* * *
После трудного дня приходит усталость. И теперь только нужно, чуть-чуть отдохнуть. Нам от прошлых побед, ничего не осталось. И ушедших обратно уже не вернуть. Мой друг! Никогда не грустит. И пьёт эту ночь, вместе со мной. ♫ Би-2 — Мой друг
Иногда Чарльз искренне жалел, что не курит. Что-то было безмерное романтичное в том, чтобы выпускать дым в окно, а ещё он был уверен, что это действительно успокаивает нервы. Но Ксавье отлично знал, что ещё одной вредной привычки организм может и не выдержать, так что начинать курить не собирался, вместо этого он теплее кутался в плед и выходил на балкон, открывая окно шире и вдыхая полной грудью. Иногда он мог стоять так и полчаса, и час, особенно если в руках оказывалась чашка с кофе — просто стоять и смотреть куда-то вдаль, проводя время на первый взгляд совершенно бесполезно. Но это успокаивало Чарльза — так же хорошо, как и музыка, и процесс писательства. Эрика не было уже пять дней. Срочная командировка — Леншерр сорвался, едва успев собрать вещи, обещал писать каждый день, он прекрасно помнил, чем закончилась его прошлая долгая поездка. Помнил это и писатель, зная, что на этот раз надо держать себя в руках и не устраивать истерик, даже если ум совершенно зайдёт за разум от собственных мыслей. Чарльзу нельзя было оставаться надолго наедине со своими мыслями. Даже если всё было более-менее спокойно, он всё равно находил повод накрутить себя. Какой-нибудь маленький крючок, подцепив который можно вытащить на поверхность целый затонувший корабль, полный всякого рода ящиков Пандоры, которые лучше не открывать. Ксавье открывал — с каким-то мазохистским удовольствием убеждая себя в собственном несоответствии каким-то мифическим идеалам, которые вбил себе в голову сам. Ксавье знал за собой это свойство и часто сознательно запрещал себе развивать мысленно ту или иную тему, догадываясь, что ничем хорошим это не кончится. Но порой и знание последствий его не останавливало, и Чарльз методично сбивал замки с сундуков, в которые прятал то, что мешало ему жить. Страх остаться в одиночестве. Страх никогда не встретить того, с кем захочется провести всю жизнь. Страх встретить его — и потерять… Ксавье весь первый день с тоской смотрел на экран телефона, но от Эрика не было ещё ни одного сообщения, кроме того, что он добрался. Звонить дорого, как и надолго выходить в сеть… Да и некогда ему. Писатель знал, что у его друга будет очень много работы в этой командировке, так что неудивительно, что он не кинулся сразу общаться. Да и перелёт всё-таки… Чарльз придумывал сто одно объяснение, чувствуя приближение новой волны самоненависти, которая на этот раз была основана на ощущении собственной ненужности. Иррациональном ощущении, которое брало своё начало вовсе не из событий в реальности, а комплексов и страхов. Стоило Ксавье остаться одному, как даже при наличии любящих и понимающих друзей он вдруг чувствовал себя пустым местом. Это нельзя объяснить. Нельзя объяснить, почему то, что мы называем мелочами в повседневном общении, скатывается в снежный ком и в итоге просто раздавливает нас своим весом. Когда кто-то не спросил: «Как ты?» — когда этого очень хотелось. Когда кто-то не позвал прогуляться, когда ты сидел взаперти в полном одиночестве. Когда кто-то проигнорировал что-то из того, что ты сам рассказал… Всё это, мелкое и пропущенное по отдельности, в сумме заставляет нас чувствовать себя ничтожно маленькими — даже в глазах тех, кто нам бесконечно дорог. Чарльз понимал, что сам за время своей депрессии сильно отдалился от идеала друга, но… Всё равно чувствовал себя брошенным. И это было лишним поводом тянуться к бутылке. Ксавье корил себя за подобное, понимал, что по итогу он сам запирается ото всех и сидит в одиночестве, при этом бормоча, что никому не нужен. Это было странно. Чарльз осознавал абсурдность своей логики, но не мог остановиться. И именно в этот момент на него навалилось самое тяжкое: воспоминания. Призраки людей, с которыми так или иначе развела жизнь, фантомная боль от утраченной дружбы и всепоглощающее чувство вины, сжигающее изнутри. Чарльз вспоминал всех тех, общение с кем было прекращено — спокойно ли или с выяснением отношений, — и не мог убедить себя в том, что это не его вина. Ксавье везде видел свои недоработки, всё то, что можно было бы исправить — и не прощал себе ни одного промаха. И кому о таком расскажешь? Чарльз пытался отвлечься и написать хоть что-то, но дело шло тяжело, проблемы были едва ли не с каждым словом, потому что… Потому что Ксавье был подавлен и чувствовал, что именно это стопорит его. Усталость и не самое радужное моральное состояние дополняли друг друга, словно крем и печенье в «Орео», так что в итоге получалась великолепная на запах и вкус причина для депрессии. Писатель сидел над блокнотом часами и не знал, как ему начать предложение. Именно в такие моменты он понимал, как ему был необходим Эрик. Его друг, который мог просто наблюдать — молча и не мешая, не обижаясь на то, что их время Чарльз тратит на писательство… Ксавье и не подозревал, насколько его вдохновляла поддержка этого человека. Точнее, пожалуй, подозревал, но не мог себе в этом признаться, не желая ни от кого зависеть. Так странно… Волнующе и пугающе одновременно. Молодой человек иногда просто ходил кругами по комнате, пытаясь хоть как-нибудь сформулировать, то, какое место занимал в его жизни Эрик. Получилось плохо. И тем важнее казалась возможность поговорить с ним, но именно в такие моменты обстоятельства складывались не лучшим образом, хотя в голове всё равно крутилось целых два слова — на все случаи жизни. «Мой друг». Возможно, стоило завести дневник, но Чарльз не был уверен, что у него хватит сил растаскивать свои мысли по двум сферам — своим мирам, куда он вкладывал свою душу — в каждый, абсолютно, и личным записям. Не будут ли там все его эмоции? Ксавье не мог рисковать тем, что пишет, потому что истории для него были способом жить. Не существовать, а именно жить… Разве приемлемо пытаться сделать что-то, что может обескровить их? Ведь писатель сохранял многие свои состояния как раз для того, чтобы должным образом передать атмосферу той или иной работы, а так можно остаться пустым… Значит, идею с дневником следовало отмести. Чарльз вспомнил старую фразу, которую однажды увидел где-то. «Я не веду дневников — у меня есть тот, кто меня слушает». Очень верно, только вот не всё можно рассказать даже самому близкому человеку, страх показаться смешным и глупым так или иначе будет присутствовать всегда. Ксавье наткнулся взглядом на картину, которую повесил прямо в гостиной, и улыбнулся. Закат был всё-таки невероятно красивым, но больше грело душу то, кто это нарисовал. И море, такое безмятежное, успокаивало Чарльза, словно он слышал шум волн. Смартфон завибрировал — и писатель отвлёкся от болтания вина в бокале. Ему искренне казалось, что, если пить не из горла, а по чуть-чуть, то вероятность надраться становится в разы меньше, так что разбирался с первой на сегодня бутылкой вина медленно, не спеша выпивать её всю и сразу, а как будто даже смакуя процесс. Ксавье заулыбался, едва взглянув на экран — действительно, Эрик, и не два предложения, а полноценное письмо. Чарльз поспешил вернуться в кресло, момент чтения писем всегда был для него важным и волнующим, неважно, было ли это бумажное письмо или электронное. Подробный рассказ о том, как Леншерр добирался до места, как заселялся в гостиницу, как едва не потерял телефон в первый же день, потому что забыл его на стойке регистрации — слишком устал в дороге… Возмущение по поводу совершенно отвратительного чая и тут же «а вот кофе тебе бы понравился, я тебя обязательно сюда привезу». Чарльз читал и улыбался с каждой строчкой всё больше, как будто слышал голос друга здесь и сейчас, переживая вместе с ним все его приключения. «Как ты там, мышонок? Не скучай без меня, я привезу тебе новый блокнот, поторопись закончить старый!» Ксавье невольно рассмеялся, вдруг чувствуя такое тепло в груди, что об него, кажется, можно было согреть руки в морозный день. Он отставил бокал в сторону и открыл блокнот, решив сначала набросать письмо на бумаге. Кажется, пережить эту командировку всё-таки будет возможно.