Она смотрит в глаза
Нет, время вовсе не замерзает, оно наоборот продолжает течь с каким-то особым спокойствием, будто сейчас самое обыденное утро, ничем не шокирующее. Ничего внутри парня не сжимается, не начинает колотиться с новой скоростью. Есть только одно. То, что затмевает всё остальное. Он внезапно понимает, что злится. И не просто чувствует к Донтекю какое-то отвращение, которым всё ограничится, нет, сейчас это ощущение намного сильнее, чем обычно, и ОʼБрайену даже не хочется на секунду задуматься о причинах столь разгоревшейся ярости, которую, как ни странно, он не проявляет внешне. Что у Дилана на лице? Ничего такого, что могло бы вызвать панику у Донтекю, именно поэтому тот с явным удовольствием продолжает улыбаться, не чувствуя опасности: — Сосунок здесь, — мужик не просто так называет его «сосунком», с этим прозвищем связано нечто неприятное, нет, ужасающее, и Дилан прекрасно это знает, но по-прежнему не бросается на Донтекю, а продолжает стоять на месте, просто смотря в его сторону, будто в его голове медленно грузятся локации. Понимание. Осознание происходящего. Парень слишком быстро, как ему кажется, расставляет всё по полкам в своем сознании, строя из кусочков целую картину. Он переводит не менее равнодушный взгляд на Харпер, которая прижимает чью-то майку к своей груди, пряча тело, а пальцы начинает кусать, всё так же морщась от слез и комка в больной глотке. Тихо мычит, отворачивается, но морально отгородиться не выходит. Сжимает веки, сутулясь, сгибается, не сдерживая внутри жалкий вой, который проглатывает, сжав губы. — В чем дело, Мэй? — Донтекю приподнимается на локтях, довольно осматривая тело девушки. — А ночью тебе очень даже нравилось, — специально. Давит. Бьет по больному месту, и Харпер начинает задыхаться, уже в голос рыдая от тошноты, что забивает горло. Девушка прикрывает уши руками, чтобы не слышать. В первую очередь своего плача. — Вас, женщин, не поймешь, — Донтекю не замолкает, продолжая ковырять сознание Мэй, и пытается присесть, чувствуя себя уверенно, ведь сомневается, что ОʼБрайен предпримет что-нибудь. Вообще Донтекю не видит в этом «сосунке» сильного врага, поэтому усмехается, видя, как Харпер держится трясущейся рукой за комод, присаживаясь сначала на корточки, затем опускаясь на колени, и лбом прижимается к холодному дереву, продолжая пытаться заглушить свое рыдание вздохами. Вы думаете, Вам знакомо внутреннее отвращение к себе? Нет. Это не так. Вряд ли Вам правда приходилось ощущать на себе то, что чувствует Харпер. Алкоголь ещё играет в крови, а от принятой травки кружится голова, но ничего из этого не поубавит довольства в глазах мужика, который начинает оглядываться, ища свою рубашку, и делает это с таким видом, чтобы дать Дилану понять — его для него не существует. ОʼБрайен — никто. Дилан и сам это знает, но сейчас с каким-то тихим вздохом поворачивает голову, взглянув на стеклянную опустошенную бутылку водки, лежащую на полу возле его ног. Он мог бы уйти прямо сейчас, но ему уже никуда не деться от своей злости. Хотя ощущает парень себя странно. Возможно, это связано с тем, что в этот раз происходящее дерьмо связано не с ним напрямую. Оно никак в принципе не может касаться его, но Дилан все равно чувствует, как ладони начинают чесаться. В этом и заключается странность. Донтекю видит свою рубашку, поэтому наклоняется с кровати, поднимая её, и начинает натягивать на плечи, совершенно не думая об ОʼБрайене, который берет бутылку за горло, со спокойствием на лице шагая в его сторону. Атмосфера натянута, как струна, но хорошо ощущать это удается только Мэй, которая не может заставить себя успокоиться. Она давится своими же мыслями, своей же злостью, которую изливает в виде чертовых горячих слез, что не может остановить, поэтому сжимает веки, понимая, что от осознания произошедшего её собственное «я» теряется в пространстве. В неестественной темноте, повисшей в номере отеля. Дрожь. Она охватывает больное тело, и теперь весь разум девушки забывает о таком слове, как «контроль». *** Громкое рыдание никак не действует на меня, только дает морального пинка под зад, чтобы ускорить шаг, ведь Донтекю вновь поворачивается ко мне спиной, чтобы взять галстук. Действую быстро. Размахиваюсь. Бью. Звон стекла и тысячи осколков заставляют девушку согнуться и рыдать гораздо громче, словно её резко охватывает паника, истерика. Но не время думать об этом. Со стиснутыми зубами хватаю скорчившегося от боли мужика, который держится за голову, пытаясь привести разум в порядок, и рывком скидываю с кровати, обратив внимание на то, что этот ублюдок после того, как трахнул Харпер, успел ещё и штаны натянуть. Херов кусок дерьма. Действую быстро, чтобы Донтекю не успел собраться, и терплю покалывающую боль в животе, когда грубо хватаю мужика за ворот рубашки, насильно поднимая, и с такой же яростью толкаю в ванную комнату. Захожу за ним, с чувством наслаждения наблюдая, как он корчится на полу от темноты в глазах, и не оглядываюсь на стонущую девушку, закрываю дверь за собой, быстро подходя к учителю. Тот начинает смеяться, причем в голос, будто специально разогревает мою злость, ожидая большей агрессии. Он её хочет? Он её получит. Без лишних слов и вопросов, не тратя время, размахиваюсь ногой, нанося удар ему в челюсть, надеясь сломать её и выбить пару зубов. Внутри горит желание изувечить этого ублюдка, и мне тяжело сопротивляться ему, поэтому продолжаю бить ногами, сжав зубы. Сдохни. Донтекю предпринимает попытку встать, перехватить удар, но я лишь усмехаюсь, качнув головой: — Не в этот раз, — рычу, наклонившись, и хватаю его за глотку, коленом сдавив грудь. Свободную руку сжимаю в кулак, бью им по лицу мужчины, из носа которого уже течет кровь. Сдохни. Сдохни. Слышу вой. Харпер. Гребаная Харпер. Сдохнисдохнисдохнисдохни Донтекю плюет кровью, но противно усмехаться не прекращает, отчего в моей груди наконец быстрее бьется сердце, а в глотке начинают застревать вдохи. С дрожью в теле продолжаю наносить удары, а коленом давить на грудь, но мужик лишь хрипло плюется: — Убьешь меня?! — заливается противным грубым смехом, и я вскакиваю, уже не контролируя свои же мысли. Давно пора. Мать твою, давно пора, чертов ублюдок! Не мнусь, ногой бью ему в пах, отчего Донтекю уже сворачивается от боли, сжав рукой низ живота. Но смеется. Он, блять, ржет, как психически больной, и я понимаю, что убью его. Прямо сейчас. Рванув к нему вниз, хватаю за рубашку, резко подняв этот ебаный мешок собачьего дерьма, и буквально отбрасываю в сторону ванной. Мужчина с грохотом валится, бьется спиной о мрамор, но смех его становится только громче, так что бросаюсь к нему, ногой бью в живот. Донтекю кряхтит от боли, правда его самодовольная ухмылка никуда не пропадает, так что в следующую секунду рывком бросаю его на пол, ощущая, как ладони рук горят от желания прирезать этого мудака. Костяшки болят. Запускаю руку в карман кофты, сжав холодный металл, и вынимаю оружие, направив его на Донтекю, который приподнимается на локтях, секунду принимает серьезное выражение лица, но после вновь смеется, запрокидывая голову, и с неимоверным удовольствием плюются словами: — Убьешь? Застрелишь меня? — валится спиной на пол, руки сгибая в локтях, и ерзает, качая головой, пока я подхожу ближе, чувствуя, как ладони начинают потеть. Крепче сжимаю пальцами оружие, борясь с сухостью во рту, и хмуро, с одышкой, смотрю на мужика, который вытягивает ноги, хохоча в голос. — Давай, — рычит, взглянув на меня опьяненными глазами. — Давай, убей меня, тогда тебя точно засадят, — и вновь смеется. — Здесь твой выстрел все услышат, придут сюда, найдут мое тело, проверят камеры — и вуаля! Ты в тюряге, где тебя имеют несколько сотен мужиков, — ржет, но уже сквозь зубы. — Давай, стреляй. Смотрю ему в глаза, сдерживая в глотке сбитое дыхание. Чувствую, как по лбу скатывается капелька пота. Он видит мою нерешительность. Он знает, что я не подставлю себя под удар. Чертов… Кусаю губу, раздираю её до крови, с гневом хмурю брови, чувствуя, как каждая частичка моего лица дергается от напряжения. А он видит это. Сглатываю, с трудом заставляя подумать о себе, и делаю шаг назад, не моргая, не спуская взгляда с куска дерьма, который запрокидывает голову, вновь начиная смеяться в голос. В моем горле першит злость, в животе сводящая с ума боль. Такая знакомая. С самого детства. Отступаю к двери, опуская оружие, и громко дышу, ругаясь под нос, открываю, желая покинуть ванную комнату с надеждой, что мужчина сдохнет, подавившись слюной от смеха. Поднимаю глаза, с ненавистью к себе, к своей нерешительности. Если бы я знал, что смогу выкрутиться из этой ситуации, то сделал бы. Я прикончил бы Донтекю уже давно. Но этот ублюдок умело действует. Он знает, что мне не охота садиться в тюрьму из-за него. Перевожу взгляд на Харпер, которая всё так же рыдает у этого гребаного комода, скрывая лицо под ладонью. Задыхается, скованно прижимаясь всем телом к стене, чтобы… Спрятаться? Сжимаю губы, остановившись на пороге ванной комнаты. Позади меня смех Донтекю. Впереди плач этой идиотки. Чужие эмоции не должны забивать меня в угол самого себя, это, как минимум, странно. Наблюдаю за тем, как трясется девушка, и невольно позволяю неприятному воспоминанию пробраться в голову. Вот темная комната. Вот он я. И я рыдаю. Рыдаю, как чертов сопляк, хотя от восьмилетнего мальчишки мало что можно ожидать. Рыдаю так громко, что, кажется, меня могут услышать жители соседней улицы, но никто не приходит. Абсолютно. Была бы моя жизнь другой, если бы в тот день меня кто-нибудь услышал? Каким бы стало мое настоящее, будь в людях чуть больше сострадания? А разве оно имеет значения в той реальности, в которой живу сейчас? Уже ни черта не изменить. С чего вдруг вообще думаю об этом? Мне противно признавать вот так открыто, но невольно провожу параллель между собой и идиоткой, которая слишком сильно напоминает меня, особенно сейчас, пока рыдает в голос, а… Оглядываюсь, медленно изучая комнату. А никто не слышит. Никто не придет к ней. Никто не протянет руку помощи. Никто. Скажут, что она сама виновата в изнасиловании. Харпер не найдет опоры для себя, поэтому, скорее всего, морально сдохнет в ближайшие сутки. Прекрасно. В чем вообще смысл её существования? Молча прохожу дальше, сунув оружие в карман кофты, и сворачиваю к выходу, чтобы покинуть комнату, но невольно торможу, со злостью осознав одну простую истину. Поступаю так же, как все. Закрываю глаза. Почему мне так тошно с этого? Так как я сам был на месте Харпер. Чертовой Харпер. Гребаной Мэй Харпер. Что б ты… Громко выдыхаю, смотря перед собой, и сжимаю пальцами уже мокрое от пота ладони оружие, и разворачиваюсь, громко захлопнув дверь номера. Мэй дергается, только громче воя, и трясется, лицо пряча в угол между комодом и стеной. Не смотрю в её сторону, проходя обратно к ванной комнате, и вижу, как мужик уже стоит на ногах, умывая лицо под холодной водой. Донтекю вскидывает голову, наконец, да, мать твою, наконец смотрит на меня с тревогой в глазах! Он невольно делает шаг назад, когда сбиваю его с ног, вынув оружие. Мужчина валится на пол, отползая от меня, и рычит, уже не смеясь: — Ты не сможешь! — кричит, но его крик тонет в глотке, когда сажусь, коленкой сдавив ему шею, а дуло пистолета сую в рот, грубо вдавливая металл глубже. Дотекю мычит от боли, руками хочет схватить меня за шею, но щелкаю затвором, заставив мужика замереть. Донтекю с испугом смотрит мне в глаза, хмуря брови, а я испытываю неподдельное наслаждение от его вида, поэтому облизываю губы, с дрожью в губах шепча: — Ты спал с ней? — один вопрос — и рот Донтекю вновь расплывается в улыбку, а в глотке его звучит смех, так что с хрустом в пальцах сжимаю оружие, вдалбливая ему в горло, заставив давиться слюной. Сглатываю, сохраняя холодное равнодушие на лице: — Ты. Спал. С ней? — выговариваю жестко каждое слово, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Донтекю пытается дышать через нос, чтобы пытаться говорить: — А т-ты кф… Как думаешь? — кряхтит, вновь пытаясь засмеяться, так что сильно давлю оружием в его рот, заставляя его глаза слезиться от боли, но этот чертов смех не затихает, поэтому с ещё большей злостью понимаю, что проникаюсь каким-то неправильным пониманием к Харпер, поэтому сдавливаю шею мужика коленом, перекрывая доступ кислорода. Донтекю начинает кашлять, задыхаться, поэтому плюет на оружие в его горле, руками бьет меня по ногам, заставив вынуть пистолет и подняться. Смотрю с удовольствием на то, как он давится, как ворочается, хватая воздух губами, как держится за глотку, кашляя. В следующую секунду его рвет. Мужчина переворачивается на живот, держась на трясущихся руках, и опустошает желудок, не в силах держать свое тело. Хочу оставить этого ублюдка, поэтому отступаю назад, с отвращением наблюдаю за происходящим, пока мужик не прерывает тошноту на смех: — Спал ли я с ней? — хрипло смеется. Отворачиваюсь, вытирая пистолет о полотенце. Мужчина плюет на пол, кряхтя: — Она любит медленно, — хочет заржать, но вновь блюет, дергаясь, и опускается на локти. Стою к нему спиной, грубыми движениями вытирая оружие от слюней, и стараюсь не прислушиваться к тому, что он говорит. — Правда сосет она плохо, — прерывается на смех, бросив косой взгляд на меня. — Тебе стоит её поучить этому, — усмехается, валясь на плечо, щекой впечатывается в пол со своей блевотиной. — Ты точно знаешь, как правильно, — противно смеется, ведь я оглядываюсь, без эмоций во взгляде смотрю на него, прекратив шевелиться. Молчу, сверля его голову, детально представляя, как всажу пулю ему в лоб, как он будет умолять меня о пощаде, с каким удовольствием он будет задыхаться, давясь своей кровью. И как я всё равно пробью все его тело пулями, прострелю всю кожу, изувечу лицо, буду нажимать на курок до тех пор, пока не получу всё удовольствие от процесса. Даже если он уже будет мертв, не остановлюсь. Придет день, и я убью его. Точно сделаю это. И плевать каким в итоге будет мой собственный исход. В этой чертовой реальности меня мало что держит. Главное, чтобы на одного мудака стало меньше. Вдруг понимаю, что какие-то минуты молча смотрю на мужика, который как-то странно меняется в лице, но в его глазах по-прежнему видно то, как внутри он смеется надо мной. Его губы дрожат в ухмылке, а в голосе слышно неприятное потрясение: — Что с лицом? - пускает смешок, и его глаза становятся больше. — Не может быть, ОʼБрайен, — удовольствие. Этот ублюдок испытывает какое-то наслаждение, лежа лицом в луже блевотины. Он сдерживает хриплый смех, продолжая смотреть на меня: — Такой, как ты… — не договаривает, громко кашляя, и его глаза слезятся от боли в глотке. — Ты… — смех и вздох. — Ты заинтересован ею, — и отвратительно довольный хохот. Мои глаза расширяются. Смотрю на мужчину, еле сводя брови к переносице, ведь от того напряжения, что сдавливает мою глотку, давление в висках усиливается. Не могу точно понять, что вызывает во мне такую реакцию: отвращение к Донтекю, или сказанное им. Мужик переворачивается на спину, смеется во все горло, руками прикрывая лицо: — Такой, как ты! — не может заткнуться, поэтому его голос звучит громко. Бьет по ушам, вынуждая сжать пальцами оружие. Сглатываю с ненавистью. Смотрю на него. В глотке встревает очередной ком. Донтекю пыхтит, издевается надо мной, продолжая плеваться словами: — Такой, как ты! Черт, — смеется. — Ты себя вообще со стороны видишь?! Ты, кусок дерьма, не создан для этого, — не может лежать без движения, поэтому ржет, крутясь. Моргаю, сжав губы, и с болью прикусываю их зубами, отступая назад. Прячу оружие в карман кофты, ненавидя себя за ту дрожь в руках, которая мешает двигаться уверенно. Он смеется надо мной. Меня пронзает тошнота, ведь чувствую себя жалким. Такое чувство, будто мне всадили пулю в спину. Мне не нравится те слова, которые он произнес, то, как он это преподнес. Я не заинтересован в Харпер. Вовсе нет. Донтекю продолжает хохотать, как безумный, и я больше не вижу смысла находиться рядом с этим отродьем, поэтому проглатываю скованность, выходя из ванной комнаты. С чужим для самого себя чувством необъяснимой тревоги смотрю в пол, пытаясь справиться со сбитым дыханием. Неправильно. Не позволяй другим загонять себя в угол. Донтекю видит того, чего нет. Ты зол только по той причине, что понимаешь, какого сейчас Харпер, вот и все. Ничего больше. Нести внутри себя что-то ещё было бы странно. Во мне ничего нет. И быть не может. Я просто ублюдок. Я — никто. Никак иначе. Лишний раз не ройся в себе, ОʼБрайен. Этот процесс порабощает тебя. Слышишь? Заткни свое сознание. Сосредоточься только на той злости, ненависти, что не дает тебе спокойно существовать. Думай о ярости, думай о том, как справишься с ней, покончив с Донтекю. Думай о своей цели, думай о себе. Только о себе, ни о ком другом. Мысли, что посадил тебе в голову этот заблеванный мудак, выброси, не давай им прорасти в сознании. Будь эгоистом и… Кашель. Резко поднимаю голову, взглянув в сторону Харпер, которая начинает скованно дергаться. Её сейчас стошнит? Рыдает. Воет, пытаясь справиться с терзанием. Отчего я так уверен, что прямо сейчас этот человек погибает? Как я тогда. Много лет назад. Блять. Прекрати сравнивать её с собой. Она — не ты. Уходи. Но стою на месте. Смотрю на неё. Слежу за тем, как девушка трясется, запуская трясущиеся пальцы в волосы, чтобы с яростью вырвать несколько кудрей. Мычит, ногтями расчесывая бледную кожу тела, будто желая разодрать её к черту. Тяжелый вздох слетает с моих губ. Оглядываюсь на ванную комнату, в которой продолжает блевать Донтекю, при этом успевая смеяться надо мной. Больной ублюдок. Минут пять смотрю в паркет, пытаясь освободить свою голову от тяжести, чтобы принять какое-нибудь решение, хотя лучшим вариантом для меня было бы вообще свалить отсюда. Это не мои проблемы, верно? Но глупо уже отрицать тот факт, что я каким-то боком попытаюсь помочь этой дуре. Как тогда в парке. Я мог оставить её, но, блять, всё пошло не так. И сейчас мне нельзя оправдаться тем, что я пьян, поскольку я трезв. С таким раскладом я сам себе пулю в голову всажу. Шагаю к девушке, которая не видит, кто именно приближается к ней, поэтому обнимает себя руками, впивая обкусанные ногти в кожу плеч, и вжимается в угол, опустив голову. Дрожит. Останавливаюсь сбоку от неё, нервно перебирая пальцами воздух. Опять. Опять сглатываю, как кретин. Убери это дерьмо и будь собой, Харпер, иначе я застрелюсь. Ибо мне не привычно видеть тебя такой, так что… Блять, просто закрой рот и прекрати рыдать, как жалкая сука. — Ты что-нибудь помнишь? — понятия не имею, признает ли она мой голос, но долго оттягивает ответ, не выходя на контакт, поэтому мне приходиться присесть на одно колено рядом с ней, чтобы лучше видеть и слышать: — Помнишь, что произошло? — к чему спрашиваю? Это имеет значение? Харпер мычит, не может оторвать ладони от плеч и вытереть глаза. Мокрое от слез лицо краснеет, когда её шмыганье заполняет комнату. Девушка опускает голову, качая трясущимся от истерики лицом. Не помнит? — Абсолютно? — за хер я уточняю?! Харпер опять качает головой, но тело свое сжимает, будто дает понять, что чувствует боль повсюду, не только между ног, значит, уверена, что это было. Не смотрит мне в глаза. Её взгляд опущен в пол, а короткие вздохи сбивают сердечный ритм, отчего она постоянно задыхается. Смотрю на её профиль, медленно отвожу взгляд в сторону, какое-то время уставившись в стену. Анализирую происходящее, чтобы понять, как действовать дальше. У неё явно паника. Истерика. О чем это говорит? О том, что ей не удастся нормально жить с мыслью о том, что это произошло. Оно убьет её, уничтожит, как когда-то разрушило меня. И теперь мне остается выбор: оставить всё как есть, как поступили со мной, или… Или что? Что я могу сделать? Харпер закрывает ладонью рот, мыча в ладонь, и сжимает веки, скрывая красные от слез глаза. Качается назад-вперед, лбом касаясь стены. Черт. Да пошло оно всё на… — Ничего не было, — кажется, я произношу это, не дыша, и тут же ощущаю, как мои собственные веки расширяются. Что? Что я сказал? Блять, я… Я принимаю невозмутимый и уверенный вид, ведь Мэй мельком смотрит в мою сторону, хмуря брови, но продолжая ронять слезы и заикаться от потери контроля: — Ч-что? — она шепчет, не унимая дрожь. — Он солгал, — вру, впервые ощущая, как от лжи у меня язык сворачивается в трубочку. Харпер поворачивает голову, слегка приподнимая её, чтобы взглянуть мне в глаза, и её взгляд пронзает сильнее, чем дикий смех Донтекю. Она… Она напугана, поэтому её рот слегка приоткрыт, а глаза широко распахнуты: — Он солгал, — повторяет за мной шепотом, будто убеждая саму себя в этом. Смотрю на неё в ответ, говоря тише, хотя для этого нет причин: — Он, — сглатываю. Опять. — Всё подстроил. Мэй нарочно опускает взгляд, следя за моими губами, будто утратила способность четко слышать, поэтому читает по ним, вновь взглянув мне в глаза, повторив хрипло: — Он всё подстроил, — её обветренные губы растягиваются в нервную улыбку, но тут же девушка прикрывает их пальцами, громко промычав. Сжимает веки, опустив голову, и плачет. Громко. Моргаю, хмуря брови. Она ведь услышала, что я сказал, так чего продолжает ныть? Думаю, это стресс. Покусываю нижнюю губу, терпеливо жду, пока девушка вновь поднимает голову. Она смотрит вниз, пряча под руками голую грудь. У меня находится время рассмотреть её тело: да, вижу засосы, вижу синяки, но можно ведь опять солгать? — Ты сильно напилась, и он воспользовался этим, чтобы запугать тебя, — говорю твердо и уверенно, когда Харпер переводит на меня заплаканные глаза, нервно кивая головой и давясь: — Чтобы… Запугать меня, — повторяет. Ей это необходимо. Нужно дать сознанию понять, что всё в порядке. — Тебе стоит вернуться в комнату, — говорю, ещё раз скользнув взглядом по её телу, и со скованностью и смятением откашливаюсь, начав снимать с себя куртку, под которой остается кофта и футболка. Мэй медленно моргает, еле сосредотачивая на мне свой взгляд, но всё равно опускает его, когда осторожно, предварительно взглянув на неё, набрасываю на её плечи куртку, стараясь надолго не задерживать на ней свои руки. Девушка молча натягивает рукава, двигается медленно, явно ощущая дискомфорт в теле, но, надеюсь, она запрограммирует свое сознание на ложь, которую я ей дал. Кажется, мне удалось помочь ей обмануть себя же. — Тебе что-нибудь нужно? — спрашиваю. Черт возьми, не помню, когда в последний раз был настолько щедрым. Тошно. Харпер моргает, глотая воду во рту, и хрипит тихо, боясь, что кто-то услышит: — Душ, — шепчет, взглянув мне в глаза. Смотрю в ответ, ненадолго уходя в себя, чтобы понять, как мне действовать дальше, и выбираю самый очевидный, но не менее неправильный для себя вариант: — Где твой номер? — спрашиваю, поднимаясь на ноги, и, хоть и грубо, беру девушку за капюшон темной куртки, потянув наверх. Харпер не сразу поддается. Она скрывает тело под одеждой, кое-как поднявшись на вялые ноги. Смотрит в пол, с явным дискомфортом в теле старается стоять прямо, но всё равно сутулится, пальцами вытирая слезы, что продолжают скапливаться в уголках глаз. По-прежнему дрожит, но, уверен, стресс скоро отойдет. После душа. Иду вперед, держа капюшон куртки, и Мэй приходится последовать за мной. Не смотрит на меня. Не смотрю на неё. Выходим в коридор. Никого. Все ещё спят. После такой бурной ночки-то. Оборачиваюсь, взглянув на Харпер, и та отворачивает голову, медленно хромает вперед меня, поэтому отпускаю капюшон, следуя за ней. Девушка перебирает босыми ногами, поднимая голову только для того, чтобы посмотреть номер на двери. А мне удается какое-то время не думать о том, что сейчас происходит. Мне не нравится это утро. Мне не нравится данная ситуация, и самое тошное, что я сам себя загнал в этот чертов угол. Надо выбраться из него. Но не сейчас. Харпер, наконец, тормозит, находя свою комнату. Её дверь прикрыта. Девушка переминается с ноги на ногу, взглянув на меня, и без слов, без демонстративного закатывания глаз подхожу к порогу первым, толкая дверь. В комнате бардак. Но никого нет. Видимо, её соседки так же спят где-то в других номерах. Оглядываюсь, отходя к дверной арке, чтобы Мэй могла пройти в помещение. Девушка обнимает живот руками, подходя к своей кровати, и наклоняется, чтобы взять разбросанные вещи, которые может надеть. Вот только вариант у неё один — это пижамные штаны и майка, в которой она спит. Одежду, в которой она приехала, искать бессмысленно. Она может быть где угодно. Харпер нагибается сильнее, чтобы взять с пола майку, а я отвожу взгляд в сторону, сунув руки в карманы кофты. Пялюсь в стену, чтобы не пялиться на неё. Как бы отвратительно это не звучало, но я смотрю на неё. Иногда. Бывает такое хреново помутнение. Не больше. Мэй поднимается, повернувшись ко мне лицом, и смотрит в глаза. Опять. Прямо в глаза. И мне некомфортно, поэтому киваю в сторону ванной комнаты, но девушка не шевелится, продолжая сверлить меня взглядом. Чего она хочет? Сжимает майку и штаны в руках, практически не дыша, ведь не вижу, как её тело двигается. Набираюсь моральных сил сказать первое, что приходит на ум, и, кажется, мне удается попасть в точку: — Я буду здесь. Харпер тут же отводит взгляд. После секундного молчания она отворачивается полностью, направляясь в ванную комнату, в которой скрывается, закрыв дверь. Никогда бы не подумал, что такая, как она будет нуждаться в ком-то другом, и не скажу, что мне нравится сам факт её зависимости от моего присутствия в данный момент. Я не нянька. Вздыхаю, ладонью вытирая со лба остатки пота, и оглядываю комнату, даже не пытаясь предположить, что здесь происходило. Хочется закурить, но в номерах установлены датчики, так что терплю, спиной прижимаясь к стене. Слышу шум воды. Мне не охота оставаться здесь, на эту гребаную выставку, но у меня нет возможности уехать. Вряд ли Харпер в восторге, что ей придется провести здесь ещё день. Затылком касаюсь стены, внезапно заморгав от мысли, что приходит в голову. Хмурю брови, кончиком языка касаясь ранки на губе, и опускаю руку, сунув её в задний карман джинсов. Роюсь, вынув телефон, и поднимаю к лицу, открывая список номеров. Долго. Слишком долго смотрю на один из них, сражаясь с внутренним противоречием. Знаю, что нельзя, но мне не к кому обратиться, так что… Черт. *** Комната Фарджа тонула в темноте всю ночь, тонула в тишине, в мыслях, от которых парень всячески пытался избавиться, и сейчас ему меньше всего хотелось бы покинуть стены холодного помещения, которые стали так близки за года жизни здесь. Дейв лежит на животе, лицом в подушку. Дышит медленно, иногда прекращая, чтобы дать себе надежду задохнуться, но быстро отбрасывает мысль о таком исходе. За окном светлеет, но свет бледный, безрадостный, безжизненный, не дарящий ему ни сил, ни надежд на то, что дальше будет легче. Жить таким, как Фардж, тяжело. Что он имеет? Что будет иметь? Что сможет иметь? Ничего, ведь ему нельзя. Просто нельзя. И эта фраза решает всю его жизнь. Ему нельзя, как и многим другим, таким же, как он. Остается только смириться, верно? И Дейв всегда был таким, кто мирится, кто не высовывается, кто терпит, но именно сейчас ему тошно от этого, ведь ему наконец удается полностью ощутить на себе силу запрета. Его убивает одна мысль о том, что он никогда не сможет прикоснуться к человеку, который одним своим взглядом рушит в нем стены, тут же выстраивая новые, более крепкие. Вибрация. Фардж недовольно ворчит в подушку, громко ругаясь, и поворачивает голову, уставившись на мобильный аппарат, который рушит его тишину, лежа на тумбе. Парень тянет руку, уже готовясь облить нарушителя спокойствия грязью, но, взглянув на экран, на секунду замирает, после чего резко садится, с неуверенностью в движениях отвечает, поднося телефон к уху: — Да? Недолгое молчание на другой стороне, после которого слышится неуверенная хрипота: — Привет. Дейв сам не понимает, отчего его губы растягиваются в ухмылку, а в теле появляются силы для того, чтобы так резко встать с кровати: — Хэй, чувак, — что это с ним? Ничего удивительного. Фардж просто никогда не умел скрывать свои эмоции. И сейчас он действительно испытывает неподдельное счастье: — Как ты? Ты поехал на выставку? — шутит, но его улыбка сползает с лица, когда в ответ слышится тяжелый вздох: — По этому поводу звоню, — Дилан явно нервничает. — Ты можешь взять мою машину и забрать меня отсюда? Дейв отвечает без паузы: — Конечно. — Ещё, — ОʼБрайен откашливается. — У тебя остались те таблетки? — Да, — парень опускает взгляд на свою тумбочку, вспоминая, как положил на полку баночку. — Привези, — просит, и Фардж усмехается, зная, что у него больше нет сил злиться на друга, так что быстро хватает ключи со стола, уверяя: — Буду через час-полтора. — Спасибо, — эта благодарность ставит в тупик, но Дейв решает не акцентировать на этом внимание, так что кивает, отключаясь, и наклоняется, чтобы взять таблетки. Обувается, надевает куртку. Не смотрит на себя в зеркало. Действует быстро, всё-таки его друг просит выручить, значит, медлить нельзя. Покидает комнату, поспешив покинуть дом, ведь догадывается, что Лили осталась у них на ночь. И оказывается прав, ведь позади него открывается дверь. Девушка выглядывает, тут же рванув вперед, чтобы нагнать парня: — Дейв, давай поговорим, — кажется, она протрезвела. — О чем? — Фардж поправляет капюшон куртки, строя из себя идиота. Верное решение — делать вид, что ничего не было. Таким образом и выживает. Лили не может поспевать за ним, особенно на лестнице, когда Дейв переступает сразу пару ступенек, оказываясь внизу раньше. Роуз бежит, прося: — Дейв, послушай, мне… — но парень уже хлопает входной дверью, будто дает понять, что путь перекрыт. Ему не нужен этот разговор, так как он знает, что в итоге ничего хорошего его не ждет. С такими, как он, хорошие вещи не происходят в принципе. Вода скользит по коже спины, покрытой царапинами и небольшими синяками. Девушка стоит под душем, стараясь расслабить мышцы тела. Между ног болит, в горле жжется, но она сжимает веки, лбом касается плиточной стены, уверяя себя шепотом. Ничего не было. Ничего. Абсолютно. Она бессознательно лжет себе, таким образом, организм защищает себя от разрушения. По щекам продолжают течь слезы. Шмыгает носом, тихо повторяя неправду. Пальцами скользит по больному плечу, касаясь каждой отметины. Пальцы рук в ссадинах, кровавые подтеки на костяшках. Мысленно отдаляет себя от реальности. Встает на защиту себя. Будет лучше, если Мэй Харпер поверит в ложь.***
Следующие часы Дилан проводит не в спешке. Он спокойно предупреждает учителя, что едет домой, при этом не отвечая на вопросы, почему Харпер едет с ним. Практически весь персонал школы знаком с «почетным» списком проделок ОʼБрайена, поэтому к нему относятся с особым недоверием. Парень собирает неразобранные вещи, ждет, пока Мэй соберет то, что найдет из своих. Большую часть времени они молчат. Даже не смотрят друг на друга, и подобное отношение не должно вызывать вопросов, скорее сама ситуация обязана казаться неправильной. Харпер никак не возражает, когда ОʼБрайен ставит её перед фактом, что за ними заедет Дейв. Дилан ничего не говорит, когда Мэй просит его помочь найти паспорт. Лучше как можно снизить возможность начала разговора и просто выполнять то, о чем тебя просят. Примерно через два часа ОʼБрайену поступает звонок, и парень не отвечает, сбрасывая. Он оборачивается, чтобы окинуть взглядом уже шумную комнату, ведь соседки Харпер вернулись около получаса назад. И они в ничто. Полностью. Завалились спать здесь. Мило. Парень смотрит на Мэй, которая сидит на краю кровати, смотря на свои руки и перебирая пальцами. Дилану не охота разговаривать. Он исчерпал уже свой лимит болтовни, поэтому щелкает пальцами, привлекая внимание девушки, которая поднимает голову. Делает жест рукой, выходя из номера, и Мэй поднимается, поспешив за ним, хоть от боли между ног её никто не избавлял. Конечно, сейчас творится невесть что: учителя, которые, к слову, тоже сильно так подвыпили этой ночью, начинают строить из себя взрослых и ответственных людей, так что носятся по этажу, ругая всех и каждого. Но кто будет прислушиваться к воспитанию тех, кто ничем не лучше? Странная логика. Харпер пытается не отставать от ОʼБрайена, поэтому морщится, сложив руки на груди, пытается не смотреть по сторонам, чтобы не заставлять себя вспоминать, что происходило вчера. Девушка быстро перебирает ногами, но идет тихо, поэтому Дилан иногда оглядывается, краем глаза зацепив её, чтобы убедиться, что она вообще следует за ним. Постояльцы отеля поглядывают косо на девушку, которая босиком в какой-то пижаме и куртке топает по залу, но Мэй сейчас вряд ли волнуется о мнении окружающих. Она следит только за походкой. Неважно, насколько плохо ты себя ощущаешь. Просто иди уверенно и прямо. Хотя, расправить плечи и поднять голову не выходит. Но Харпер справится. Точно справится. Они выходят из отеля на улицу, и Мэй тут же мнется, когда видит машину, у которой стоит Дейв, покуривая. Фардж замечает Дилана и улыбается, но его улыбка пропадает, когда взгляд натыкается на Харпер. Дейв откашливается, отворачивая голову, и нервно затягивает, пуская дым. Дилан молча окидывает его взглядом, подходя к задней дверце автомобиля. Открывает, дав понять Харпер, что она должна сесть назад. Девушка не знает, должна ли поздороваться с Фарджем. Если честно, это последнее, что её волнует. Она пролезает в салон, и еле скрывает то, как вздрагивает, когда ОʼБрайен хлопает дверью, оставив её одну в тишине. Дилан поворачивается к Дейву, уже чувствуя исходящее от него напряжение и какое-то недовольство, поэтому начинает рыться в карманах, чтобы закурить, но друг протягивает ему свою. ОʼБрайен молча благодарит, взяв сигарету, и закуривает, откашливаясь, чтобы начать говорить, хотя понятия не имеет, что именно стоит сказать. И, слава Богам, Дейв начинает первым: — Мне стоит спрашивать, что произошло? — опирается спиной на машину, смотря перед собой. Дилан встает в ту же позу, сунув свободную руку в карман кофты: — Донтекю неудачно пошутил. — Что на этот раз? — Фардж без удивления вздыхает, пуская дым ртом. — Сделал вид, что трахнул её. Дейв пускает смешок: — На него не похоже. Обычно он не делает вид, а именно… — не договаривает, серьезно взглянув на Дилана, который мельком поглядывает на него, не находя себе места. — Ты солгал ей? — Так будет лучше, — ОʼБрайен хочет проглотить эту чертову сигарету, ведь она не дает нужного расслабления. — Откуда тебе знать, как будет лучше, — шепчет Дейв, затягивая. Дилан бросает сигарету в асфальт, придавив ногой, и собирается обойти машину, чтобы сесть за руль, но Фардж останавливает, выбрасывая свой окурок: — Я поведу, — не смотрит в ответ на друга, который мнется, переступая с ноги на ногу, и забирается в машину только тогда, когда в неё садится Дейв. Атмосфера натянута. Это чувствует каждый, находящийся в салоне. Даже за рулем Дейв продолжает курить, а Дилан не уступает ему в этом, поэтому опускает стекло окна, дымя. Автомобиль несется по дороге, вскоре свернет к нужному шоссе. Мэй сидит на заднем сидении, сжимая ноги, и дергает свои пальцы, смотря на ладони. Почему злится Фардж? Так как волнуется. Им же нельзя. И как бы ОʼБрайен не скрывался, как бы себя не вел, что-то в нем есть. Может, это пока безобидная заинтересованность, но Дейв знаком с ней. Она — его старый, забытый друг. С неё всё и начинается. И это не может не волновать. Рано или поздно Дилан окажется в той же яме, что и Дейв. Светофор. Автомобиль тормозит, ожидая разрешения ехать дальше. Молчание. Гудение машин со всех сторон. ОʼБрайен поднимает взгляд, рукой касается зеркала дальнего вида, поворачивая его немного в свою сторону, но вовсе не для того, чтобы видеть, что происходит позади автомобиля. Он подносит сигарету к губам, затягивая, и смотрит с помощью отражения на девушку, которая пока не отважится громко дышать, а ведь часто ею овладевает чувство потери контроля над дыханием. Она начинает задыхаться и кашляет, после чего прикрывает рот, пытаясь восстановить сердечный ритм. Дилан дымит, щуря веки, и выдыхает никотин через нос, еле заметно покусывая кончик сигареты, когда Харпер поднимает голову, слишком быстро устанавливая зрительный контакт, правда, ненадолго. Она расправляет плечи, чувствуя себя явно некомфортно, поэтому отводит взгляд в сторону, после чего вновь опускает его на свои ладони. Дейв хочет взглянуть в зеркало. Да, он не железный, и ему так же интересно, как себя чувствует Мэй, но видит, что ОʼБрайен поменял положение и наклон зеркала. Фардж нервно сглатывает, откашливаясь, и пальцами потирает руль, сжав его: — Vi kan ikke (Мы не можем), — шепчет, потирая нос, якобы скрыв свои слова. Дилан поправляет зеркало, заморгав: — Что? — За столько лет ты смог выучить некоторые простые фразы, так что не притворяйся, — голос Дейва звучит жестко, так что ОʼБрайен решает не строить из себя придурка. — Vi kan ikke (Нам нельзя), — опять повторяет Фардж, надеясь морально подействовать на друга, который облизывает губы, пуская нервный смешок: — О чем ты? — Du vet. Nå vet du (Ты знаешь. Теперь знаешь), — Дейв бросает взгляд на Дилана, который смотрит перед собой, не желая устанавливать зрительный контакт с другом. В нем ничего нет. Абсолютно. Только странное неестественное для организма понимание, вот и всё. Ему плевать, что там думают на этот счет Фардж и мудак Донтекю. Дилан хорошо знает себя, он уверен в себе, поэтому никому не запудрить ему мозги какой-то непонятной херней. Он испытывает к Харпер исключительно жалость.