***
Учебные дни пролетают мгновенно — и вот уже утро субботы. Все это время я ходила по коридорам школы в напряжении, но, несмотря на волнение, мистер Донтекю так и не вызвал мою мать в школу. Мы даже не пересекались. Это должно меня расслабить, но, кто знает, что у него на уме? Вряд ли он оставит все так. К слову, о проблемах насущных. Вторая из них — это ОʼБрайен, который отсутствует всю эту неделю. Я — староста, обязана обзванивать всех «прогульщиков», но на телефон семьи ОʼБрайен никто не отвечал. Один раз трубку поднял мальчишка, но сказал, что родителей нет дома, а когда я поинтересовалась о Дилане, то вовсе рассмеялся по-детски звонко, объяснив, что таким образом мне с ним никогда не связаться. Проще звонить на мобильный телефон, но его парень не оставлял в колонке своих данных. Выходные мне обычно приходится проводить за уроками. Все считают, что мой ум — это дар, но на самом деле это результат ежедневных занятий и повторений пройденных материалов. Думаю, и без того ясно, что личной жизни у меня нет. И сегодня я бы с удовольствием провела еще один день за учебниками по праву, но очередной звонок миссис Пенрисс выходит боком. Видите ли, она заикнулась о вечеринке, на которую собирается Причард, и моя мать не понимает, почему я веду себя, как белая ворона и не хочу немного развеяться. Во-первых, я не против прогуляться, но у меня действительно много домашней работы. Во-вторых, я хорошо понимаю настоящие мотивы матери отправить меня невесть куда. Она рассчитывает на мое сближение с Причардом. Наивно, а ведь взрослая женщина. Настояв на самостоятельном выборе наряда и на том, что сама доберусь туда-обратно, я практически смирилась с мыслью, что завтра мне придется встать рано утром, чтобы успеть все сделать. Девушка, устраивающая вечеринку, пригласила меня из вежливости, так что, вбив адрес, я отправилась в неизвестный уголок Лондона, потратив на дорогу куда больше времени, чем думала. Когда я поднялась из метро на улицу, небо уже заметно потемнело, а ветер стал неприветливо холодным, как и лица людей, спешащих по тротуарам. Застегиваю молнию кожаной куртки, шагая по улицам с небольшими двух-трехэтажными домами. Спальные районы нагоняют на меня тоску своей тишиной. Но уже слышу музыку, значит, иду в правильном направлении. Уже хорошо, а то моя способность ориентироваться в пространстве иногда поражает своей нелепостью. Надеюсь продержаться там до девяти, мило поболтать с Причардом и со спокойной душой и выполненным долгом перед матерью отправиться обратно домой. Дом одноклассницы больше, чем мой. Крупнее. Двери раскрыты, что не удивляет. Кажется, ей вовсе плевать, что какие-то левые ребята могут войти внутрь, точнее, я уверена, что они уже там. Кто упустит шанс «погулять» за чужой счет? На крыльце покуривают парни и девушки. Сейчас только полвосьмого, а они уже навеселе, громко хохочут, разговаривают, пытаясь перекричать музыку. Та, кстати, играет уж больно громко. Думаю, соседи долго терпеть это не станут. Но какое до них дело пьяным подросткам? Переступаю порог дома, входя в переполненный людьми коридор уверенной походкой, правда излишне часто тяну юбку вниз, проверяя, все ли она закрывает. Хорошо, что вместо каблуков обула самые простые балетки. Хоть ноги ныть не будут. Расстегиваю молнию кожаной куртки, здороваясь с девушками, которые бросают мне уже веселое «привет, Бэйб», и опускаю взгляд в пол, подмечая, что большинство присутствующих настолько пьяны, что не могут толком сосредоточить свое внимание на лицах говорящих. Значит, мне не стоит бояться смотреть им в глаза. Но привычка — есть привычка. Прохожу вглубь, теряюсь, ощущая себя рыбой в воде, и даже нахожу музыкальный вкус хозяйки сего дома приятным. Встаю у лестницы, ведущей на второй этаж, и готовлюсь мирно стоять в стороне, наблюдая за окружающими. — Привет, — громко. И прямо в ухо, так что вздрагиваю, прижав ладонь к щеке, и поворачиваю голову, опустив взгляд, но сохранив на лице улыбку: — Привет. Причард с зачесанными светлыми волосами, в темных джинсах и рубашке, верхние пуговицы которой расстегнуты, подходит со стороны кухни с широкой улыбкой. Ему не хватает розы в зубах — будет вылитый испанский мачо. — Не рассчитывал увидеть тебя здесь, — что ж, он уже выпил, но крепко стоит на ногах, держа в руке стаканчик с пивом. — Видимо, сегодня мой день. Я касаюсь пучка из волос на голове, чтобы проверить состояние прически, и опускаю руки вдоль тела, решив немного позаигрывать с ним. Надо же как-то время убить, тем более мать это оценит. Как и сам Причард. — Давно пришла? — Парень начинает незамысловатую беседу, расспрашивая меня о том, как обычно мне приходится проводить выходные. Я, конечно, с милой улыбкой повествую о своих буднях, и разговор резко меняет направление, когда Причард замечает одну деталь, которая отсутствует: — Хочешь выпить? — Он даже толком не получает от меня ответ, попросив подождать, что я и делаю. Не сбегать же мне, как дурочке. Тем более, я не против выпить. Мать сама меня сюда направила, так что об излишней правильности можно забыть на время. Причард возвращается через пару минут со вторым стаканчиком, который протягивает мне, что-то сказав по поводу напитка, но я не слышу его из-за громкой музыки, так что просто улыбаюсь, кивая головой, и отпиваю немного, сморщившись. Кто-то перебарщивает с водкой. У нас с Причардом вновь завязывается разговор, но я уже не запоминаю его составляющие, просто позволяя алкоголю немного отпустить мое напряжение, правда оно тут же возрастает, как и температура моего тела, когда парень предлагает потанцевать. Нет, я не ханжа. Видимо, настроение совсем не для «прижималок» под музыку. Делаю большой глоток. Вдруг осознаю. К черту. — Хорошо, — даю ответ, и Причард с довольной улыбкой допивает содержимое своего стаканчика, мило предложив мне снять кожанку. Почему бы и нет? Мы проходим в гостиную, еле просачиваемся сквозь толпу танцующих в полумраке подростков, многие из которых давно уже блюют в горшки с цветами. Причард помогает мне снять куртку, которую кладет на спинку дивана, а я в это время опустошаю свой стакан, хорошо ощутив, как жар бьет мне в грудь, растекаясь по всему телу. И обыденная наблюдательность отпускает. Теперь я спокойно смотрю в глаза Причарду, когда он начинает что-то говорить о своей работе. Информация неинтересная, поэтому прошу принести мне еще выпить, и парень, как настоящий джентльмен, выполняет просьбу дамы. Что ж, может я сделала поспешные выводы, касающиеся Причарда. Да, он немного заносчив, но все мы не без греха. Возможно, мне даже будет интересно в его компании. Постоянно твержу о неправильности оценки людей по первому впечатлению, а сама, толком не зная парня, отношусь к нему с недоверием. Начинаю еле заметно раскачиваться в такт быстрой музыки, глотая алкоголь и пытаясь докричаться до Причарда, который явно с интересом изучает мое тело взглядом, но при этом пытается успевать за моими словами, чтобы поддержать диалог. Весьма похвально. Видимо, его все-таки интересуют не только мои внешние данные. Стакан за стаканом. Мое тело горит, и мне охота избавиться от этого пожара, поэтому начинаю двигаться, смеясь, когда парень выдает очередную шутку. Люблю людей, умеющих смешить. Причард уже не так скован, как и я, поэтому мы оба стоим ближе, двигаясь под музыку, задевая локтями людей вокруг. Чувствую, как свободная горячая ладонь касается моей талии, обтянутой тонким топом. Кажется, температура тела Причарда совсем нечеловеческая. В хорошем смысле. Парень довольно горяч. Буквально. Он пьет алкоголь из стакана, как и я. Запрокидываю голову, прикрыв веки, и с наслаждением покачиваюсь на носках, опуская обе руки вдоль тела, так что содержимое стаканчика льется на паркет, но это никого не волнует. Прижимаю ладонь к горячему лбу, не находя сил раскрыть веки. В темноте, в самом сознании начинают мелькать размытые картинки, будто старые кадры, приносящие головному мозгу ноющую боль. Морщусь, сводя брови к переносице, и опускаю лицо, чувствуя, как горячие руки уже притягивают меня к чужому телу, сокращая расстояние между нами. Кажется, Причард совсем не замечает перемену в моем настроении, но в этом нет его вины. Касаюсь носом его подбородка, поражаясь его телесной теплоте, и слегка прогибаюсь в спине, чувствуя, как пальцы проникают под ткань майки, касаясь моего тела. Слишком наглое действие вызывает возмущение и только отталкивает меня морально от этого человека. Мне нехорошо. Картинки перед глазами плывут, но без труда узнаю свою ванную комнату. Тру веки, немного размазывая тушь и подводку, как раз находя повод оставить на время парня, который входит во вкус, не смущаясь, скользя руками по моим бедрам. — Мне нужно в уборную, — шепчу ему на ухо, чувствуя, как тошнота подступает к глотке. Этого не хватало. Причард с пониманием улыбается, кивая, и отпускает меня, сказав, что будет ждать, и я выдавливаю улыбку в ответ, еле освободив свою ладонь от его хватки. Расталкиваю людей руками, пробираясь к лестнице, чтобы подняться на этаж выше в поисках туалетной комнаты. К счастью, время раннее, и никто, кажется, кроме меня не нуждается в уборной, больше предпочитая ее горшку, так что коридор этажа пуст. Слышу только голоса из закрытых комнат. Ноги удивительным образом подводят меня, заставляя шататься из стороны в сторону и хвататься на стену с красивыми узорчатыми обоями красного цвета. Отвратительное предпочтение к цветовому оформлению. Тошнота усиливает давление, так что держусь за горячий лоб, ускоряя шаг, и ликую, находя уборную. Не медлю, падая на колени возле унитаза, позволяю желудку избавиться от алкоголя. Плюю и кашляю. Отвратительно, но достойная плата за неумение пить. Одной рукой опираюсь на пол, другой поддерживаю больную тяжелую голову, чтобы та, не дай Бог, не стукнулась о бортик унитаза. Головокружение… Ощущение такое, будто из меня горечь выжимает все соки. Чувствую себя вывернутой тряпкой. Почему меня так изводит с нескольких стаканчиков? Проблема в водке? Или туда подсыпают легкий наркотик? Не могу быть уверенной, но как-то девушки из класса заикались о том, что подобная «добавка» неплохо расслабляет мозг, так что после долгой и тяжелой учебной недели это самое оно. И когда же наступит это самое «успокоение»? Единственное, что я чувствую, это чертову изжогу. Тру пальцами мокрые веки, тихо хныча от усиливающейся горячей и сверлящей боли в животе. Дергаю ткань, давя ладонью на место, где под кожей находится желудок, и мычу, когда перед глазами расплывчато является обстановка коридора моего дома. Приоткрытая дверь ванной. Я четко слышу женский плач и крик младенца, который тонет в темноте, звуча эхом в ушах. Стучу себе по голове, отгоняя дурные воспоминания, но слезы все равно текут по щекам. Судорожно глотаю воздух, всасывая его в легкие. Мне не нравится проявлять слабость внешне. Если морально у тебя что-то болит, то пускай твоя рана и остается скрытой ото всех. Внешняя непоколебимость, внутренняя разбитость. Явная лживая игра на публику, демонстрирующая всем твою вполне обыкновенную жизнь. Долгожданный ребенок в среднестатистической семье, где главенствуют свои моральные ценности. Принципы и правила, писанные женщиной с завышенной самооценкой. Теперь, когда я понимаю, что не в силах совладать с эмоциями, уверена — в пиво что-то подсыпают. Удивительно, что Причард не подает признаков ухудшения состояния. Может, ему не впервой употреблять подобное, поэтому он вполне спокойно переносит. Дрожащей ладонью вытираю слюну с губ, морщась, ведь не могу остановить ее выделение. Что-то определенно не так. Кашляю, еле поднимаясь на вялые ноги, ощущая колкую боль в ступнях, словно под их кожей рассыпаны крупицы песка. Хватаюсь за край раковины, желая умыть мокрое от холодного пота лицо, но вновь сажусь на плиточный пол, прижимаясь лбом к ледяной стенке ванной. Остыть. Мне необходимо остыть. Помутнение в мыслях. Перед глазами все продолжает плыть, поэтому, когда скрипит дверь, не могу четко разглядеть человека, шагнувшего внутрь помещения. Щурюсь, приоткрыв губы, чтобы попросить помочь, но не выходит выдавить из себя слова. В следующее мгновение сознание будто отключается. Нет. Я не теряю сознание. Я теряю связь с собой, продолжая бодрствовать в полусонном состоянии. И мой рассудок окутывает тьма.***
Мрачные стены гостиной. Холодный застывший воздух. Камин не согревает ледяные бледные руки матери, которая без остановки рыдает в объятиях мужа. Он лишь с горечью закрывает ладонью глаза, пытаясь казаться сильной опорой для жены, которой необходимо чувствовать себя защищенной. И мужчина готов терпеть, чтобы его объятия казались крепче. Они оба сидят на диване, не разговаривая, не открывая глаз. А девочка смотрит на них из-за двери коридора. Смотрит на убивающегося горем отца. На изводящую саму себя рыданием мать. Смотрит и не верит их лживой игре. Они оба подсознательно желали этого. Тяжелые веки с трудом разжимаются, позволяя мне размыто лицезреть предметы, отдаленно напоминающие шкаф у стены и зеркало, стоящее прямо напротив кровати. Попытка скользнуть зрачками приносит ноющую головную боль, от которой мускулы лица сводит, так что морщусь, хмуря брови, и еле двигаю рукой, чтобы пальцами протереть опухшие веки. Вялое тело практически не слушается. Кожа запястий странным образом побаливает, но, поднеся ладонь ближе к лицу, все равно ничего не могу рассмотреть. Единственное, на что я способна, — это ощущать. И я ощущаю, что нахожусь черт знает, где. Незнакомый запах одеколона, пота, никотиновый привкус на языке. Я курила? Пытаюсь оторвать голову от подушки, и в это же мгновение хватаюсь холодной ладонью за лоб, вновь уложив лицо обратно. В висках бьется давление. Сознание в хаосе старается отыскать воспоминания о вчерашнем вечере, но все утеряно. Одна огромная дыра в голове. Последнее, что я помню уже отрывками, — это мой танец с Причардом. Вкус водки. Пива. И все. Затем кромешная темнота. Абсолютно ничего. Голова начинает сильнее болеть от усиленного мыслительного процесса, и боль старательно заставляет меня рванно вдыхать, прижимая к лицу ладонь. Хочу подняться на кровати, так что опираюсь руками по обе стороны себя, сжав веки и прикусив губу, чтобы не закричать от резкой и пронзительной боли внизу. Мое сердце пропускает второй в моей жизни сильнейший удар и так же внезапно замирает, прекращая гонять через себя кровь. Распахиваю веки, благодаря ледяному испугу вернув себе способность видеть все четко, и не осматриваю незнакомую комнату с занавешенными шторами. Мой взгляд медленно опускается на мое тело. На порванную местами ткань топа. На оторванную лямку лифчика, которая скользит с плеча к локтю. На задранную мятую юбку, и покрытую синяками кожу ног. Приоткрываю опухшие губы. Боль от движения руки, которой я тянусь к юбке, только увеличивается, и, как только я касаюсь пальцами внутренней стороны бедра, паника окончательно смешивается с ужасом и заполоняет всю меня, подчиняя себе разум. Пронзающая, колющая, ни с какой другой не сравнимая боль внизу живота беспощадно изнуряет меня до такой степени, что начинаю трястись, еле подтягивая ноги, сгибая их в коленях. Задыхаюсь, хрипло кашляя, и издаю жалкий стон, начиная быстро бегать взглядом по своему телу. И чем больше я замечаю, тем сильнее начинают литься из красных глаз слезы. — Нет… — Шепчу, шмыгая носом, и качаю головой, прикладывая ладонь к больному месту. — Нет, — громче произношу, мотая головой, как безумная, и в голос рыдаю, позабыв о внешней гордости и непоколебимости. Растираю кожу запястий, что покрыта синяками, и прижимаю ладони к больным губам, словно кто-то яростно кусал их на протяжении длительного времени. Вытираю их тыльной стороной, плача в голос, вторую руку прижимаю к груди, обняв себя. Сгибаюсь пополам, чувствуя, как морально я разваливаюсь, как подобно песку меня разносит к чертям в разные стороны. Как вовсе прекращаю существовать. Как температура тела падает, но холодный пот продолжает каплями течь по коже. Как отрывистое хриплое дыхание кружит еще туманный разум. Вера в происходящее убивает. Этого не могло произойти. Игнорируя физическую боль, начинаю колотить себя по голове сжатыми в кулаки ладонями, рву, выдергиваю вьющиеся волосы от безысходной злости к себе. — Боже, — шепчу, панически оглядываясь, но слезы мешают видеть четче. — Боже, — сгибаюсь пополам, прижимаясь лбом к изодранным коленям, которые обнимаю руками, громко мыча сжатыми губами. Меня трясет. Остановить разрывающие на куски рыдания не под силу. Закрываю глаза, не желая видеть, желая лишь исчезнуть. Прямо сейчас провалиться сквозь землю, к чертовой матери. Ужас накрывает новой волной, когда слышу, как дверь в комнату приоткрывается, будто с опасением. Вскидываю голову, глазами, полными животной боли и страха, смотрю в сторону заглянувшего. Русый парень, довольно высокий, с большими кругами под голубыми, слишком светлыми глазами. Его взгляд натыкается на меня, после чего брови сводятся к переносице, а усмешка проявляется на неестественно бледном лице: — Опа, Харпер. Этого голос. Этот чертов голос. Фардж. Я никогда не разглядывала его так, как сейчас, поэтому признала только по голосу. Парень нагло ухмыляется, облокотившись на дверной косяк: — Смотрю, хорошо погуляла. Моргаю, с болью роняя слезы. Продолжаю всматриваться ему в глаза, не веря: — Зачем ты… За что? — Не понимаю, качнув головой, а парень озадачено хмыкает: — Ты, на хер, о чем? — И его ухмылка медленно сползает, что удивительно, когда я отвожу взгляд, опустив его вниз, и начинаю покачиваться в положении сидя, все так же обнимая свои колени руками: — За что? — Шепчу, плача, уже себе под нос. Молчание со стороны Фарджа убивает. Время вокруг меня застывает окончательно, когда его довольно серьезный, но все еще недовольный голос рвет тишину: — Дура, я тебя не трогал. Не поднимаю голову, продолжая задыхаться и давиться слезами, не в силах уже вытирать их со щек. В голос рву глотку, простонав от боли. Физической и моральной. Я не верю. Не могу поверить, что это происходит со мной. — Эй, — парень продолжает отстаивать. — Это был не я. Я вообще на газоне очнулся, — с отвращением понимаю, что он пытается пошутить, поэтому поднимаю голову, вцепившись в него диким взглядом. Тяжело дышу, и Фардж каким-то образом понимает, что попытка не удается, поэтому откашливается, больше не демонстрируя мне свою чертову ухмылку: — Может, тебя до больницы подбросить? — Что на хер? — За мной сейчас заедет… — Пошел прочь! — Криком перебиваю его, вновь сорвавшись на рыдание, поэтому отворачиваю голову, не желая больше давать кому-то возможности видеть меня такой. Закрываю рот ладонью, в жалкой попытке заглушить короткие охрипшие вздохи. Слышу, как дверь с щелчком закрывается. Не с грохотом. Остаюсь одна в комнате, пропитанной моими утерянными воспоминаниями, и плюю, чтобы избавиться от чужого привкуса во рту. Прижимаю колени к груди, а ладони к холодным щекам, продолжая качаться назад-вперед, бормоча жалкое «нет» под нос. Этого просто не может быть. *** На самом деле, он слишком нервный. Он постоянно грызет ногти, отрывает заусенцы, тормошит пальцами светлые волосы. Он — параноик, и, хоть и ведет себя, как ублюдок, никогда не переступает черту, только запугивая. И сейчас Фардж нервно оборачивается, выходя из дома, в котором на полу, в разных уголках спят пьяные подростки, с трудом помнящие произошедшее этой ночью. Почему его так цепляет эта ситуация? Потому что он знает, каково это. Холодное серое небо. Густой пар изо рта. Довольно депрессивное настроение погоды воздействует на него. Вынимает сигарету из пачки, хмуро взглянув в сторону дороги, где уже припаркован автомобиль, а рядом возится его друг в одной темной футболке сверху, хотя на улице минусовая температура. ОʼБрайен так же прикуривает, бросив взгляд на подходящего слишком спешно Фарджа, который постоянно оглядывается, нервно стуча зубами. Явно не от холода. — Что с тобой? Опять трава некачественная? — логичное предположение, ибо травиться на подобных вписках — это обыденно для них обоих. Правда сейчас совершенно иной случай. Друг не отвечает характерной ухмылкой, продолжая втягивать в себя никотин. Дилан, до этого возившийся в капоте автомобиля, зажимает зубами сигарету, щурясь от бледного света неба, громко хлопает, отпуская крышку, и вытирает испачканные в масле ладони о тряпку, еле шевеля губами, боясь выронить сигарету: — Что с тобой? — Поворачивается всем телом, повторяя вопрос, и Фардж качает головой, старательно ухмыльнувшись, правда некая сердитость на лице сохраняется: — Ничего, — давится дымом. — Ты когда уехал? — Когда понял, что с обдолбанными у меня мало тем для общения, — ОʼБрайен хмуро сводит брови и бросает окурок в асфальт с таким выражением лица, словно несчастная сигарета — самое отвратительное, что ему приходилось пробовать. Он растирает ее ногой, и выпускает серый дым через ноздри, вновь поднимает глаза, сощурившись. — Что, даже не шутканешь? — да. ОʼБрайен ожидает, что его друг, как обычно, отпустит пару шуток про то, что Дилану проще трахать девушек в бессознательном состоянии, чтобы те особо не старались его трогать. Фардж по-особому противен в выборе фраз, в мыслях, но это не делает его «плохим» человеком в глазах ОʼБрайена. — Дэйв? — Дилан щелкает пальцем перед его лицом, привлекая внимание. — Не знаю, что ты курнул, но я хочу то же самое. Фардж опять кашляет, зажав сигарету зубами: — Поехали, — без лишних слов отвечает, забирается на соседнее от водительского сидение, ожидая, пока Дилан сядет за руль, хлопнув дверцей. Натянутое молчание. На часах пол седьмого утра. ОʼБрайен косо смотрит на друга, слишком легко подмечая его странное поведение, поэтому задумчиво заводит мотор, взявшись за руль: — Говорил тебе не пить много. Я вчера только глоток сделал, сразу поняв, что кроме водки там еще порошочек подмешан, — нажимает на педаль газа. Машина трогается с места, и парень поворачивает голову в сторону друга, держа руль, тут же отпустив педаль. Фардж смотрит в окно, его внимание привлекает девушка с растрепанными волосами, хромающая вниз по ступенькам крыльца. Обнимает себя руками, застегивает молнию куртки. Идет, покачиваясь, с опущенным взглядом, и грубо вытирает мокрые щеки ладонью. Дилан слегка поддается вперед, выглядывая, и хмурит брови, задумчиво цокнув языком: — Это… — Ага, — перебивает Фардж, продолжая следить за каждым неуклюжим шагом искалеченной девушки, которая озирается по сторонам, напоминая дикое животное. Размазанная тушь создает темные круги под глазами, что делает её похожей на больного наркомана. ОʼБрайен сжимает губы, хмыкнув: — Кто бы мог подумать, — возвращается к рулю и давит на газ, с каким-то равнодушием на лице смотрит на дорогу, желая уже выехать с этой улицы. — Думаю, её трахнули, — Фардж вздыхает, привлекая внимание друга, который лишь пожимает плечами, принимая это, как нечто обыденное: — А на что она рассчитывала, приходя сюда? — кажется, он даже усмехается самой нелепой мысли о том, что вечер в подобном месте может пройти без происшествий. Эта Харпер явно «зеленая». Бросает короткие взгляды на друга, глубоко вдохнув салонного воздуха, ведь теперь понимает, чего этот тип сам не свой: — Хочешь, подбросим её до больницы? — Она послала меня, — с усмешкой вспоминает Фардж, наконец, сев прямо. Расслабляется, закинув голову, и пускает дым ноздрями. — В таком случае, забудь, — Дилан говорит уверенно, а сам еле заметно прикусывает язык, после чего добавляет шепотом. — Нам своих проблем хватает. *** Дом встречает тишиной. Стекла окон находятся под ударом крупных дождевых капель. Былая серость погоды мгновенно сменяется чернотой туч и раскатом грома. Не успеваю осознать, что по лицу уже бьет не просто ветер, а морозные осколки, царапая кожу щек. Ощутить, как вьющиеся волосы спускаются под давлением небесной воды, липнут, тяжелеют, превращаясь в непосильный груз для моего тела, которое вряд ли в скором времени отойдет от шока. Мой взгляд продолжает носиться по паркету коридора, утопающего в темноте, трясущиеся руки еле способны удержаться за ручку двери, которую я медленно тяну на себя, запираясь. Молчание. Стены дома молчат, как и мои мысли в с трудом носимой на плечах голове. Щелчок замка — и ледяные ладони с искусанными костяшками медленно сползают по железной поверхности, начиная покачиваться вдоль моего тела. С чувством возможной опасности стою на месте, прислушиваясь к своему дыханию. Тише. Как можно тише. Обычно мать встает рано, но сейчас в доме царит особая темнота. Никто не заваривает на кухне кофе, не готовит тосты с маслом и джемом, не смотрит телевизор, не проверяет новостную ленту в Интернете. Я с надеждой догадываюсь, что родителей нет, либо они просто не покидают комнату, решив немного «провести время вместе». Попытка сделать короткий шаг. Сжимаю мокрые и холодные от слез веки, обнимая больной живот руками. Впиваю ногти в кожу локтей с желанием разорвать её на части. Тихо хнычу, стону от движения ног, но продолжаю шагать к лестнице, чтобы по ступенькам подняться в свою комнату. Не в ванную. Только у себя я смогу действительно быть в безопасности. Защищенной от внешней угрозы. От матери. Не хочу, чтобы она видела меня не потому, что она начнет переживать. Нет. Это слишком наивно. Проблема намного глубже. Я просто не могу переносить её присутствие рядом, ведь каждый её взгляд, каждое её прикосновение, слово забрасывают меня в тот день, много лет назад. В день, когда детский плач прекратился. Мне удается жить с этим, с этими мыслями и чувствами, умело скрывая их от окружающих, так как их это не касается, да и интересовать не может в принципе, но сейчас, именно в это мгновение, я чувствую, что не выдержу моральной давки матери, её взгляда, её простого присутствия рядом, даже если она будет думать, что делает благое дело, пытаясь крепко обнять меня, успокоить. Её «любовь» не потушит мой огонь в груди. Он не прекратит прижигать старую глубокую рану. Я никогда не забуду. Никогда не прощу. Но эта тайна сгниет со мной в чертовой могиле. Добираюсь до второго этажа, медленно в полном бреду шагаю к комнате, роясь в карманах, чтобы найти ключ. Он один. И он мой. Ноющая боль между ног изводит. Ощущение такое, будто острие ножа режет кожу в низу живота. Внутри, выворачивая все органы наизнанку. Мычу, хрипло хныча, и давлюсь слюной, которая вновь течет по губам, поэтому грубо стираю её ладонью, ногтями сдирая кожу. Дрожащей рукой пытаюсь вставить ключ в замочную скважину, и чем дольше у меня не выходит, тем сильнее текут чертовы слезы. Опухшие глаза болят, давление в них вот-вот разорвет глазное яблоко. Выходит. Открываю дверь, еле переступая порог комнаты, и закрываю дверь резко, громко, так как слышу голос матери из её кабинета, видимо, она уже работает на дому. Громче. Женщина явно расслышала, поэтому покинула помещение: — Харпер? Щелчок — и дверь моей комнаты надежно заперта. Стук каблуков о паркет. Она идет к моей комнате, озадаченно спрашивая: — Ты только пришла? Так долго гуляла? — как только мать начинает стучать кулаком по поверхности двери, меня пробирает напряженная дрожь. Ладонями давлю на дверь, будто боясь, что женщина волшебным образом отворит её, застав меня в таком виде. Опускаю лицо, сжимая веки, и тихо дышу через нос, чтобы не выдать себя. — Боже, скажи, что ты с Причардом так долго гуляла? — просит, хочет услышать желаемое, но я молчу. Её слова убивают меня. Боль терпеть становится невыносимо. — Ладно, — мать вздыхает. — Если ты боишься показываться передо мной с растрепанными волосами и кругами под глазами, а так же дышать на меня перегаром, то отдохни и приведи себя в порядок, — она правда считает, что причина только в том, что мне стыдно предстать перед ней в неподобающем виде. — Позже за чашкой чая обсудим. Надеюсь, ты не много выпила. Не хочу, чтобы Причард посчитал тебя «гулящей», — да. Именно это она говорит перед тем, как я опять слышу стук каблуков. Мать возвращается к себе в кабинет, продолжая говорить по телефону, и закрывает дверь. В эту секунду на меня обрушивается стена дождя из эмоций. Я еле сдерживаю голос, чтобы не завопить от моральной и физической боли, от внутреннего дискомфорта и отвращения к своему существу. От злости к неизвестности. Прижимаюсь макушкой к двери, сгибая руки в локтях, и сжимаю ладони в кулаки, отказываясь открывать глаза. Я устаю быть сильной. Устаю казаться непоколебимой и гордо держать голову, изо дня в день держать спину прямо. Устаю поддерживать свой образ в глазах других. Мне хватает ночи сна и времени в стенах комнаты, чтобы на следующий день вновь выйти с улыбкой на лице. Но сейчас я падаю. И у меня не хватит сил, чтобы вновь подняться на ноги.