Молчи

Держит в руках. Маленькое теплое тело. Крик разносится, бьет по ушам без остановки. В голове полный кавардак, а желание вот-вот станет осуществимым, вновь порвутся струны чертовой души человека, который с каждым сделанным шагом чернеет и гниет изнутри, и отныне будет распространять свои грехи, как заразу, порабощая всё вокруг себя. Ведь он — темный. Существо, которому характерен совершаемый грех. Холодные пальцы в ледяном поту, ладони сжимаю его тело, укутанное в полотенце. И он плачет. И плачет. И плачет. Плачатплачетплачетплачет. Требует к себе внимания. Заткнись, Господи, просто закрой свой поганый рот, мелкий ублюдок. Вот, что она подумала, прежде чем бросить его в воду. — А! — не понимаю, что это срывается с моих губ, когда мое тело подскакивает на кровати, а безумный взгляд врывается в стену напротив. Быстрое, бешеное дыхание, как у уставшей, умирающей от голода дворовой псины. Мысли грязными ногтями ковыряют старые болячки в сознании, вырывают ему язык, заставляют давиться черной кровью, и привкус непонятной гнили оседает во рту, сухая глотка сжимается, но не от внутреннего дискомфорта, а от моих пальцев, которыми я сдавливаю шею, в попытке лишить себя кислорода. Что я, черт возьми, делаю? Испуганно смотрю на свои ладони, красные, покрытые царапинами, некрасивые пальцы кажутся кривыми, сухими, покрытыми какой-то сухой корочкой. С моих сухих губ вновь срывается непонятный стон, мычание, когда начинаю растирать запястья, вновь ногтями царапая кожу шеи. Мне тяжело передать это чувство. Оно ест меня, пожирает, жует мои чертовы органы, рвет их зубами, Господи, что за чертовщина? — Боже, — практически рычу сквозь сжатые зубы и запускаю кривые пальцы в волосы, старательно оттягивая их. — Боже! — кричу, качая головой. — Хватит! — не знаю. Я, блять, не знаю, к кому обращаюсь, но это «что-то» сейчас внутри меня, оно жрет меня, оно… Черт, уйди из меня! Мне хочется принести себе как можно больше боли, чтобы скрыть это… Господи, что это такое? — Ммм… — мычу, сгибая ноги в коленях, и пальцами впиваюсь в затылок, лбом бьюсь о колени, не жалея головы. Сильнее. Черт, давай сильнее. Сильнее! Кусаю губы, сдерживая в себе ругань, но рот всё равно приходится открыть, правда не кричу. Оно сидит прямо в глотке, скребется, мучает, сжигает и кусается. Начинаю качаться вперед-назад, дергать головой. Жалобно пищу, хныча, когда слезы подступают к больным от давления глазам. Рот раскрываю шире, давя на затылок ладонями, словно хочу сломать себе шею. Мое дыхание учащается, становится громче, а оно уже подбирается выше, к небу, и… И я кричу. Кричу на эту гребаную стену, пальцами рвя на голове волосы с такой дикостью, будто они отвратительные черви, сверлящие мой череп. Кричу так сильно, в надежде, что оно вылетит из меня, что это прекратится, но оно только увеличивается в размерах, мешая мне дышать. Бью себя кулаками по голове, выбиваю всячески мысли, выбиваю неприятный сон, тревогу, я выбиваю себя. Всё то, что сидит во мне. Оно так успешно было зарыто внутрь, глубоко, а теперь… Что пошло не так? Почему я срываюсь в тот момент, как открываю глаза? Это всё из-за принятых наркотиков? Они делают меня такой? Соберись, Харпер. И закрой рот! Но продолжаю рвать глотку, уже закрывая уши ладонями, чтобы не слышать саму себя. Лицо начинает гореть, глаза болят от слез, которые потоком стекают по щекам, пальцы и запястья неприятно хрустят. Это что-то сидит под ребрами. Оно прямо у самого сердца, а может под ним. Оно обволакивает его, одним движением поглощает, проглатывает, и оно вызывает боль. Оно жжет внутри меня костер. Оно черт возьми… Оно… Оставь меня! Тело становится липким от пота. Черт, насколько я отвратительна самой себе, черт, черт, Боже, уберите это из меня! Почему я кричу? Таким образом хочу избавиться от непонятного состояния? Я не в силах заставить себя закрыть рот и замолчать самостоятельно, поэтому грубо и жестко сжимаю ладонями губы, прикусывая язык до крови. Начинаю мычать в ладони, сильно сжимая веки, отчего слезы стекают, касаясь пальцев. Продолжаю покачиваться, ударяясь лбом о коленки. И неизвестно, сколько бы ещё я пробыла в таком состоянии, если бы меня не отвлек шум со стороны. Тихий скрип половиц — и я резко поворачиваю голову, диким взглядом вцепившись в… Старушку, которая стоит бледная, как смерть, держа в руках половник. И руки её трясутся, а выражение лица такое, будто на моем месте сидит холодный труп. Моргаю, продолжая сжимать рот руками, и хмурю брови, неожиданно осознав, что не знаю, где нахожусь. Старушку трясет. Не удивлюсь, если она сейчас перекреститься. Сеанс экзорцизма был бы кстати, ибо я всё ещё чувствую его присутствие во мне. Меня трясет. Сильно. И она видит это, но не думает шевелиться, будто я — оголодавшая львица, готовая разорвать её на куски. И мне тяжело контролировать свой взгляд, поэтому да, смотрю на неё, как обезумевшая, вот она и боится шевельнуться. Правда, старушка всё равно немного поворачивает голову, осмелившись перевести взгляд в сторону. И я резко дергаю лицом, из-за чего спутанные пряди волос спадают с плеч, свисая как всё те же отвратительные черви. Мой режущий горло вздох ударяется о ладони, оставаясь во рту, когда взгляд находит двух парней, стоящих у открытого окна и, по всей видимости, спокойно курящих. До моего крика. Мои веки расширяются. Дейв держит сигарету у рта, якобы не успев сунуть её между зубами, смотрит на меня, и, кажется, он немного… Напуган? Дилан стоит полу боком, прижав кончик сигареты к своему запястью. Так же смотрит на меня. Все смотрят на меня. И от этого я не могу дышать. Молчание рушится, когда старушка, неизвестно, когда подошедшая ко мне, касается меня своей холодной рукой. К плечу. Заставляет меня вздрогнуть и перевести на нее свой напряженный взгляд. — Тебе нехорошо? — она спрашивает серьезно, но мне не хочется отвечать. Я, черт возьми, не… Смотрю на парней, вновь прерывая свои мысли. Они продолжают молча смотреть на меня. И этого зрительного давления мне не вынести. Только не сейчас. Они видели. Они, блять, видели это, Харпер. Они видели твое самоуничтожение, и теперь ты должна бежать. Прочь, Харпер! Откидываю одеяло. Старушка даже не успевает отойти, когда моя попытка вскочить с кровати проваливается с крахом. Мои вялые ноги болят. Падаю на пол, тут же шарахаясь от рук старушки, которые она протягивает ко мне со словами: «Тебе лучше не двигаться». Отползаю от неё, быстро, каждое мое движение сопровождается дрожью во всем теле. Мне трудно совладать им, поэтому, когда вскакиваю, то влетаю спиной в шкаф с сервизом, что начинает греметь, звоном ударяя мне по ушам, которые не могу закрыть ладонями, ведь пальцами цепляюсь за стену, отворачиваясь, чтобы выскочить (я так понимаю) в коридор. Комната перед глазами качается. Мне с трудом удается понять, что и где находится, так что добираюсь до двери, дергая ручку. Заперто. Боже. Слышу шаги за спиной. Боже. Дергаю сильнее, понимая, что меня вновь накрывает, а желание кричать подбирается к глотке, с трудом позволяя мне глотать воздух. Тысячи мыслей крутятся у меня в голове, но ни одна не кажется выходом, поэтому мой взгляд опускается на биту, что стоит у стены, и, когда скрип половиц за спиной становится достаточно четким, я хватаю железное оружие, развернувшись, и… И Дилан спокойно перехватывает другой конец биты, останавливая. Да, о чем я думала? Он же мастерски умеет обращаться с ней. Черт возьми. — Открой дверь, — смотрю на него исподлобья, не скрывая дрожи в руках, а во взгляде скапливается вся моя злость, всё мое состояние в одних глазах, но эта ярость не может быть направлена на ОʼБрайена, ведь мое тело, мой организм до сих пор уничтожает исключительно меня. Дилан спокойно отворачивает голову, протянув свободную руку к комоду, на котором стоит пепельница, и сдавливает о её дно сигарету, оставив её там, после чего так же без труда вырывает из моих рук биту, заставив меня отойти к двери, но не убавить фальшивой уверенности: — Открой. Эту. Дверь, — рычу, чувствуя, как мой язык завязывается в узел от ответного спокойствия со стороны парня, который просто обязан смотреть на меня иначе. Злость. Дай мне свою чертову злость, ОʼБрайен! И я кричу на него. Короткий вопль срывается с губ. И так же внезапно прекращается, а Дилан только и делает, что быстро моргает, так же хмуро сверля меня взглядом. Мои вытянутые вдоль тела руки прижимаются к стене позади, пальцы сжимают край кофты. Громко и тяжело дышу, подавляя желание ещё раз завопить, как ненормальная. Но на этот раз вместо крика выходит жалкая просьба. — Пожалуйста, открой её, — прошу, очень тихо, насколько возможно, шмыгнув носом, и отвожу глаза в сторону, после чего вовсе опускаю в пол, чувствуя резко обвалившийся на меня груз стыда. Я ненавижу себя за то, что не могу сдержать эмоции. ОʼБрайен ещё секунду молчит, после чего поворачивается боком, смотря в коридор: — Я отвезу её. — Уж разберись с этим дерьмом, — слышится ответ Дейва. А я вновь поднимаю голову, но не взгляд. Он замирает где-то на паркете, только после поднимается к ручке двери, когда парень пальцами касается небольшой защелки. Как. Я. Могла. Не. Заметить. Её. Замок щелкает. Дверь открыта. — Выходи, — Дилан битой давит мне на висок, и это грубое движение не вызывает удивления. Сейчас, в таком состоянии, я вообще не оцениваю происходящее. Переступаю порог. Руки напряженно прижимаются к телу. Еле двигаюсь, будто мое тело окоченело. Мокрыми глазами моргаю, отворачиваю голову, когда яркий белый свет врезается в лицо, принося боль еще не отошедшему от кошмара организму. В голове рождается мысль. Бежать. Прямо сейчас. Но её быстро подавляют. Во-первых, я не смогу убежать в таком состоянии. Во-вторых, Дилан словно читает мои мысли, поэтому грубо хватает меня за капюшон, настойчиво ведя за собой. Перебираю ногами кое-как. Не могу успевать за ним, поэтому постоянно спотыкаюсь. ОʼБрайен подводит меня к автомобилю и ждет, пока я самостоятельно заберусь внутрь, после чего хлопает дверцей, обходя капот, и садится на водительское, бросив биту на заднее сидение. — Не нужно, — я не могу не сказать этого. Выходит с придыханием и хрипло. Я не хочу ехать с ним. И он явно не хочет делать этого. — Просто возвращаю долг, так что закрой рот, — Дилан заводит мотор, взявшись за руль. Автомобиль трогается с места, выезжая на дорогу, а я смотрю на свои уродливые руки, ковыряя ногтями заусенцы. Наконец, наступает тот момент, когда мне удается подумать над тем, как я могла здесь оказаться. Мало, что помню. Воспоминания обрываются на моменте, когда мне захотелось пить после принятого «порошка». И всё. Потом одна темнота. — Где твой дом? — Дилан явно не собирается скрывать того, что ему влом отвозить меня, но я же предложила ему… — Ты оглохла? — почему он постоянно прерывает мои мысли? — Ммм… — мой взгляд мечется по стеклу, думая над ответом. Не хочу, чтобы он знал, где я живу, так что моргаю, хрипя: — Помнишь, где находится дом Причарда? — Дилан щурит веки, скользнув языком по губе: — Ну. — Отвези туда, — говорю, отворачивая голову, чтобы больше не выходить с ним на диалог, и парень так же на какое-то время замолкает. Но тишина длится недолго. Машина выезжает на одну из улиц Лондона, и Дилан вновь напоминает мне о своем нахождении здесь, а ведь я так тщательно игнорирую этот факт, уходя в себя. — Ты спишь с ним за наркотики? — он спрашивает это таким тоном, будто мы начинаем говорить о погоде или о том, кто и что ел на ужин, поэтому я с такой же несерьезностью отношусь к ответу: — Что-то типа того, — мне все равно. Плевать на мнение этого парня обо мне. Шепчу, устало наблюдая за мелькающими за окном домами и зданиями. — Мило, — его ответ не лучше. Он стучит пальцами по рулю, привлекая мое внимание, и последующие минут пять я разглядываю его травмированное ожогами от сигарет запястье. — Значит, с таблеток перешла на травку, — звучит скорее, как утверждение, нежели вопрос, так что я не даю ответа, отводя взгляд от его рук. А ведь точно… Роюсь в карманах, пытаясь нащупать косяк. Неужели, все вчера выкурила? Быть того не может. Куда делись пакетики с наркотой? Мой опустошенный взгляд замирает. Смотрю перед собой, медленно переводя внимание на Дилана, который поворачивает руль, тормозя на светофоре. — Отдай, — говорю. Нет. Приказываю. — Это не то, что тебе сейчас нужно, — он, черт возьми, говорит это так спокойно, что я борюсь остатками воздержания с тем, чтобы не начать бить его. — Единственное, что мне… — заикаюсь от растущей злости. — Нужно, это гребаное пространство без ОʼБрайена и Фарджа, — моргаю, резко повернувшись лицом в дверце, и дергаю ручку. Не поддается. Продолжаю дергать, повышая голос: — Открой! — чувствую, как уже во второй раз выхожу из себя за одно утро. Со мной точно что-то не так. Оглядываюсь на парня, видя, что он даже не смотрит в мою сторону, поэтому кричу громче: — Быстро открой и выпусти меня! Парень лишь усмехается, чем вызывает во мне больше агрессии: — Не нарывайся, — рычу на него, еле сдерживаясь, чтобы не наброситься с кулаками. — А то что? — он чувствует себя вполне уверенно. Но это ненадолго. — Ты знаешь, — угрожаю. Я просто начну касаться его, а потом с удовлетворением буду наблюдать за тем, как его поражает судорога. Да. Я сделаю это. Не сомневайся, ОʼБрайен. Но требуемую реакцию не вижу, поэтому резко дергаю руку вверх, останавливая её у самой шеи парня, который резко поворачивает голову, с угрозой уставившись на меня: — Только посмей, — шепчет, кажется, вовсе позабыв о том, что мы на дороге. — Я сломаю тебе руки. — Давай, — внезапно слетает с моих губ. Я смотрю в ответ, не моргая, ведь это будет признак слабости, а мне охота уничтожить эту уверенность в его чертовых глазах. — Давай, сломай, — киваю медленно головой, напирая. — Давай! — повышаю голос, дернув рукой, отчего Дилан слегка наклоняется назад, чтобы создать больше расстояния между моей ладонью и его шеей. — Давай! Сломай! Ломай руку! Дилан хмурит брови, с напряжением смотрит на меня, но не выполняет приказ, поэтому разворачиваюсь, хлопнув ладонью по стеклу, и начинаю дергать ручку: — Гребаный слабак! Открой эту херову дверь, ты слышишь или… Щелчок затвора. Застываю, втянув в себя больше воздуха. Медленно поднимаю голову, поворачивая её, и с ужасом глотаю воду во рту, когда вижу, как Дилан касается пистолетом моего бедра. Он держится второй рукой за руль, следя за светофором с таким спокойствием в глазах, что мне становится противно. Я вспоминаю, кто он. И как бесчеловечно этот парень справлялся с другими. Мне стоит его остерегаться. Стоит держаться подальше. Холодное оружие обжигает, но голос парня, кажется, отрезвляет меня сильнее, чем то, что он держит в руке: — Сиди тихо, — вздыхает, сощурившись, и выражение его лица мне не нравится. Парень крепче берется за оружие, пальцем касаясь курка: — Сломать руку… — шепчет, задумчиво прикусив губу. — А как насчет пробитой ноги? — спрашивает, но на меня не смотрит. Зачем ему это, если и так ясно, что я не могу пошевелиться от страха. Что меня вовсе нет в данный момент. Меня не стало. Трясусь, боясь даже смахнуть каплю пота, раздраженно стекающую по виску. Загорается зеленый. Дилан нажимает на педаль газа. Машина трогается с места. И я молчу. Всю дорогу. До самого дома Причарда. И ОʼБрайен молчит, продолжая нажимать пистолетом мне на бедро. И тишину с напряжением вокруг нас можно спокойно резать ножом, причем надавливать придется с такой силой, что рукоятку острого предмета с легкостью можно сломать. Автомобиль тормозит у калитки дома Пенрисс, и я уже с нетерпением жду момента освобождения, ибо за всю дорогу не шевельнулась, отчего все тело затекло. Дилан таким же спокойным жестом убирает оружие, сунув его в бардачок машины: — Удивительно, — шепчет. — Как просто можно заставить людей заткнуться, — произносит ещё тише, а я молча и терпеливо жду, пока щелкнет замок дверцы. И он щелкает. Правда, не бросаюсь во все тяжкие, прочь из салона. Нет. Делаю все медленно, с опасением. Открываю дверь, следя за давлением в голове, встаю на тротуар, теряя равновесие, и собираюсь осторожно прикрыть дверь. — Кстати, — Дилан вдруг поддается вперед, чтобы взглянуть на меня с какой-то… непонятной для меня усмешкой. — Он не заряжен. Замираю, уставившись на него. Парень молча моргает, ожидая мой реакции, и он, черт тебя дери, её получает. Я со всей силы хлопаю дверцей, крикнув: — Господи, какой же ты придурок! Чертов урод! Больной! ОʼБрайен пускает смешок, взявшись за руль, и я слышу его голос через приспущенное стекло окна: — Видела бы ты свое лицо. Я топаю ногой, пнув ею его машину: — Ненормальный! — забываю о своем тяжелом состоянии, и продолжаю ругаться, пока автомобиль этого кретина не трогается с места. — Вот же! — кричу вслед, дернув край кофты, и верчусь на месте, не зная, куда деть свою злость. — Ублюдок! — вновь кричу, обессилено опуская руки вдоль тела. Громко и хрипло дышу, качнув головой, и оглядываюсь по сторонам, быстро переходя дорогу, чтобы попасть к себе на участок. Ладони сжимаю в кулаки, борясь с криком, которым хочется оглушить каждого жильца соседних домов. Топаю по крыльцу, уже хватаясь за ручку двери, когда слышу грохот и звон разбившего стекла. Оглядываюсь. Смотрю в сторону дома Причарда, прислушиваясь. Удается ухватить краем уха повторяющийся грохот и крики, вот только они не женские. Дергаюсь, невольно отходя к двери, чтобы прижаться к ней спиной и получить опору, когда стекло на втором этаже разбивается под силой чего-то брошенного в его сторону. Хмурю брови, быстро открывая дверь, и заходя внутрь. Закрываю на замок, глубоко вздохнув, и качаю головой, выбрасывая весь лишний мусор. Оборачиваюсь, чувствуя запах… Еды? Медленно прохожу к кухне. Она практически убрана. Осталось лишь пятно на стене. Стол стоит ровно, накрыт скатертью, и в центре прозрачная ваза с какими-то цветами. Пол блестит. Кто-то провел влажную уборку. Аромат жареной картошки забивается в ноздри, заставив меня немного сморщиться. Я голодна, но от запаха еды меня воротит. Поворачиваю голову, шагнув за порог. Мать в домашнем платье и фартуке стоит у плиты, перемешивая деревянной лопаточкой содержимое сковородки. Её волосы убраны в опрятную прическу, а ноги обуты в туфли на каблуках. Спина прямая. Осанка гордая. Женщина хочет вернуться к нарезанию овощей, но краем глаза замечает меня, поэтому улыбается, не задавая лишних вопросов, касающихся того, где я была, что с моим внешним видом. — Привет, — говорит, вытирая мокрые руки о фартук. Поворачивается ко мне всем телом: — Ты голодна? Если нет, то я отложу тебе на потом. Она позволит мне есть картошку? Что с ней не так сегодня? С недоверием щурю веки, отступая назад, и женщина напряженно вздыхает: — Вид у тебя уставший. Иди, отоспись, — говорит, взяв китайский салат в руки, и поворачивается к раковине, крутя его ручки. Отворачиваюсь, покидая кухню, и останавливаюсь, опустив взгляд в пол. Мне не хочется думать о ней. Так что… Всё, хватит. Дергаю головой, делая один короткий шаг вперед, но вновь замираю, заглянув в гостиную. Отец сидит ко мне спиной в кресле, подпирая щеку ладонью, а другой рукой без остановки переключает каналы. Недолго слежу за этим процессом телевизионной деградации, и продолжаю идти. Но уже медленнее, ведь перед глазами вновь всё плывет в разные стороны. *** Женщина спокойно моет салат. Относительно спокойно. Она неплохо держится, так что довольна тем, как встретила дочь в доме. Красивыми руками отрывает листья салата, начиная невольно напевать старую, давно знакомую мелодию, которая резко отрывает её от реальности, бросая в поток детских воспоминаний. Тихие улицы. Уже довольно поздний час, будничный день, так что рабочий народ разбредается по домам, чтобы хорошенько отоспаться перед очередным трудовым днем. Переулки и площадки пустеют, в парках лишь темнота опустившейся на город ночи. В окнах гаснет яркий теплый свет. На дворе зимний ветер гоняет остатки сухой листвы. Серость можно разглядеть даже во мраке. Станция вокзала, которая в наши дни является заброшенной, тонет в полумраке. Поезда давно остановили свой ход, контролеры разошлись, а один единственный охранник и то спит в своей будке, хотя должен бродить, следить за порядком, ведь уже на тот момент станцию хотят закрыть для ремонта. Опасно находится внутри, когда с потолка сыпется побелка, а поверхность белых колон трескается. Они проходят незаметно. Молодая девушка, держащая юную девочку за ручку. Ей на вид лет пять-шесть, не больше. Темные, прямые волосы, подстриженные в домашних условиях в подобие каре, давно не стиранное платье с воротничком, потертые на носках туфельки. На ней нет теплой кофты или куртки, поэтому впалые щеки покрываются румянцем от холода. Девушка рядом выглядит не лучше. Она вымотана, устала, лишена каких-либо физических и моральных сил для продолжения борьбы. Проходят в самую глубь станции. Скамьи стоят в ряд, медленно покрываясь пылью. Девушка сажает ребенка на одну из них, опускаясь на корточки напротив, и поправляет тонкие локоны волос девочки, скрывая небольшой след от ожога сигареты на ее шее. — Я пойду, куплю билет, жди меня, — произносит без эмоций, даже не смотрит в глаза своему ребенку, с таким же холодом на лице поднимается, крепче взявшись обеими руками за лямку сумки, что висит на плече. Отворачивается, поспешно зашагав вперед, по платформе. Девочка смотрит ей вслед большими глазками, а, когда силуэт матери нельзя разглядеть в темноте, прислушивается к стуку каблуков. И совсем скоро ребенок остается в нерушимой тишине. Все тело передергивает. Сознание само возвращает хозяйку, чтобы не дать той окончательно потеряться в глубинах своих мыслей, так что женщина расправляет плечи, продолжая отрывать листья и напевать колыбельную под нос.

***

Долгожданная пятница. Учебный день перед выходными, которыми вряд ли способен хоть один подросток насладиться. Но, несмотря на загруженность, обучающиеся явно с нетерпением ждут конца последнего урока. Это написано на их лицах. Таких радостных и беззаботных. Они хорошо напоминают Харпер о том, что она не живет в отдельном мире, где каждый встречный сталкивается с теми же проблемами, что и она. Нет. Люди разные. Судьба разная. И быть «непонятым» нормально. Остаться в одиночестве — нормально. Девушка понимает это, поэтому не испытывает ни зависти к чужому счастью, ни злости из-за своей отрешенности от класса. Харпер шагает спокойно по коридору, шаркая кедами по полу, и останавливается у своего шкафчика, открывая замок. Вынимает учебник по экономике, после чего с такой же пустотой во взгляде закрывает дверцу, не обращая внимания на толчок, полученный плечом пробегающими мимо парнями и девушками. Это нормально. Прижимает учебник к груди, не поправляя сползающий ремень рюкзака, и шагает дальше, не здороваясь в ответ со старостами из параллели, что, конечно, воспринимается ими, как неуважение. Так Харпер и не скрывает этого. Она не заинтересована ими. И уважать подростков не за что. Так? Так. Смотрит на наручные часы, всё ещё боясь резких движений. Она может ненадолго потерять равновесие, но чувствует себя лучше. Определенно. Тяжесть из головы ушла. Оно больше не царапает горло, правда, Харпер ещё чувствует его в груди, мешающего дышать. Поднимает голову, слыша знакомые голоса, и взгляд останавливает на парнях, которые замечают в толпе Причарда. И внешний вид того вынуждает Мэй внезапно притормозить. Она с внешней незаинтересованностью рассматривает его покалеченное лицо, покрытое синяками и ссадинами, его разбитую бровь, красный белок левого глаза. Он прячет руки с разбитыми костяшками в карманы куртки, которую обычно оставляет в гардеробе, когда ему путь преграждают так называемые друзья, которые начинают расспрашивать его. Причард никогда не появлялся в школе в таком виде, поэтому впервые ощутил на себе взгляды, которые значили немного иное, нежели какое-то приторное восхищение. Пенрисс пытается молча обойти парней и девушек, но те не дают ему уйти без ответов. Неужели некоторые люди не способны понять молчания других. Видно, что Причард совершенно не настроен на разговор. Местный весельчак, золотой мальчик, король вечеринок, любимец девушек. Потрясающе. Сейчас он просто готов провалиться сквозь пол, оказаться в чертовом Аду, лишь бы избавиться от этих взглядов. Парень проглатывает вздох, повторяя попытку обойти друзей, но те не сдаются, начиная шутить на тему синяков Пенрисса. Самая большая ошибка не знающих. Причард крепче сжимает ладони в карманах куртки, прикусывая губу до боли, отчего, конечно, морщится, с ужасом понимая, что горечь во рту становится сильнее. Нет. Только, черт, не это. Не здесь, ясно? Прикосновение к локтю, движение, заставляющее вынуть ладонь из кармана. Причард боится даже бросить взгляд в сторону той, от которой должен держаться подальше, пока Харпер гордо поднимает голову, пальцами крепче обхватив запястье парня, который делает вдох, проглотив его с болью в глотке. — Эй, привет, Харпер, — один из парней одобрительно поглядывает на Причарда, а тот лишь отводит взгляд в сторону, не в силах предугадать, что она собирается делать. Неужели, придумала, как опозорить его? Черт, ему нужно уходить. Но Харпер просто закатывает глаза. Тянет Причарда за собой, пихая людей плечом, и Пенрисс не оглядывается на пошлые шутки друзей, которые касаются «половой жизни теперешних мистер и миссис Пенрисс». Харпер не чувствует, что делает что-то особенное. Она даже не считает, что её действия являются странными. Она просто увидела загнанного в моральные рамки человека. И просто вытащила его оттуда. Разве, она сама не попадала в такие? Попадала, поэтому ей знакомо это ощущение ловушки. Людей, которые могут понять твои чувства, не так много, верно? Но это не значит, что вам стоит держаться вместе, так что как только Харпер отпустит его запястье, она забудет о том, что сделала, чтобы не чувствовать себя жалкой. Тащит Причарда по коридору, гордая походка, поднятая голова, расправленные плечи. Молодец, будь собой, Харпер. Стоп, и куда только что делась эта самая настоящая Харпер? Она не может проигнорировать идущих навстречу парней, один из которых много говорит, явно жалуясь на свою отметку по литературе, ведь в это сочинение, цитируем, «я вложил всю свою блядскую душу». Дилан усмехается, не в силах игнорировать попытки Дейва рассмешить его, и поправляет ремни рюкзака, бросив взгляд на девушку с вьющимися волосами, которая тут же разрывает зрительный контакт, ускорившись, и опускает голову ниже, с напряжением хмуря брови. Фардж продолжает верещать о несправедливости, а ОʼБрайен опускает равнодушный взгляд на ладонь Харпер, которой она сжимает запястье Причарда. Внимательно разглядывает, будто видит что-то странное, ненормальное. Скорее, он вдруг осознает, что он единственный, кому реально трудно это понять. Ни одни, ни вторые не останавливаются. Продолжают идти своей дорогой. Дилан ОʼБрайен вряд ли что-то чувствует к Мэй Харпер, так что именно интересует его? Именно руки. Парень продолжает шагать за другом, рассматривая те части тела, которые объединяют Мэй и Причарда. Пальцы, сжимающие кожу запястья. Девушка моргает, откашливаясь, и вновь поднимает голову выше, смотря перед собой. Сказать честно? Дилан ОʼБрайен не интересует ее. Мэй Харпер раздражает эта странная и необъяснимая тенденция любви к таким парням. К таким, о которых пишут книги и снимают фильмы. Плохие парни в это время пользуются популярностью. Аж тошно. Это глупое подростковое кинцо, рассчитанное на аудиторию девок. Такие фильмы пропагандируют неправильные отношения. Парень не должен вести себя, как ублюдок, а девушка, уж точно, не должна западать на него после всего того дерьма, что он сделал. Девушка должна быть гордой, должна быть выше этого. Она обязана знать себе цену, быть с тем, кто будет по должному ценить ее. А самое отвратительное во всем этом то, что обычно главные героини уходят от хороших, порядочных парней к этим отбросам. Так не должно быть. Парень должен добиться внимания девушки, при этом не оскорбляя ее чувства. Мэй Харпер раздражает мода на плохишей. Мэй Харпер не нравятся плохие парни. Именно это и станет самым сильным противоречием в её жизни. Дилан отворачивается, уже щупая пачку сигарет в кармане кофты. Они с Дейвом выходят на задний двор, чтобы покурить, и Фардж вполне себе обыденно принимается поджигать кончик сигареты, продолжая шутить на тему несправедливого отношения в школе. Он закуривает, пуская дым через ноздри, и переступает с ноги на ногу морщась от холода: — А ты не писал сочинение? — задает вопрос, оглядывая стадион школы, но, не получая ответа, опускает взгляд на друга, который сидит рядом на ступеньке крыльца. И Дейв немного удивленно поднимает брови, видя, как Дилан с хмурой заинтересованностью пальцами одной руки щупает запястье другой, зажав сигарету между зубами. Проводит по венам, которые неприятно выпирают, не украшая внешний вид рук, касается пальцами ожогов от сигарет, после чего сжимает запястье, сильнее сводя брови к переносице. Какой он — физический контакт? Нет, не тот, при котором тебя бьют ногами. ОʼБрайен думает о другом. Ему трудно представить. И это впервые задевает его, заставляя почувствовать каким-то «не таким». Не таким, как все, словно его лишили важной составной жизни каждого человека. Нормального человека.