотел, чтобы в нем копались. Чтобы в нем копалась она. Малфой пообещал себе – он не позволит. Она и так зашла далеко. Слишком далеко. Она – та, кого он всегда презирал. Сегодня он покончит с этим. С ней. У нее нет права. И на несколько мгновений чувство ненависти воскресло в нем вновь, заглушив ставшее уже хроническим сожаление и раскаяние. У нее нет допуска к его слабостям. Гермиона ощущала уходящее из-под ног чувство решимости. Она стиснула зубы и тряхнула головой. Нет уж. - Что происходит, Грейнджер? – убийственным шепотом переспросил он. Столько издевки в голосе, что ей можно было захлебнуться. - Послушай… - начала она, желая объяснить все, что накипело. Но он не слушал. Не слышал. - Это мне стоило бы спросить, что происходит, и с какого перепугу ты вдруг решила, что у тебя есть право лезть в мою жизнь. Она моргнула. Ощутила холодок на кончиках пальцев. А он тем временем продолжал: - Или ты ждешь благодарностей? Надеешься, что я рассыплюсь перед тобой в извинениях? Я-то думал, что ты умнее, чем кажешься. - Мне ничего не нужно от тебя. Ты не из тех людей, кто способен оценить оказанную им помощь. Я просто хочу знать почему. - Что почему? - Почему даже не попытался подставить меня. Почему ты все еще отталкиваешь. Прячешься. Когда у тебя на лице все написано, и ты этого даже не замечаешь. Она заранее знала, что он скажет. Он заранее знал, что соврет. - Так я и думала, - отозвалась она, когда последовала заранее ожидаемая тишина. Ведь она тоже врала. Потому что эта тишина ничего ей не объяснила. Напротив, породила лишь еще большее количество вопросов. Где, Малфой? Где же твое излюбленное?.. Захотелось отойти от него, оказаться дальше. Увы, к этому размеры подсобки не располагали. Она услышала, как скрипнули его зубы. Увидела, как он сделал шаг по направлению к ней, заставляя ее вжаться в стену, упереться лопатками в края полок и чуть не повалить на пол вёдра. Его дыхание опалило ее кожу. - Не пытайся совать нос не в свои дела. Не пытайся, ты поняла меня? Даже знать не хочу, что ты себе напридумывала. Просто постарайся уж как-нибудь запомнить – это тебя не касается. Я не желаю видеть тебя рядом с собой. Не желаю знать о твоем присутствии, о твоем существовании. Ничего не изменится, что бы ни произошло. Мне противно осознавать то, что ты где-то поблизости, что я в твоей голове. Забудь, Грейнджер. Поиграли и хватит. Вот оно. То самое, ожидаемое. Хороший мальчик, он не заставил ее долго ждать. Малфой нависал над ней, а она смотрела на него снизу вверх, изучая черты его лица, едва обрисованные контуром света. Лжет. Лжет или не лжет? В его слова было легко поверить. Но сдаться было нелегко. - А если нет? – тихо спросила она. Ему нужно было ответить. Сказать, что-то произнести. Пообещать отомстить. И еще совсем недавно он бы сказал, что мог бы убить ее – что он бы этого хотел, – что он мог бы доставить ей боль. А сейчас у него даже язык не поворачивался, несмотря на поддержку ярости и неприязни, желание отгородиться от нее стеной, по размерам превосходящим Китайскую. Что он может сказать ей сейчас? Какие слова он в состоянии выплюнуть, чтобы перестать чувствовать себя униженным, слабым? Чтобы она выпала из поля его зрения? Чтобы не сотрясать воздух пустыми обещаниями? Она издевательски улыбнулась в полумраке. Почти так же, как это обычно делал он. Она почувствовала этот миг его слабости и ухватилась за него. - И где твои угрозы? Так тихо и отчетливо. Каждый звук – эхом в ушах. - Твои слова ничего не стоят, - прошипела она. В этой улыбке будто бы даже сквозило торжество. И понимание чего-то важного. Будто бы она только что раскрыла еще одну его тайну. - Ты не можешь даже сказать. Не можешь, как тогда. Больше не в силах сыпать угрозами? Она вдруг будто бы стала выше ростом, вытянулась и была наравне с ним. Непростительно высоко. Ее тень, извивающаяся, вырастающая, словно распускающая кольца змея. Да, Грейнджер была отменной ученицей. Она с легкостью использовала его же приемы. Она была заинтригована. Призраки любопытства в ее глазах. И что-то… почти ненормальное. - Кое-что все-таки изменилось, верно ведь? А, значит, ты врешь; как всегда врешь. Умелое владение голосом и попытка ограничить его возможное сопротивление. С каждой фразой она – все уверенней, все решительней убежденная в своей правоте, в том, что действует правильно. Хотелось отомстить за эти ее слова. Вернуть ее на место. Но что было у него в распоряжении, кроме пустых слов? Что он мог? Она бы все равно не поверила. И он бы все равно не смог ничего сделать. - Что ты сделаешь? – в ее тоне вызов. Неприкрытый, отчаянный. Тот, который останется безответным, безнаказанным. Или нет?.. У него были преимущества когда-то очень-очень давно, но он растерял их все, так и не успев воспользоваться ни одним. Ей хватило его молчания, чтобы измениться, превратиться из Грейнджер Оскорбленной в Грейнджер Непобежденную. Когда-то он тоже так умел. Его тишина – добровольно переданный ей меч, занесенный теперь над его головой. Малфой в очередной раз поразился тому, что между ними общего гораздо больше, чем ему бы того хотелось. Наверное, впервые она в выигрыше, в отрыве – в недосягаемом. Она, завладевшая его стихией. Она усмехнулась, так и не дождавшись ответа. - У тебя даже не осталось пустых угроз. Было что-то дьявольское в ее тоне сейчас. И нечто прекрасное в том, как она по-новому смотрит на него, возрождаясь, пылая, побеждая. Драко всегда восхищали победы, сила. И он поймал себя на мысли о том, что не отвечает ей уже не потому, что ему нечего сказать и противопоставить, а потому, что он просто смотрит на ту едва освещенную часть ее пылающего лица и замечает в Грейнджер нечто доселе неизведанное. И снова в легких ее запах, смешанный с ароматом победы. Тени причудливо играли на ее лице, свет медовыми бликами отражался в ее глазах, а красные, искусанные губы яростно произносили запретные слова. Она вся – дымчатая и полупрозрачная, такая тонкая, но полная непоколебимой уверенности и – Мерлин – правды. Сейчас он бы даже мысленно не смог оскорбить ее. Потому что в ее напоре была красота, в ее силе было прекрасное. То, которое у него когда-то было. То, которое он когда-то потерял. Потерял и обнаружил в ней сейчас. Руку протяни и возьми, прикоснись, ощути. Такое знакомое и родное. Выберись из своего бессилия. А она только качает головой, продолжая одаривать его презрением. От той, которая кричала в его голове от невыносимой боли ничего не осталось. Она – переродившаяся, словно феникс. Перешедшая через это. Может быть, в ней этого больше и не было. Но зато было в нем. Ее крик и крики десятков других, так и оставшихся лишь на задворках памяти. А еще его крик тоже. Одна оплошность – одно наказание, одна пытка. В этом и была разница. Она пережила это. Он – нет. Она не чувствовала себя жертвой. Он чувствовал. И прикрывал лишь свою слабость, в то время как свою она поборола. И дело было не в том, что она выиграла, а он проиграл; не в том, что кто-то из них оказался на правильной стороне, а другой нет. Все было в страхе и в его отсутствии. В трусости и храбрости. В возможности измениться и в желании не делать этого, лелея останки больного, задыхающегося прошлого. В желании убежать от правды, от света. Вновь. Погрузиться в свою темноту. Он всегда в ней был, всегда будет. Драко захотелось исчезнуть. А она словно поняла, что с ним что-то не так, сошла со своего победного пьедестала. Бросила на него обеспокоенный взгляд, пытаясь проникнуть им в его душу, разглядеть в его глазах ответы. Уйти, убежать. От нее, от себя. От всего мира. Остаться одному. Именно так он и сделал. Оставив ее с очередной партией безответных вопросов. Оставив ее с горьким привкусом победы на губах. - Когда-нибудь, Грейнджер, ты поймешь, что ошибаешься. Это все, что он мог ей сказать. Просто иногда, наверное, нужно отступать, вместо того, чтобы срываться на крик, разливаясь пустотой. По крайней мере, она не получила желаемого, не пробралась внутрь, осталась за порогом. Сожалея… о чем-то. Он не мог сказать, о чем, лишь видел это, закрывая дверь перед ее носом. Может быть, он и проиграл. Но в его распоряжении все еще была привилегия даровать радость от победы.