Четвертая смена (Дубликат, часть 4)

VII Последнее письмо

      Ольга Дмитриевна собиралась будить гостей. Она не стала посылать Славю, рассудив, что той, возможно, будет неловко отправлять на линейку взрослых людей, которые к лагерю не имеют никакого отношения. Ольга и сама не очень-то понимала — зачем это нужно, но порядок есть порядок — все обитатели лагеря, исключая занятый персонал кухни, должны утром присутствовать на линейке. Понятно, что всегда находились прогульщики, те же обитатели двадцать третьего домика, например. Но это являлось нарушением дисциплины и каралось, хотя бы в теории.       Вожатая только что вернулась от умывальников, и сейчас, все еще дрожа от ледяной воды, переодевалась из спортивного костюма в форму. Несмотря на запрограммированную привычку следовать нормам, уставам и правилам распорядка, Ольга этими правилами тяготилась, и находила отдушину в мелкой бытовой лени и раздолбайстве. Потому и спортивный костюм, и повседневная форма, и ночная рубашка, вместо того, чтобы висеть в шкафу, лежали сейчас рядком на свободной кровати.       Ольга потянулась к форме и вздохнула — скоро все это закончится — скоро приедет опаздывающий пионер, а селить его негде, кроме как у себя. А это значит, прощай свобода, пусть и столь ничтожная, как возможность просто бросить вечером форму где удобно, а не прятать ее в шкаф. Не так уж и много этой самой свободы у вожатой, чтобы без сожаления расставаться пусть и с таким незначительным ее кусочком. Вожатая поправила галстук, надела панамку и, еще раз оглядев себя в зеркало, вышла из домика, направляясь к спорткомплексу.       По счастью, будить никого не пришлось. И Семен, и Ульяна-большая (вот прижилось же в лагере, в первые же часы пребывания гостей: Ульяна-большая и Ульяна-маленькая) стояли на крыльце и, судя по всему, только что пришли с пляжа.       — Доброе утро, Ольга Дмитриевна, — Семен коротко улыбнулся странно знакомой улыбкой.       — Доброе утро, Семен. Я пришла предупредить вас, что ровно в восемь линейка — явка обязательна.       — Все понятно, придем. И, спасибо, что приютили нас.       — Пустяки. Два человека за три дня не смогут объесть пионерский лагерь. Но вот еще что: вы, Семен, раз вы болеете, то болейте, но я бы хотела, чтобы вы, Ульяна, приняли участие в жизни лагеря. В общем, жду вас обоих на линейке через полчаса.       И, не дожидаясь ответа, ушла на площадь.       — Прямо как наша. Найдите десять отличий, — Ульяна пожала плечами, глядя на удаляющуюся вожатую.       — Ну что, умываемся и вперед — на танки? А вожатая, вожатая нигде не меняется. Зато ты изменилась. Заметила? Ты не стала возмущаться, ругаться или как-то пытаться избежать «участия», а отнеслась к этому с философским спокойствием.       — Сёмк. Я уверена, что вожатая и сама не знает, какое именно участие я должна принять. Что это за нее программа сейчас говорила. Так что я могу голубую ленточку на ногу Генде повязать и назвать это «участием», и прокатит.       — Вот-вот, я именно об этом, Рыжик. Ну, давай умываться, и пойдем уже.       Двадцать минут спустя Семен и Ульяна-большая были представлены лагерю.       К счастью, про «экологов» никто не вспомнил, а то Семен уже мысленно чертыхался и ругал фантазию Виолы, представляя, как он мямлит что-то, собирающейся, вроде бы, стать экологом Славе. Правда был еще и запасной вариант — просто сказать Славе, что никакого «завтра» у неё нет и не будет, а есть только вечные две недели, и если она не начнет меняться внутри себя, то так в этих четырнадцати днях и останется запертой.       Но вожатая просто сказала, что, из-за проблем со здоровьем у Семена, они останутся здесь до воскресенья, в качестве гостей лагеря.       Из письма Глафиры Денисовны Андрейко.       «Здравствуй Виола; здравствуй Толя; Семен, я надеюсь, что ты это прочтешь, поэтому здравствуй и ты. Очень плохо, что я не могу рассказать вам всего лично, но поездку к Шлюзу я уже точно не выдержу, а рассказать это одному лишь Семену я не могу. Прости, Семен, ты просто не поймешь, о чем речь, и когда будешь пересказывать, обязательно ошибешься и исказишь смысл. Сам виноват — меньше надо было играть в педагога и воспитателя, а больше посещать занятия. Можете считать это прощальным письмом, а наверное, так оно и есть. До Шлюза я не доеду, а переписать себя в пионерку при помощи Выключателя, конечно, можно (если вы этого не знали, то знайте — можно), но — нет. Поэтому не взыщите, но я буду вспоминать.       Уже давно мне кажется, что мы сделали что-то не то, свернули не туда, но раньше это было где-то на уровне интуиции и не оформившихся сомнений, а сейчас это уже на уровне уверенности — я все же не зря прожила здесь эти двадцать лет — по крайней мере, никто не отвлекал от работы.       Вся наша возня здесь, это цепочка ошибок, начиная с самой первой — образца пятьдесят шестого года, когда, прикрываясь испытанием водородной бомбы, мы создали пространственную вакуоль. Будущий нулевой узел, будущий поселок Шлюз.       Потом оказалось, что к искусственной вакуоли примыкает целая гроздь полостей, которые мы не создавали. А мы, вместо того, чтобы зафиксировать параметры и закрыть за собой дверь, мы начали посылать сюда экспедиции. Которые здесь не ждали, но которые оказались как раз к месту.       Как мы удивились, когда к палаткам второй экспедиции, вышли из закрытого туманом леса, „участники“ — точные копии участников — экспедиции первой. Нужно было: или в панике бежать, взрывая за собой мосты и тоннели, или сначала перестрелять этих „детей тумана“, а потом уже в панике бежать. Семен, прости, я сейчас говорю о твоих „братьях и сестрах“, но от своего видения тех событий шестидесятилетней давности и от своих слов я отказываться не буду. Кстати, двухнедельный интервал между первой и второй экспедициями и определил длительность сегодняшних циклов.       И вот мы, вместо того, чтобы убраться — вляпались. Как мы засучили рукава, с каким энтузиазмом и удовольствием… Тридцать лет мне тогда было и я была молодая и энергичная без пяти минут доктор наук. Помните героиню Любови Орловой?       Вторая ошибка, когда мы, вместо того, чтобы извиниться и, осторожно прикрыв дверь, уйти, начали радостно изучать то, что наоткрывали…»       Зазвучал горн — сигнал к завтраку. Семен отложил письмо и поднял глаза на Анатолия.       — Я возьму это письмо?       — Бери конечно. Для того и позвали тебя, чтобы ты прочитал, а потом сказал нам свое мнение.       — Мнение… Я же не знаю почти ничего. Так, отдельные моменты помню, в промежутке от отправления последнего транспорта с эвакуируемыми и до разъезда по лагерям. Могу только сказать, что сумасшедшей баба Глаша точно не была.       — Может это и хорошо, что не знаешь. Ладно, пошли завтракать — дурачок Толик не может пропустить прием пищи. — И Толик уже другим голосом закричал. — Запеканка! Ы-ы-ы!       Семен аккуратно спрятал письмо в конверт, конверт спрятал в журнал — тот самый — «Советская модница» и, через спортзал, отправился в столовую. Пока шел — раскланивался направо и налево — вот и плюс от посещения линейки. Потому что в первый день очень хотелось с каждым встречным поздороваться, а фактически выходило что этот встречный — совсем не знакомый пионер. Не напоминать же, что уже познакомился с ним много-много циклов тому назад — не поймёт.       Алиса кивнула прошедшему мимо Семену. «Интересно, а модный журнал ему зачем? Ульяне-большой отдаст почитать? Не для себя же попросил… Гипнотизер чертов!» На самом деле Алиса так не считала, но как иначе, чем гипнозом, было объяснить продолжающееся с прошедшей ночи буйство воображения?       В планах у Алисы было: все-таки прогнать ночную песню, может быть, дать оценить ее Мику и как-то заставить Семена поиграть на гитаре — почему-то Алисе это казалось важным. Но все время в голове всплывали картины и образы, странно связанные со вчерашней репликой Семена про пристань, лодку и двадцать гребков в минуту. Вставшая перед глазами, придуманная тогда, сцена на пристани обрастала деталями. К вчерашним добавились еще: крик Ульянки: «Сёмка! Давай!»; ощущение тяжести весла в руке и понимание того, что абсолютно все, включая вожатую, только изображают активную погоню; и след от волочения лодки на песчаной стрелке острова; разбросанные инструменты, обрезки веревки, щепки; и неожиданно красиво идущая, под светло-голубым самодельным парусом, лодка; и Семен, нет — Сенька, сидящий на планшире наветренного борта, лицом к выскочившей на берег погоне, и, все-таки, поднявший на прощание левую руку, совершенно искренне, без всякой издевки, поднявший. А еще, почему-то представлялся импровизированный концерт и сорванная этим концертом дискотека, и они вдвоем, нет втроем — еще Мику, на сцене.       — Гипнотизер чертов! — вырвалось.       Подошла Ульяна-маленькая. Глянула вслед Семену, посмотрела на Алису, опять глянула вслед Семену.       — Уж не влюбилась ли ты в самом деле? — выдала.       — Нет, — Алиса даже прикрыла глаза, прислушиваясь к себе. — Точно нет. Это, наверное, гипноз. Точно, с тех пор, как нам сказку вчера вечером рассказали, всякая ерунда в голову лезет.       — Тебе тоже? И тоже про Семена? Тогда точно — гипноз. А может они нам что-то в печенье подмешали? — Ульяна смотрела на Алису круглыми глазами. — Нет, они же и сами его ели. А давай пока последим за ними…       На том порешили, успокоились, и отправились завтракать. Но проследить за гостями лагеря не получилось — у каждой обнаружились свои дела: Ульяна, стащив ватрушку, на этот раз у Сыроежкина, куда-то умчалась, а Алиса отправилась в музыкальный кружок — помучить все-таки гитару и показать приснившуюся песню Мику.       Мику за завтраком постоянно поглядывала на гостей: девушка, похожая на местную Ульяну, как старшая сестра, и высокий, мрачный, одновременно незнакомый и знакомый парень, которого почему-то хотелось называть не Семеном, а Сенечкой. (Нет, это была не та Мику, что однажды купалась с Семеном на дальнем берегу острова. Да и от той Мику не осталось практически ничего — душа, которую в здешних терминах называли «неуничтожимым ядром личности» и оболочка. Но не могла та их встреча с Семеном, тот выплеск чувств, пройти бесследно: как всем Алисам снилась одна и та же песня, так и уменьшительно-ласкательное «Сенечка» расползлось по всем узлам сети). Поэтому, когда двумя часами позже, в дверях музыкального кружка, предварительно постучав, нарисовался Семен, Мику расплылась в улыбке и совершенно автоматически воскликнула: «Заходи, Сенечка! Конечно же можно!». И совершенно не поняла — почему вдруг Семен вздрогнул и озадаченно на нее уставился. Впрочем, это продолжалось какие-то полсекунды и Мику об этом моменте успешно забыла, обрушив на Семена одну длинную-длинную фразу, о том, что она слышала, что Семен разрешил обращаться к нему на ты, поэтому она сразу к нему на ты и обратилась. Что она сидит в музыкальном кружке все время одна, потому что пионеры не хотят заниматься музыкой. Что жаль, что Семен не пионер, потому что он бы обязательно в кружок записался. Что она — Мику, японка только по маме, а папа у нее русский инженер. Что… что… что… А Семен только слушал, кивал и улыбался чему-то своему.       Наконец у Мику кончился запас воздуха в легких и это позволило Семену вклиниться в монолог.       — Здравствуй, Мику. А я гитару попросить зашел. В долг до воскресения.       И тем самым дал повод Мику продолжить монолог еще на несколько минут. Мику очень приятно, что Семен все-таки играет. А может быть, Семен еще зайдет к ней в кружок? Потому что она — Мику, всегда рада, когда приходят новые люди. Что сейчас что-нибудь подходящее она найдет.       Все это сопровождалось быстрыми, какими-то порхающими, перемещениями по кружку, которые, при всей своей хаотичности, имели цель и завершились возле трех, одинаковых с виду, инструментов. Мику, поводив пальцем над прислоненными к стене гитарами, остановилась на крайней левой, взяла ее в руки, провела по струнам, удовлетворенно кивнула и вручила Семену.       — Это лучшее, что здесь есть. Не считая моей и Алискиной. — И вздохнув добавила. — Но пионеры даже гитарой не интересуются.       Жаль, что Алиса уже успела уйти, потому что она бы сразу взяла Семена в оборот, напомнив про ночное обещание обязательно сыграть. А Мику просто стояла и смотрела, как Семен присел на табуретку, как взял несколько аккордов (тут Мику просто впилась в Семена глазами), чтобы послушать, как звучит инструмент.       И тут Семен перехватил взгляд Мику.       — Ну не могу же я уйти просто так, — улыбнулся, и вдруг посерьезнев, как-то даже чуть косноязычно, продолжил. — Ты же знаешь, что я отдыхал здесь раньше. Вот столько времени здесь не был, а сейчас пришел и почему-то грустно. Наверное, потому что вырос. Правильно говорят про то, что нельзя дважды войти в одну реку. Поэтому песня тоже будет не веселая. Мелодию ты знаешь, а слова — может быть тоже.       Голос у Семена оказался тихий, глуховатый и Семен еле заметно картавил, что, правда, нисколько не испортило исполнение.             Блеснет слезой лиловый рассвет             И берег тронет прибой             Никто из нас не знает ответ,             Где встретимся снова с тобой…       А Мику, которая со второй строчки поняла, что да, она знает эту песню и даже сама когда-то, неизвестно когда, но исполняла ее, именно на здешней сцене, не смогла удержаться и, поймав взгляд Семена, умоляюще посмотрела, дождалась его кивка, и второй куплет пела уже она.             Невольный плеск соленых ресниц,             Прощальных слов разнобой             Светлеют тени дальних границ,             Где встретимся снова с тобой.       Все-таки у обоих музыкантов Совенка было чутье и была интуиция. Потому что, где-то в начале второго куплета, в музыкальный кружок, сама не зная зачем, вернулась Алиса и история повторилась, и уже новый голос подхватил третий куплет.             Слепая мгла, мерцание звезд             Играют каждой судьбой             А сердце ждет в молчании верст             Где встретимся снова с тобой.       И закончил опять Семен.             ...........................................             Никто из нас не знает ответ,             Где встретимся снова с тобой.       Минуты три все молчали, переживая песню, а потом Алиса задала вопрос. Даже два.       — Это что сейчас было? И почему я знаю твою манеру игры?       — Алисочка, — вклинилась Мику. — Просто вы играете очень похоже.       — Да? А мне показалось, что это вы играете очень похоже.       Тут уже не выдержал и расхохотался Семен.       — Девушки, это был сеанс активации генетической памяти. Можете считать, что мы с вами встречались две моих жизни назад. Спасибо, Мику. Так можно я гитару у себя подержу до воскресенья?       — Ой, да можно, конечно. Все равно она тут никому не нужна. Только, Сенеч… Семен, поиграешь еще? Я все-таки хочу понять, откуда мне твоя манера знакома.       — Поиграю. Приходи вечером. Все приходите.       — Семен. А может, выступим?       Семен тихо пробурчал про себя: «Ага. И сорвем дискотеку». Но Алиса услышала и вздрогнула.       — Знаешь, Мику. Я не наберу песен на концерт. Но собраться здесь, на веранде, вечером — почему нет. Или отойти подальше и костер устроить, но лучше, все-таки, собраться на веранде. Сегодня нет, а вот завтра — пожалуйста.       И ушел в сторону клубов, а девочки, глядя в окно, видели, что ему тяжело нести даже гитару. Что там Виола делает с его спиной?