— Какого чёрта? Какого чёрта опять, Лухан?
Омега молча вытаскивал свои джинсы из-под упавшего кресла. Сехун, как всегда, несдержан, когда пьян.
— Ты будешь, блять, говорить со мной?!
Стул отлетел в стену. Хань бы не удивился, если бы увидел, что он разлетелся в щепки — но нет, тот всего лишь упал на пол с укоризненным стуком.
Мебель в квартире Се была крепкой. Омега сам её выбирал.
— Лу, мать твою, Хань!
А вот нервы альфы — не очень.
— Я не знаю, — равнодушно ответил омега, надевая на себя футболку и пытаясь найти толстовку. Печально вздохнул, когда обнаружил её в руках альфы.
И правда, почему каждый раз, когда он даёт себе волю и напивается в любом попавшемся баре, он просыпается в постели у Сехуна, в съёмной квартире с Сехуном, у себя в квартире с Сехуном?.. Весь в засосах, пятнах спермы — и своей, и чужой — и будто даже живой, пока его альфа бушует.
Ах да, простите.
Не его альфа.
— Мы расстались, если ты не помнишь, — сухо ответил О, кидая омеге в лицо его же толстовкой, — И давно.
О, Лухан помнит. Помнит, как не мог удержать своего альфу от похода в бар, помнит, как напился, помнит чужие руки и свои стоны, помнит взгляд Сехуна… Помнит, как О разбил лицо тому альфе (Лухан даже имени его не помнит). Помнит, как он практически валялся в ногах у альфы, умоляя о прощении. Помнит брезгливое выражение лица Се, помнит… Он много, чего помнит.
— Так какого черта опять происходит?!
— Я не знаю, — повторил Лу, стараясь не обращать внимания на сосущую пустоту внутри, не обращать внимания на гневное лицо альфы, не обращать внимания на то, что готов заплакать, — Я не знаю, как так получается.
— Шлюха, — выплюнул альфа, открывая окно, чтобы проветрить комнату от стойкого запаха полыни.
Его омега пахнет горькой полынью. Необычный запах, пьянящий, горьковатый, оседающий на языке многообещающим послевкусием. Сехун был без ума от этого запаха. Да что уж — он и сейчас без ума, но Лухан, подобно полыни, стал слишком горьким. Ничего, кроме горечи.
Хань даже не обратил внимания на это слово. В конце концов, Се наградил его им давно. Размашисто, жирно, полосой над поясницей. Даже проявилось это по-шлюшески. Омега себя даже не ненавидел уже — устал. А Сехуна… Сехуна он не ненавидел никогда.
Но это не отменяло того, что альфа его жутко бесил.
— Любишь же ты своего Сынри, раз каждый раз трахаешь меня, — ощерился омега, вытаскивая один кед из-под кровати. Другой наверняка был где-нибудь в противоположном конце комнаты.
— Закрой рот! — рявкнул тот, доставая пачку сигарет.
Сехуну, пахнущему свежим табаком, шло курить. Хань с болью смотрел на своего давно-уже-бывшего, думая, можно ли это поправить.
Даже если было можно, свой шанс он упустил. Ещё тогда, когда в каком-то клубе, где праздновали чей-то день рождения, в туалете для альф встал на колени перед Минхо, посмеиваясь и расстегивая чужую ширинку. Тогда Сехун даже не стал бить никому лицо — просто с такой злостью захлопнул дверь в кабинку, что она открылась настежь, демонстрируя пустому туалету довольного альфу, изливающегося на лицо потерянному омеге. В тот же вечер появился Сынри, устроившийся на коленях О, как на родном диване, а Лу… Лу даже не подошёл, чтобы его согнать.
— Я нужен тебе, — тихо сказал омега, глядя, как О затягивается и почти давится дымом.
— Если ты сейчас же не уйдёшь, я не отвечаю за себя.
— Сехун…
— ВОН!
***
Они были друг у друга первой любовью. И, как друг другу говорили, последней.
Молчаливый и красивый альфа и теплый, миловидный омега с искрящимися глазами. Их запахи сплетались во что-то горьковатое, пьяняще-дурманящее, от чего люди с особо острым нюхом начинали чихать и фыркать, а эти двое лишь ухмылялись и переплетали пальцы. У Лухана на ключицах «горький», на запястье — «неудачливый», но Сехуну плевать, он целует его слова, он выводит на нём свои, и омега счастлив, прижимается к младшему ближе, утыкается носом в ключицы.
Родители Сехуна были против, ведь Лухан — «неудачливый», и вообще, как говорил его папа, слишком красивый, чтобы Сехун об него не разбился. Но «Лулу» только тепло улыбался и относился к старшим с почтением, не отпуская ладонь альфы, а потом, когда О извинялся за них, лишь шептал «ничего» и придвигался поближе.
Но разбился Лухан.
— Я должен был быть умнее, — шипел Сехун, когда Лу, плача, собирал свои вещи в старую спортивную сумку. Лу клялся уехать, исчезнуть из жизни младшего, только
поцелуй меня последний раз, поцелуй ещё, Сехунни, пожалуйста, я не хотел, прости, Сехун, я всё, что хочешь сделаю, любимый, пожалуйста. И это было главной их ошибкой.
Наутро омега ушёл. Глотая слёзы, сжимая сумку с вещами, пока альфа спал. Хань был уверен, что выполнит своё обещание.
Но он… Просто не смог. Слабак. Он хотел хотя бы дышать одним воздухом со своим Се, хотя бы сметь надеяться на встречу или просто на случайный обмен взглядами. Он остался.
И понеслось.
***
— Мы будем жалеть, — пьяная улыбка Се, с удовлетворением глядящего, как омега медленно раздевается, сидя на его бедрах.
— Я не буду, — шепчет Лулу, — Я тебя…
Хань надеется, что на этот раз он запомнит все их прикосновения. Он будет их беречь. Долго. Вечно. До следующего раза.
***
После их пятого раза у Ханя проступило жирное «лжец», но он простил, а Сехун даже не запаривался.
***
— Я тебя…
— Лжец.
Сильный удар по ягодице, яростные толчки. Лухан не хочет утирать случайные слезы и наслаждается; он не может иначе, ведь это его Се.
***
Сехун пытается выбросить из головы своего омегу, обнимая своего парня, целует пахнущую сеном макушку и пытается заснуть, но в голову всё равно лезут яркие глаза, а язык жмётся к нёбу, готовясь выдать тихое «Лулу» на выдохе. Но О держится — ведь в его объятиях посапывает совсем не Лулу.
Сехуну не понять причину и природу этого чувства — да он и не хочет. Это неважно. Хань никогда не изменится — и Се выбирает надёжного Сынри. Снова и снова выбирает его, стараясь не думать о прошлой ошибке.
***
Он всегда появляется тогда, когда Лухан решает забыть. Когда он хочет начать всё сначала, забыть, разбить, уехать, когда он уже готов — но Сехун, чёрт его дери, держит. Его запах держит. Ведь каждая пачка сигарет, каждый курящий, каждый окурок в пепельнице- это Сехун.
Хотя нет. Окурок — скорее Лухан.
Хань начал курить ещё три года назад, после их разрыва, думая, что никотиновая зависимость излечит зависимость от Сехуна. Не помогло.
***
Лухану двадцать шесть, он «лжец», «неудачливый» и «шлюха», еле сводит концы с концами и много плачет.
Сехун, кажется, ни о чём не жалеет и завтра выходит замуж.
