Свободен морально — свободен физически
Раскладывает учебники по полкам шкафчика, пытается навести порядок, будто это поможет вернуть равновесие внутри, в переполненном усталостью живом организме девушки, которая еле переживает остаток дня в школьном шумном здании с пыльными окнами. Форму для физической культуры решает оставить здесь же, чтобы не таскать каждый раз. Пальцем проводит по полке, собирая на бледной коже грязь, и вздыхает, отряхивая руки. Коридоры медленно пустеют, и дышать сухим в этих стенах воздухом становится немного легче. На улице льет дождь. Погода подстать настроению. Харпер уже без разбора запихивает книги, не думая о порядке, ведь желание вырваться на свободу из этой духоты еще немного и заставит ее выть. Но свобода — понятие иллюзорное. Как таковой свободы не существует. Человека связывают обязанности. Даже если ты просто школьник, ты уже чувствуешь эти оковы, и волнуют они только тех, кто умеет ощущать их, знает, что означает быть «запертым». Свободы сознания нет. Рамки выстроены даже в организме, во внутреннем мире, который просто должен принадлежать тебе, как и твое тело, с которым ты сам решаешь, что делать. Стоит ли упоминать о крепостном праве? О черных рабах? Твое тело — не твое. Твое сознание — не твое. Смирись. Или же беги прочь. И Мэй Харпер выбирает побег. Она с трудом закрывает дверцу, прокручивая замок, и уже готова рвануть с места навстречу фальшивой свободе. Как удачно, что она пока может вовремя остановить себя, иначе бы влетела в парня, который постоянно, словно подкрадывается. Его тактика выживания? Неплохо. Девушка проглатывает все возникшие в голове вопросы, и гордо поднимает лицо, взглянув ОʼБрайену в глаза без особого смятения: — Тебе лучше? — Она — староста. И интересоваться самочувствием одноклассников для нее не странно. Правда, Харпер наивно полагала, что Дилан уехал домой. На уроках его не было. Вот только на тот момент у него сил хватило только для того, чтобы добраться до уборной, где парень закрылся в одной из кабинок, чтобы перевести дух. ОʼБрайен странно молчит, отводя взгляд в сторону. Он злится. И у него на то есть причины: — Тебя никто не просил лезть, — твердо проговаривает каждое слово. Да, он раздражен тем, что получил помощь от нее. Тем, что она знает. Харпер наверняка считает его жалким, а жалость — это самое низкое чувство. Дилану не нравится ощущать на себе тяжесть долга перед кем-то. — Не за что, — в ее голосе нет сарказма. Харпер просто слишком вымоталась, чтобы противостоять открыто. И нужно ли? Она уже решила для себя, что у нее нет причин злиться на Дилана. И это упрощает жизнь. Хочет обойти его и даже не вздрагивает, когда ОʼБрайен выводит руку из-за спины, сжимая биту, а Мэй просто спокойно выдыхает, не придавая этому жесту значения: — Хочешь конспекты взять? — Спрашивает, и ОʼБрайену хочется разбить себе лицо. Нет, не ей, а именно себе, ведь именно он — тот, кто ведет себя нелогично. Это он подошел к ней, хотя мог просто отправиться домой. Это он сейчас не дает ей пройти, открыто угрожая, что прибегнет к насилию. А в чем причина? Только в его гребаной гордости. Мэй Харпер помогла ему, и он чувствует себя жалким должником и ему это не нравится. Сколько раз парню ещё придется надавить на неё? Как еще продемонстрировать свои «нехорошие» качества, чтобы девушка наконец поняла, что ей лучше вообще не смотреть в его сторону? ОʼБрайен ведет себя нерационально. Парень успевает опомниться только тогда, когда Харпер начинает рыться в сумке, в поисках тетрадей, чтобы отдать парню без какой-либо задней мысли. Ему нужно? Окей, бери, только дай ей уйти, иначе она сойдет с ума от этой духоты. Девушка протягивает ему одну тетрадь, и парень практически каждой клеткой своего организма ощущает, как злость скручивает. Эта девка смеется над ним? Один удар битой по рукам — и тетрадь оказывается на полу, а запястье Мэй начинает ныть от боли, но, конечно, она не была бы собой, если бы показала свои эмоции открыто. Исподлобья смотрит на Дилана, уже ощущая, как готова закричать, высказать ему всё, что она думает, вылить всю внутреннюю грязь, но вновь и вновь останавливает себя и свои желания, принимая «холодный» вид: — Надо было сразу сказать, что тебе не нужно, — тон голоса такой, словно она отчитывает Дилана, и он это чувствует, поэтому делает угрожающий шаг к девушке, которая не успевает присесть, чтобы поднять тетрадь, поэтому парень ступает по ней, сминая. Харпер не делает шаг назад. Она знает, что Дилан в первую очередь думает о себе, а значит, не нарушит границы безопасного расстояния. Так что девушка поднимает взгляд, искоса уставившись на парня, который крепче сжимает пальцами рукоятку своего оружия, словно готовясь вот-вот ударить. Чего он медлит? Ждет, что она развернется и помчится прочь. Дилан ОʼБрайен впервые по-настоящему запугивает, с надеждой, что не придется прибегать к действиям. Слишком устал. Но Харпер не бежит. И это еще один повод для злости со стороны парня, что имитирует попытку размахнуться, но не успевает ударить по шкафчикам, как девушка закатывает глаза от такой же родной им обоим усталости, громко выдохнув: — Хватит уже, Дилан, — в её взгляде не та самая мольба или просьба, а именно попытка достучаться. Ей надоело. Ему надоело. Так почему бы не разойтись с миром. Всё. Довольно. ОʼБрайен сглатывает, опуская обе руки вдоль тела, и смотрит спокойно на Харпер, которая качает головой, с упреком шепча: — Самому ещё не тяжело от этого? — не ждет ответа, отводит взгляд, обходя Дилана не спеша. Будто уверена в том, что не получит удара в спину. И не получает. Уходит. ОʼБрайен битой касается пола, звук легкого удара разносится эхом, не подгоняя девушку. Она лишь с охотой вдыхает аромат дождя, выходя на улицу. Начало этого дня правда тяжелое.***
«Какого черта? Думаешь, мне просто?!» «Опять ты о себе! Мне это дерьмо уже осточертело!» «Ага, хочешь говорить только о себе? А кто подумает о моих чувствах?!» Они затыкаются. Причем оба и одновременно, стоит мне показаться в дверях все еще разгромленной мною кухни. Женщина в странном халате, хотя она правда пытается выглядеть соответствующе своему внутреннему положению, но все равно её внешний вид оставляет желать лучшего. И он — мужчина с легкой щетиной, который прекратил бриться, не желая выслушивать замечаний в свой адрес. Видимо, ему наскучило быть послушным. Неужели, это попытки выбраться из оков жены? Мило, интересно, чем же подобное закончится? Путь домой невыносимо долгий. И я тянула его, как могла, чтобы вдоволь насладиться показным одиночеством. Но вот мне вновь приходится переступать порог этого дома, вот я вновь вижу эти уставшие от реальных забот лица, выражения которых напрягало бы, если бы мне не было бы настолько плевать. Мы все эгоисты, и обвинять кого-то другого в эгоистичном отношении — не правильно. Каждый обязан заботиться о своем благе, так почему же меня так часто упрекают за равнодушие к остальным? Каков родитель, таков и ребенок. И здесь нет ничего удивительного. — Привет, милая, — мать слишком натянуто улыбается, слишком приторно. Она все делает «слишком». Хватает отца за локоть — жест, якобы смотри, мы вовсе не ссоримся. Хорошая попытка. — Ты поздно, — пытается восстановить осипший после крика голос, чтобы тот звучал мягче при разговоре со мной. — Тебя задержали? Долго. Очень долго и молча смотрю ей в шею, не поднимая глаз выше, и бездействие с моей стороны явно становится виновником того, как часто сглатывает мать. Отворачиваюсь, проходя дальше по коридору, так ничего и не сказав тем взрослым, которые даже не уверились, что я ушла достаточно далеко, так что громкая ругань вновь оглушает стены дома, сопровождая меня на верхний этаж. Кажется, матери не нравится равнодушие и бездействие отца. Если честно, он всегда таким был. Его двигала только мать. Она помогла ему устроиться на работу, заставила сдать на права, купить потом машину, если ему нужна новая одежда, то именно мать потащит его по магазинам. Мой отец не ленивый. Просто его никто не учил жить самостоятельно. Иду по коридору, снимая с плеча сумку, и расстегиваю куртку уже у самой двери, когда внезапно очень тихий по сравнению с криками снизу шум заставляет притормозить, держа в руках ключи. Смотрю на замочную скважину своей двери, медленно проглатывая воду во рту, и поворачиваю голову, уставившись в сторону ванной комнаты. Шум воды? Мать забыла выключить? Вряд ли. Она слишком бережливая. А отец боится вызвать гнев у неё, поэтому всегда несколько раз проверяет, выключен ли свет или кран до того, как покинуть помещение. Нервно перебираю ключи, покрутив головой. Показалось? Вставляю ключ в замок, желая повернуть, но вновь останавливаю себя, повернув голову. Нет, точно слышу шум воды. Опускаю голову, взглядом упираясь в паркет, и делаю несколько вздохов до того, как опять посмотреть в сторону ванной. Слишком мнительная. Буду тревожить себя мыслями до тех пор, пока не узнаю наверняка. Вытаскиваю ключ, сунув его обратно в карман куртки, и опускаю сумку на пол, шагая к двери ванной, морально настраивая себя на то, что это все вина навязчивых мыслей, которые раз в месяц обязательно побеспокоят меня. Не привыкать. Рывком тяну дверь на себя, хлопнув на кнопке выключателя, и сразу же перевожу взгляд на раковину. Как и ожидалось — кран выключен, но все равно подхожу ближе, покрутив ручки, чтобы уж наверняка успокоить свою мнительность. Закрыто. Основательно. Никакой воды, а следовательно шума от неё быть не может. Успокоилась, Харпер? Отлично. Теперь иди в комнату, пока мать не решила и тебе морали почитать. Выключаю свет, закрыв дверь, и спешу в свою комнату, захватив сумку с пола. В помещении прохладно, но мне здесь куда комфортнее. Закрываюсь на замок, бросив сумку на стол, и снимаю с плеч куртку, кинув её в неизвестном направлении. Таким же небрежным образом избавляюсь от обуви, пальцами взъерошив непослушные волосы. Вьющиеся уроды. Носки так же кидаю под кровать. Беспорядок вокруг описывает меня в целом. Это так характерно. Хочу упасть лицом в подушку, но опять же мое желание испаряется, стоит мне услышать тихий… Плач? Стою лицом к зеркалу, пальцы замирают в волосах, массируя кожу головы. Смотрю вниз, в пол, прислушиваясь. Да, слышу крики снизу, но есть что-то еще. Странное. Вряд ли мать плачет. Скорее она отца до слез доведет. В таком случае, что это может быть? Моргаю, дернув головой, чтобы выбросить звук из сознания, но уходить он не собирается. Шум не нарастает. Слышу только тихое эхо, но такое знакомое, приглушенное. Серый свет не пробивается сквозь зашторенные окна, поэтому в комнате царит приятный полумрак. Громко вдыхаю и выдыхаю, в попытке «проветрить» голову. Уверена, это просто усталость. Прикрываю веки, потирая их холодными пальцами, и поражаюсь тому, как быстро и без причины потеют мои ладони. Открываю глаза, с напряжением теперь растираю их, чтобы согреться, и поднимаю взгляд на зеркало, когда, наконец, удается распознать, откуда исходит звук. Через отражение могу разглядеть край детской кровати, так что оглядываюсь, прекратив дышать. Специально, чтобы мое дыхание не мешало слушать. Тихий плач. Такой знакомый. Медленно поворачиваюсь всем телом, шагнув в сторону накрытой пыльной тканью кроватки. В груди словно куски льда. Холод становится непереносимым, что уже заставляет бить тревогу. Подхожу ближе, часто моргая, ведь глаза становятся неприятно влажными. Нет, я не плачу. Это все чувство ностальгии. Она часто вызывает у меня странные слезы и горечь во рту, поэтому мне не нравится тормошить прошлое. Но сейчас у меня нет сил противиться. Подхожу к кроватке, касаясь тонкими пальцами её края, и начинаю осторожно покачивать, вслушиваясь в плач. Проглатываю комки в пересохшем горле, и встаю ближе, заморгав: — Тише, — шепчу, уже прекращая оценивать ситуацию. Действую интуитивно. Хрипло шепчу слова успокоения, чуть позже вовсе начинаю напевать старую колыбельную. А плач становится громче, теперь уже перекрывая шум снизу. Босыми ногами невозможно стоять на таком холодном полу, поэтому начинаю переминаться, сжимаясь от мурашек. Кажется, что собственная кожа покрывается тонким слоем льда, а изо рта вот-вот должен пойти белый пар. И так происходит. Пускаю облако, дернув плечами, но не отрываю ладони от кроватки, продолжая пытаться успокоить. — Тише, — хриплю. — Тише же… Такое ощущение, что рука примерзает к деревянной палке, но меня это не беспокоит. По-настоящему волновать меня начинает что-то мокрое. Нет. Правда. Опускаю взгляд медленно, словно боясь подтвердить свои безумные предположения, и рот сам приоткрывается, выдав громкий полу стон. Вода медленно подбирается к моим ногам, обволакивая стопы и вынуждая меня терпеть ледяной холод, мороз, который пробирается под кожу, начиная колоть. Что за… Моргаю, пытаясь оторвать ладонь от кроватки, но та реально примерзает, так что освободиться становится невозможным, но боль в ногах заставляет топать по воде на месте. — Боже, — шепчу, бросив взгляд в сторону двери. Вода ускоряет свой ход. Она течет из-под щели двери, которая начинает скрипеть. Кажется, вода за ней поднялась до потолка, отчего просачивается уже во все щелки, но это ведь не может быть возможным, так? Это просто… До колен. Она, черт возьми, достигает уровня колен, и это происходит так внезапно, что я теряю самообладание, громко вскрикнув, и поскользнувшись на какой-то тряпке. Падаю на пятую точку, на автомате сжав веки и открыв рот от ужасного холода, по вине которого легкие сжимаются. Но я не достигаю пола и хлопаю уже обеими руками по поверхности воды, не успевая даже осознать, что происходит, как меня тянет вниз. Глубже. Мышцы ног сводит от ледяного холода, поэтому не могу нормально шевелить ими. Пугаюсь, глотнув воды, когда пола так и не достигаю, начиная «падать» дальше. Веки приходится разжать, и меня правда пугает то, что я могу вовсе остаться без глаз. Дергаю руками в попытке всплыть, но создаю вокруг себя лишь больше пузырей, поэтому прекращаю дергаться, еле крутя головой. Я все еще в своей комнате, но меня тянет вниз от самого потолка. Вокруг вода, поднимающая мои вещи с полок. Мне не удается принять положение стоя, чтобы попробовать всплыть. Спиной тянет вниз, поэтому именно ею касаюсь паркета, продолжая с ужасом глотать воду вместо кислорода, в котором так сильно нуждаюсь. Дергаюсь в судорогах, верчусь, кое-как заставляя свое тело справляться со скованностью. Плач не стихает. Продолжаю слышать его, но уже так, словно источник этого звука так же тонет, как и я, поэтому оглядываюсь, мечусь взглядом, пытаясь найти его. Но вокруг слишком темно. Тяжело контролировать движения, и, кажется, мои попытки только усугубляют ситуацию. Чем больше я двигаюсь, тем сильнее меня притягивает спиной к полу. Мне не хватает воздуха. Глотку сжимает холод. Пальцы немеют, глазные яблоки словно готовятся взорваться от давления. Мычу, пуская пузыри, и дергаюсь, хватаясь за край кроватки, потянув себя наверх. Удается поднять верхнюю часть тела, ноги с хрустом в коленях сгибаются, когда касаюсь кончиками пальцев, которые уже не чувствую, пола. Вьющиеся волосы парят, лезут в глаза, мешая ориентироваться. Уже на пределе. Мне не хватает воздуха, мне не вынести холода. Мне… Мне не удается контролировать себя и свое сознание, чтобы понять, что все вокруг нереально. Тянет вниз. Опять. Пальцами держусь за кроватку, как за последнее, что может меня спасти, и вскидываю голову, вдруг ощутив такое же ледяное прикосновение. Пухленькие маленькие пальчики с осторожностью касаются тыльной стороны моей ладони. Приходится щурить веки, чтобы сохранить себе зрение. Смотрю на бледное, немного синее от холода личико малыша, который сидит в кроватке, зелеными глазами изучая меня. Его неживой взгляд пронзает какой-то взрослостью, не присущей таким маленьким детям. А меня начинает раздирать изнутри, крик не срывается с губ вместе с пузырями, а звучит только в моей голове. «Это была не я». И ничего. Мои глаза распахиваются, взгляд упирается в стену. Темнота окружает, но я быстро понимаю, что нахожусь в комнате, на полу. Окно распахнуто. Ветер гоняет пыль по паркету, от которого мне с трудом удается отлипнуть. Мокрое тело, напряженные мускулы лица, влажные глаза и дикий холод под кожей. Это был очередной кошмар. Тревожный сон, после которого мне нужно время, чтобы прийти в себя. Сажусь на полу, прижимаясь спиной к краю своей кровати, и сгибаю ноги в коленях, опираясь локтями на них, а потными ладонями тру лицо, избавляясь от остатков сна, что изредка возвращают перед глазами прежнюю картинку. Этакое послевкусие. Сердце в груди бьется часто, легкие в действительности сжимаются от холода. Мышцы ног свело во сне, но ощущение сохранилось наяву, так что начинаю массировать икры, чтобы избавиться от боли. До безумия громко глотаю кислород, забивая на то, как сильно раздирает мне глотку морозный воздух. Мне его мало. Такое чувство, будто я не дышала все это время. Поднимаю взгляд на кроватку, пальцами сжимая онемевшую стопу. Безумие. С каждым разом сны становятся все реалистичнее. Кажется, еще секунда — и я бы задохнулась. До сих пор слышу все глухо, словно нахожусь под водой, поэтому еле различаю стук в дверь и голос матери. Хмуро реагирую, но ничего не кричу, чтобы заставить ее оставить меня в покое. На часах восемь вечера. Думаю, она хочет позвать меня ужинать. Встаю на ноги резко. Мне нужно привести себя в порядок. Ключи беру со стола, поспешив к двери, и открываю замок, заставив мать сделать несколько шагов назад. — С тобой все хорошо? — У меня галлюцинации, или мать реально беспокоится? — Да, — говорю, быстро заперев дверь. Проверяю её, несколько раз дергая ручку, после чего сую ключи в карман юбки, быстро шагая к ванной, но мать не оставляет меня, преследуя с навязчивыми вопросами: — Выглядишь плохо. Что-то болит? Я приготовила ужин, я… — Продолжает тараторить и затыкается только в тот момент, когда я хлопаю дверью перед ее лицом, оставшись одна в ванной комнате. Здесь влажно и прохладно. Мне нужно согреться. С этой мыслью и тяжелым хриплым дыханием подхожу к раковине, грубо кручу ручки крана, и кипяток обжигает ладони, заставляя выругаться шепотом. Терплю. Это я умею. Кожа пальцев краснеет. Боль распространяется довольно быстро, вынуждая сжимать веки и запрокидывать голову. Топаю ногой, прикусывая нижнюю губу, после чего сутулюсь, опуская лицо, еще немного и коснусь лбом ледяного края раковины. Поток воды сильнее. Горячее. Приоткрываю веки, перед глазами немного плывет. Раковина начинает медленно наполняться, уровень воды поднимается, так что опускаю руки ниже, по запястья в кипяток, и громко мычу, дергаясь от ощущения, что рвет тонкий слой моей кожи. Стук в дверь. Обеспокоенный голос матери по ту сторону: — Харпер, ты точно в порядке? — Да! — не кричу, но голос срывается. Шмыгаю носом, с судорогой в телу дышу, вдруг осознав, что сама не могу нормально контролировать свои действия. Пытаюсь убрать руки от воды, но их словно притягивает обратно, отчего с моих губ срывается крик, а по щекам начинают обильно течь слезы. Нельзя. — Черт! — начинаю бить ногой о стену под раковиной, до крови прикусывая язык и губу. Проявления эмоций недопустимо. Мать начинает звать отца, параллельно дергая ручку двери. Мой безумный вопль выбивает пробки из моих ушей, и я наконец могу слышать всё четче, поэтому первое, на что обращаю внимание — это всё тот же плач. Громкий. Детский. И он сдавливает виски, заполняя мою голову целиком. Сама начинаю рыдать в голос, оглядывая помещение, свет в котором мутнеет. Взглядом цепляю зеркало перед собой и сжимаю веки от ужаса, когда кажется, что у меня нет губ. Вновь смотрю на свое отражение. Всё в норме. Руки вдруг резко выдергиваю, начиная растирать. От раковины отхожу, горбясь, и мычу, с безумным страхом бросая взгляд на ванную. Полную воды. Серой, грязной воды. И плач. — Боже… — шепчу, плача, и бросаюсь к раковине, крутя больными руками ручки. Не поддается. Вода продолжает течь, вырывается наружу в сильном потоке, отчего капли обжигают меня, вынуждая отскакивать в сторону. — Хватит! — кричу, сама не понимая, кого именно умоляю прекратить. — Хватит! Хватит! — детский плач становится громче, и я уже не могу этого стерпеть, поэтому, как обезумевшая, бросаюсь к двери, открывая замок, и толкаю мать, стоящую на пороге, уносясь прочь. Женщина, кажется, что-то кричит мне в спину, кидаясь вслед, но не торможу. Не оглядываюсь. Хватаюсь за перила лестницы, не поднимая красных глаз на отца, который спокойно стоит у входной двери, провожая меня взглядом под ругань жены. Думаю, он собирался уехать, поэтому тепло одет. Громко хнычу, достигая первого этажа, и без оглядки кидаюсь к двери. Дальше. Мне нужно убежать от этого плача. От детского рёва. От шума воды. Всё это преследует меня до самого автомобиля с горящими фарами. Пока мне не удается полностью ощутить дикий мороз, который режет мою плоть, поскольку основная задача — побег. И мой мозг не успевает обрабатывать в таком хаосе остальную информацию. Отец оставил ключи в машине, поэтому он начинает двигаться в мою сторону только тогда, когда сажусь на переднее сидение, подсознательно решая, что машина поможет мне скрыться от шума намного быстрее. Блокирую двери, шмыгая носом, и не вытираю влажные глаза, позволяя слезам продолжать течь. Поворачиваю ключ, слушая рев мотора, и крепко берусь за руль, не реагируя на отца, который начинает звать меня, пытаясь открыть дверцу. Он называет меня по имени, стуча по оконному стеклу, но не отзываюсь. Оглядываюсь, пока слишком резко сдаю назад, видя только как мужчина хватается за голову, и мать, выбегающую в панике на холод. Кручу руль. Больше не смотрю в сторону дома, отдаваясь полностью своему плану, который включает в себя только один пункт. Бежать. Просто бежать. Жму на педаль газа, не собираясь контролировать скорость езды до тех пор, пока не окажусь как можно дальше отсюда. К черту. Просто к черту. Это была не я. Это. Была. Не. Я. Слышишь? Так оставь меня в покое! Продолжаю морщиться и плакать, не успевая вытирать глаза руками. Громко дышу, не справляясь с сердечными скачками в груди. У меня нет прав. Я только училась. Когда-то. Так что надо найти дорогу, где меня вряд ли остановят патрульные. Кручу руль, выезжая из нашего поселка, и терплю боль в ладонях. Ведь от горячей воды не останутся ожоги? Не умею включать печку, поэтому холод быстро охватывает. Пальцы босых ног уже немеют. Знакомое чувство потери власти над телом. Успокоение приходит медленно. Оно лишь затрагивает мое сознание, но не тело. От спазмов начинается тошнота, и мне правда кажется, что нужно остановиться и прочистить желудок, но не могу. Я всё ещё слышу его плач, поэтому сильнее давлю на газ, сворачивая с основной дороги на какую-то темную, с одиноко стоящими фонарными столбами. Если не ошибаюсь, то таким путем смогу добраться до станции, хоть и времени на это уйдет больше, чем, если бы я ехала через основную улицу. Плевать. Темнота успокаивает. Она ублажает воспаленные от слез глаза, внутри которых начинает пощипывать. Моргаю, сильно сжимая веки, и давлю на газ. Несусь не по своей полосе, а посередине, так что машинам, что спокойно едут навстречу, приходится сигналить и отъезжать в сторону. В горле начинает першить. Неизвестное ощущение горечи вынуждает пальцами одной руки чесать шею. Ещё один поворот. Глубже, рядом с неширокой лесополосой. Гоню на красный, не дожидаясь своего светофора. Не могу стоять на месте, поэтому по моей вине передо мной тормозит автомобиль, а в зад того врезается следующий. Плевать. А шепчу это слово без остановки, надеясь, что новая волна слез не выдаст мои настоящие чувства, в которых мне не хочется признавать самой себе. Впереди ещё один поворот. Дорога идет между старыми домами-пятиэтажками, которые либо оставлены, либо используются под склад. Ещё в них ночуют люди без места жительства. Это всё, что мне известно. А ещё — там нет камер, там нет полиции. В такое время там не должно быть людей. Освещение — это только фары моей машины. Проезжаю фонарный столб — последний на моем пути — его темно-оранжевый свет неприятен глазам, так что прищуриваюсь, начиная тереть веки. Одной ладонью сжимаю руль, повернув его, чтобы вписаться в резкий поворот, но не рассчитываю, поэтому заезжаю на тротуар, не успевая даже толком испугаться, когда всего секунду вижу перед собой человека, который выскакивает из неоткуда, из самой темноты, тут же повернув голову, отбросив что-то в сторону, и прыгнув мне на капот, при этом сгруппировавшись. Всё это происходит слишком быстро, поэтому я в страхе замираю, нажав на тормоз. Обеими руками цепляюсь за руль. Смотрю перед собой на темную улицу и неработающий фонарный столб, в который могла влететь. И лучше бы именно это и произошло. Чем… Приоткрываю рот, с дрожью вдохнув. Глотка тут же сжимается, будто я глотаю осколки стекла. Боюсь моргать. Медленно поднимаю взгляд на зеркало заднего вида. Вижу человека. Вижу, как он пытается присесть, но хватается за свое плечо. — Нет… — осторожно качаю головой, и в панике открываю дверцу автомобиля, выскакивая на холодную улицу. Пар тут же срывается с губ с кровавыми подтеками. Босые ноги ступают по асфальту, усыпанному острыми мелкими камнями. Первое, что бросается в глаза, буквально толкая меня обратно прижаться к машине, — это бита. Гребаная бита, видеть которую я не хочу. В Лондоне наверняка найдется немало любителей бейсбола, но в голове всплывает имя только одного человека, поэтому оборачиваюсь, со стучащими от ледяного ужаса зубами взглянув на парня, который уже сидит на коленях, одной ладонью сжимая свое плечо. Кого ещё можно встретить в таком месте в такое время? ОʼБрайен поворачивает голову. Ссадина, с выступающей кровью, тянется от правой скулы, до правой щеки. А конец её на правом виске. Он смотрит на меня. Белый пар обильно поднимается вверх, а его тяжелое дыхание способно с успехом рушить природную тишину вокруг. Мне правда хочется начать дышать. Быстро моргаю, не перенося боли от ветра в глазах, и шмыгаю носом, ступая к парню с волнением и страхом: — Черт, ты в порядке? — мой хриплый голос срывается окончательно. ОʼБрайен начинает мычать, и мне кажется, что боль настолько сильная, что он просто не может говорить. Торможу, хмуро смотрю на него, когда парень на мгновение отрывает ладонь от плеча, по всей видимости, желая махнуть ею, но сжимает веки, наклоняя голову, и вновь прижимает её к поврежденной части тела, заставив меня перейти на бег, чтобы скорее оказаться рядом. Но резкий топот вызывает внутри меня ответную реакцию. Оглядываюсь, видя, как из того же переулка между старыми домами выбегают парни или мужчины, мне не понять. Их четверо. И судя по восторженным возгласам и крикам, их появление не сулит ничего хорошего. Они смеются. Да, я слышу неприятный смех, поэтому отступаю назад, не обращая внимания на мычание ОʼБрайена. — Вот он! — один из парней кричит, хватая с асфальта биту, и мчится мимо меня, так что с широко распахнутыми глазами оглядываюсь, успевая ухватить только то, как незнакомец замахивается. И громкий звон, после которого все остальные звуки прекращают существовать. Чувствую, как кто-то грубо отталкивает меня назад. Один из них не жалеет сил, пиная меня по ногам, отчего падаю с криком на асфальт, не успевая подставить ладони, так что бьюсь щекой о землю. Пытаясь распахнуть веки, но вновь сжимаюсь всем телом, получая удар ногой в живот. Хнычу, обнимая себя руками, так что следующий удар приходится мне по плечу, прижимающий меня грудью к асфальту. Мычу, как и парень, которого несколько других начинают избивать. Они насильно поднимают его на ноги, бросая от одного к другому, грубо. Замкнутый круг. Один бьет его с ноги в грудь, отчего ОʼБрайен уже валится обратно, но его опять поднимают за плечо, с руганью продолжая наносить удары. Один из незнакомцев крепко сжимает биту, говоря: — Передай ему это от нас! — бьет Дилана по голове, и тот, наконец, падает на землю, громко кашляя и уже задыхаясь. Незнакомцы продолжают обливать его матом, при этом грубо прося не забыть передать их слова какому-то «Джо», после чего трое разворачиваются, начиная уходить, а тот, что с битой, последний раз размахивается, стукнув ОʼБрайена по виску. И оружие со звоном падает рядом с хозяином. Не уверена, дышит ли он вообще. Продолжаю лежать на боку, обнимая руками больной живот, и не контролирую эмоции, продолжая ронять слезы, что скатываются по переносице к правому виску. Не могу разогнуть тело, лежу, свернувшись калачиком, и одним распахнутым глазом смотрю на парня, который не подает признаков жизни, продолжая кровью пачкать асфальт. Он кашляет, еле поворачивая голову, чтобы перевернуться набок, и хватается всё за то же плечо, громко глотая морозный воздух. Его трясет. Опять судорога. Дилан только мычит, с болью на лице ложится на спину, кое-как сжимая одну ногу в колене. Вижу, как его еле заметно покачивает из стороны в сторону, и в горле встревает ком. Хнычу, носом упираясь в жесткую поверхность. От боли перед глазами плывет, но недолго. Мне не удается разогнуться. Не могу. Физически я не привыкшая к такому. Не могу… Слышу стон. Мычание, поэтому приоткрываю веки, щурясь, и смотрю на парня, который громко ругается под нос, со спины переворачиваясь на живот, при этом сгибая обе ноги, чтобы сесть на колени. Туловище ему поднимать удается с особым трудом, так что, когда сутулая спина выпрямляется, Дилан закидывает голову. Сжимает губы и веки, пальцами сдавливая свое правое плечо. И с громким вздохом встает, выпрямляя сначала одну ногу, затем другую. Теряет равновесие, но не падает. Мне тоже приходится двигаться. Разжимаю руки, опираясь ладонями на асфальт, и медленно приподнимаюсь на колени, осторожно вставая на трясущиеся от болевого шока ноги. Делаем всё медленно. Каждое движение аккуратно, лишь бы не вызвать болевые спазмы. Прижимаю одну ладонь к животу, наблюдая с досадой за тем, как парень хромает к бите, явно пытаясь не шевелить плечом. Оно у него сломано? Всё из-за меня, так? — Эй… — шепчу, не понимая, как вообще нахожу силы для того, чтобы говорить. — Тебе нужно в больницу. Дилан не реагирует на мои слова, пытается наклониться, чтобы поднять свое оружие, но мычит, кое-как удержавшись от падения на колени. Моргаю, вытирая слезы, и беру себя в руки, сама не ожидая такой жесткости. Видимо, все дело в том, что именно по моей вине он не смог убежать. — Я… Я отвезу тебя в больницу, — говорю, но он не слушает. Оставляет биту, поворачиваясь ко мне спиной, и еле перебирает ногами, шагая в противоположную сторону, заставив меня рвануть с места, игнорируя боль в животе. — Стой, — сдерживаюсь, не касаясь его, и встаю перед ним, смотря в глаза. — Я должна отвезти тебя, — Дилан не опускает на меня взгляд, поднимает голову выше, лишь бы я не попадалась в его поле зрения. — Хватит, давай я… — заикаюсь, когда он обходит меня, заставив вновь преградить ему путь собой. — Пожалуйста, дай мне отвезти тебя в больницу, — полное игнорирование с его стороны. ОʼБрайен ещё раз пытается обойти меня, вызывая тем самым крик: — Черт возьми, просто сядь в мою машину! — слава Богу. Я останавливаю ладонь до того, как бью парня по плечу. Дилан опускает взгляд, зло сверлит меня им, громко дыша. Мне плевать. В который раз плевать на его возмущения. Я слишком вне себя, чтобы оставить его здесь. Это моя вина. Сейчас моя. Его долгий взгляд прорезает мое сознание, заставляя чувствовать себя разбитой, поэтому мой голос с крика переходит на шепот: — Пожалуйста, — нервно потираю ладони о ткань одежды, заморгав. — Пожалуйста, сядь в машину, — он все равно не сможет долго идти, а на улице слишком холодно. Сжимаю ладони в кулаки: — Если не сядешь сам, я силой заставлю тебя, — угрожаю, невольно сглотнув, ведь Дилан щурится, отчего его глаза кажутся намного темнее. Была бы у него возможность, он бы избавился от меня прямо сейчас, но у него нет. Парень хромает, отступая назад, и внутри меня внезапно лопается какой-то шар. Огромный, после которого остается одна пустота. Мне не удается разобрать это странное чувство опустошения, ведь я спешу за ОʼБрайеном, поднимая его биту с асфальта. Вижу, как он рывком открывает дверцу автомобиля и грубо хлопает ею, еле забравшись внутрь. С опаской оглядываюсь, подбегая, и сажусь на водительское место, бросив оружие назад. Не могу позволить себе ощутить что-то, кроме тревоги, которая не уйдет из меня, пока я не отвезу парня в больницу, но стоит мне надавить на педаль газа, как Дилан хрипит, всё так же сдавливая пальцами плечо: — Не в больницу. Напряженно моргаю, сжимая руль, и поворачиваю голову. Парень смотрит перед собой. И взгляд его неприятный. — Но тебе стоит… — начинаю переубеждать, из-за чего ОʼБрайен повышает голос, пугая меня: — Не нужно! — кричит, отвернув голову с шепотом. — Заебала… Смотрю на дорогу перед собой, сглотнув воды во рту: — Но ведь… — нервничаю, не могу скрывать это. Только не сейчас. — Я сбила тебя. Я… Дилан вздыхает с обречением, и вновь возвращает голову в нормальное положение, сжав веки: — Порядок. Я успел сгруппироваться. — И те парни. Они… — продолжаю панически мямлить, чем сильнее раздражаю ОʼБрайена, который тяжело переносит мое присутствие, тяжело дыша: — Порядок, — твердо повторяет, бросая взгляд на зеркало заднего вида. — Просто выезжай отсюда. Слушаюсь. Машина трогается с места, продолжая свой путь по темным узким улицам между старыми домами. Стараюсь не смотреть по сторонам, не отвлекаться от дороги. Руки до сих пор трясутся. Мне необходимо привести себя в чувства. Давай, Харпер, становись собой, давай… — Что с твоим плечом? — на этот раз не несусь. Скорость не превышаю, боясь, что по моей неспособности держать себя в руках может пострадать кто-то ещё. Боюсь даже поглядывать в сторону Дилана, который только сильнее бесится от моих расспросов, так что ответ грубый и холодный, полный пренебрежения: — Отвали на хер. Сжимаю зубы, напряженно прикусываю язык, видимо, не понимая прямой просьбы заткнуться: — Так… Куда тебя отвезти? — Просто жми вперед и закрой уже свой чертов рот! — он опять кричит, ругаясь, и от этого громче мычит, прижимаясь разбитым лбом к оконному стеклу. Ладонью надавливает на плечо. Больше его не трогаю.***
В комнате Лили в столь поздний час всё ещё горит свет. Обычно её укладывают спать ближе к восьми, но уже идет девятый час. Отец давно видит второй сон, поскольку встает рано на работу, а мать на протяжении всего дня не отходит от дочери, как и сейчас. Лили сидит на стуле напротив зеркала, а женщина позади расчесывает ей волосы. Девушка морщится, когда движения матери на миг становятся резкими, грубыми, ведь дочь так и не смогла объяснить ей, что делала в тот час на заднем дворе, и почему с ней был тот отвратительный тип. Женщина заканчивает, приглаживая волосы Лили ладонью, и целует в макушку: — Пойду, возьму твою одежду, а то в этой спишь уже какой день. Роуз кивает, и женщина шире улыбается, положив расческу на столик рядом с зеркалом. Лили опускает взгляд на неё, рассматривая клочок собственных волос, и прислушивается к шагам за спиной, убеждаясь, что мать ушла. Резко встает со стула, вырвав из тетради по истории жалкий клочок бумажки. Берет ручку, быстро выводя неровные буквы, после чего бросается к окну, забираясь на кровать. Открывает створки, опирается рукой на раму, другой стучит по соседнему, сжимая в ладони мятый листок. Это единственный шанс, ведь завтра все окна в её доме, как и двери будут заперты. Так что… Свет в окне соседа загорается, вынуждая чувствовать неуверенность, но Лили не отступает даже тогда, когда сонный парень раздвигает шторы, в смятении уставившись на девушку, и та оглядывается, слыша шаги. Просяще стучит по стеклу, и Дейв открывает его, уже готовясь спросить, что с ней, но Лили просто бросает скомканную бумажку в его комнату, тут же закрыв свое окно и зашторив его. Фардж спокойно дышит, не успевая осознать, когда сердце начинает колотиться. Он оглядывается, подходя к мятому листу, и поднимает его с пола, разворачивая.«Извини»
Открывает веки. С болью принимает ту реальность, что с агрессией окружает его в данный момент. Дилан ОʼБрайен отрывает лоб от стекла, не веря в то, что смог уснуть. Невероятно. Морщится, садясь ровно, и сжимает плечо рукой, оглядываясь, чтобы оценить обстановку: Харпер ведет машину, не говорит с ним, как он и просил, с одной стороны от дороги глухая степь, с другой — высокий лес. — Где мы? — ОʼБрайен вынуждает себя говорить. Харпер немного мнется, откашливается и шепчет: — Не знаю. Я просто еду вперед, — признается, чувствуя себя настоящей дурой. Её чувства почти приходят в порядок, а эмоции кое-как находят баланс, поэтому теперь девушка в полной мере ощущает холод, борясь с тем, чтобы не завыть от мороза, что терзает открытые участки тела. ОʼБрайен вытягивает шею, начиная озираться по сторонам, и с успокоением хрипит, вновь сутуля плечи: — Я знаю, где мы, — моргает, желая избавиться от песка в глазах, но не может оторвать руку от больного плеча. Дело в том, что у него эта проблема с детства. Передалась по наследству. Сустав просто вылетает, а самое обидное, что именно эта рука у него «рабочая». Дилану часто приходилось прыгать на капот автомобиля, чтобы избежать смерти, поэтому он знает, — вины Харпер здесь нет. Проблема в бите. Он потратил время, чтобы избавиться от неё, и только после прыгнул. Вот и всё. Неправильное приземление — вылетевший сустав. ОʼБрайену вроде удалось вернуть его на место, но боль всё ещё продолжает контролировать. — Как… ты? — видимо, Харпер считает, что, если парень первым заговаривает, то и ей можно усыпать его вопросами. Девушка бросает в его сторону короткий взгляд, облизывая губы: — Не передумал? Может, всё-таки в больницу? Дилану нельзя в больницу. На то есть причины, так что он грозно вздыхает, куснув нижнюю губу. В ответ дает молчание, и Харпер принимает его, опять устремив внимание на дорогу. Странно, но в данный момент она не чувствует напряжения. Возможно, всё дело в окружающем её природном раздолье. Она впервые покинула город, выехав за его пределы. Здесь сплошные леса. И ни одной машины. — Что это за дорога? — девушка начинает какой-то незамысловатый разговор. — «А2», — и парень поддерживает, хоть и не придавая этому значения. — Хотя… — оглядывается повторно. — Чуть раньше должен был быть поворот. Ты спустилась вниз или продолжила ехать по… — замолкает, прищурившись, ведь замечает впереди каменный тоннель. — Да, ты сошла с «А2», — хрипит, громко вдохнув. Харпер так и не понимает, где находится, ведь не разбирается в трассах, поэтому продолжает давить на газ. Машина несется к тоннелю, и веки ОʼБрайена расширяются: — Дура, останови! — ругается на неё, и девушка от неожиданности давит на педаль тормоза. Машина с визгом колес тормозит у самого входа во мрак. Харпер моргает, с непониманием хмурит брови, взглянув на парня, который ворчит: — Совсем рехнулась? — он переводит на неё злой взгляд, но не оставляет последующие слова при себе, видя смятение в глазах девушки. — Ты никогда не была здесь? — С чего бы? — она шикает с раздражением, как дикая кошка, и гордо вскидывает голову, всматриваясь в темноту, что царит в тоннеле. — А что? — со вздохом усталости опять смотрит на парня, который на секунду отводит взгляд, прочищая горло: — То есть, ты не знаешь, что там дальше? — Нет, — признается спокойно. Стоп. Правда. Мэй Харпер спокойна. В данный момент. Она правильно сделала, что отпустила всю свою беспричинную злость к Дилану, ведь теперь вполне равнодушно переносит его присутствие рядом. Видит, как ОʼБрайен над чем-то размышляет. Кажется, пауза длится вечность, хотя проходит жалкая минута, после которой темноволосый парень потирает свое плечо ладонью, сощурив веки: — Идем, — пытается двигаться осторожно, чтобы сустав плеча повторно не вылетел, и открывает дверцу, вызывая удивление со стороны Харпер, что моргает, на секунду забываясь и отдаваясь своему любопытству. Дилан встает на асфальт ногами, немного скорчившись от покалывания в груди и головной боли, что внезапно одолевает его: — Я покажу тебе, — всё это время он смотрит в темноту, но короткий взгляд всё же бросает на Мэй. Той тоже требуется время, чтобы выбраться из салона. И не только потому, что у неё болит живот. Всё дело в образовавшейся ситуации. ОʼБрайен и Харпер не кричат друг на друга, не пытаются уничтожить взглядами. Они просто разговаривают. Просто находятся в каком-то захолустье. Он просто хочет ей что-то показать. Она просто соглашается, выходя на холодную улицу. Дилан всего секунду задерживает взгляд на босых ногах Мэй, которая обнимает себя руками, стараясь согреться, и пытается убрать спутанные локоны волос за уши, чтобы те не мешали. Ветер гоняет листву по дороге, со стороны тоннеля слышится громкий вой. Атмосфера угнетающая, но Харпер не тормозит, следуя за Диланом, хоть и ощущает некоторую скованность при ходьбе. Парень проходит глубже в тоннель, прислушиваясь. Пахнет сыростью. Мэй осматривает каменные стены, невольно протягивая руку, чтобы пальцами коснуться влажной поверхности, покрытой мхом. Вскидывает голову, с приоткрытым ртом изучая высокий потолок, поэтому не обращает внимания, как ОʼБрайен останавливается, искоса провожая её взглядом, и изгибает брови, когда Харпер доходит до… Мэй вздрагивает, сделав пару шагов назад, и опускает взгляд. Вода. Босыми ногами хлопает по луже. — Тут капает с потолка? — спрашивает, продолжая идти дальше, но уже осторожнее. — Нет, — их голоса эхом несутся по тоннелю, утопая где-то во мраке. Дилан немного молчит, после чего продолжает: — Темза — это… — Река. Знаю, — фыркает Мэй, обернувшись, чтобы гордым взглядом окинуть, правда гордость куда-то улетучивается, при виде усталой ухмылки. Парень продолжает потирать свое плечо, объясняя: — Так вот, во время небольшого землетрясения дорога осела. Тоннель соединял один берег с другим, а теперь тот конец тоннеля полностью под водой. — Обвалился? — Харпер уточняет, чувствуя, как уровень воды уже достигает её голени, но она не останавливается. Привыкает к холоду, лишь сжимая бледнеющие губы. — Нет, скорее из-за сдвига земной коры уровень воды поднялся, — догадывается ОʼБрайен, при этом отводя взгляд в сторону, окуная себя в раздумья, чем привлекает внимание девушки, которая опять оглядывается, встряхнув вьющимися волосами, и с каким-то еле заметным в этой темноте интересом смотрит на Дилана, хмыкнув: — А ты оказывается не такой пень, каким кажешься. Парень только убирает ухмылку с лица, принимая прежнее равнодушие, как естественное проявление своих эмоций, и пускает пар изо рта, осматриваясь. Мэй медленно перебирает ногами, вода касается колен, и ей это нравится. Нравится, что впереди эта странная непроглядная темнота, нравится, что она ничего не видит. Это приятно для глаз. Быть во мраке. Ночь, словно дом. Девушка вздыхает, складывая руки на груди, и останавливается, смотря перед собой. Прислушивается к шуму воды, улавливая ещё один, тихий звук. Ветер продолжает греметь, бросая сухую листву из стороны в сторону, но ему не скрыть эхо, рождающего в груди всё то же знакомое напряжение. Харпер делает короткий шаг вперед, щуря веки, и глотает воду во рту, шепнув, без надежды на отклик со стороны: — Ты слышишь? — Что? — да, странно, но Дилан отвечает, пнув ногой камень. Может, всё дело в его состоянии сейчас или в том, что вокруг темно, а в ночное время всё происходящее кажется нереальным, но ему вовсе не в тягость открывать рот, чтобы переспросить. — Ты не слышишь, — Харпер повторно вздыхает, сильнее впивая ноготки в кожу плеч. Она говорит тихо, шепчет, зная, что так оно и есть. Дилан ОʼБрайен не может услышать этого плача. Детского, еле слышного. Мэй Харпер слышит его. И это завораживает. — Я в машину, — таким образом парень намекает, что ему охота поскорее попасть домой, но девушка лишь кивает, говоря: — Если холодно, включи печку, — еле шевелит губами, делая ещё один осторожный шаг в темноту. ОʼБрайен молча разворачивается, быстро возвращаясь в теплый салон, устраивается на сидении, с наслаждением понимая, что может прекратить держать себя за плечо, но всё равно стоит какое-то время обойтись без резких движений. Парень затылком опирается на сидение, взглядом упираясь в потолок, и сидит в таком положении какое-то время, после чего выдыхает, растирая веки. Смотрит в темный тоннель, еле различая силуэт девушки, которая продолжает стоять на месте. Что её могло привлечь? От скуки Дилан хочет курить. Вынимает пачку сигарет, начиная хлопать ладонями по карманам. Закатывает глаза. Да. Зажигалки нет. Осматривается, видя бардачок, и, не смущаясь, тянется к нему, открывая в надежде, что кто-нибудь из идеальной семейки Харпер грешит с курением. И да. Находит зажигалку, с виду дорогую. Берет, поджигая кончик сигареты, и сразу же втягивает никотин, дернувшись от легкого головокружения. Тянет руку, чтобы бросить зажигалку обратно, но останавливается, пальцами касаясь мятых бумажных листов. Кто просит его делать это? Неясно, что именно привлекает его внимание. Может, он просто не думает, что такие «идеальные» люди, как представители семейки Харпер, могут мусорить в такой дорогой машине, поэтому парень вынимает бумажку, уверяя себя заранее, что это, небось, чек с покупки машины. Интересно, сколько такая стоит? На одной стороне лишь несколько слов, написанных ручкой, и парню лень приглядываться, чтобы разобрать почерк, поэтому он сразу переворачивает, взглянув на фотографию. Черт, прогадал. На старом снимке запечатлены трое человек. Ну, Дилан думает, что их трое. Видит женщину, мужчину, а в руках у них сверток ткани, из-под которой видно личико малыша. ОʼБрайен зажимает сигарету между зубов, вновь переворачивая снимок другой стороной, и подносит к лицу, разбирая корявые буквы. «Нашему мальчику уже…» — дальше не понять. Парень хмурит брови, взглянув в бардачок. Ещё пара таких же мятых, скомканных и сложенных пополам листов. Некоторые из них реально оказываются чеками, но ещё несколько являются фотографиями. «Наш мальчик, наконец, открывает глазки». «Прекрасный день: мой любимый муж, я и то, ради чего стоит жить — улыбка моего мальчика». «Наш мальчик принимает ванну» Наш мальчик, наш мальчик, наш мальчик. Не единой фотографии с «нашей девочкой».