* * *
'Cause I believe, believe, believe in you And in time be away from here away with you And I, I will be there to comfort you 'Cause I believe, believe, believe in you ♫ Dash Berlin – Believe In You
Шахматная партия затянулась, Эрик лениво листал газету, которой, должно быть, была уже неделя — Чарльз снова не выходил из дома. Леншерр знал, в чём причина, но предпочитал не возвращаться к событию, которое выбило из колеи их обоих, даже в разговорах. Ему нравилось молча наблюдать за тем, как Ксавье восстанавливается, кажется, он в жизни не был напуган чем-то больше, чем их последней ссорой, и чувство вины всё ещё мучало Эрика, хотя стоило заглянуть в голубые глаза, которые с каждым днём загорались прежним доверием всё больше, и тревога отступала. Он бы хотел спасти и Чарльза от этой тревоги, но был не в силах сделать что-то кроме того, чтобы быть рядом. Леншерр был уверен, что писатель вышвырнет все его подарки ещё десять дней назад, когда случилась размолвка, но нет — прямо сейчас Чарльз что-то старательно писал в блокнот, который Эрик привёз ему из командировки. Кажется, это была любовь, по крайней мере, именно эта вещь была всегда рядом с Ксавье, когда бы к нему ни нагрянули с визитом, и мужчина не мог не радоваться, что подарок пришёлся его другу по душе. За ним всегда было интересно наблюдать, когда Чарльз писал: он словно не существовал здесь в момент создания новой истории, полностью ныряя в какой-то другой мир, куда была открыта дверь только ему одному. Прерывать этот процесс было нельзя, поэтому, стоило Ксавье взяться за ручку, как Эрик замолкал, просто присматривая за писателем и периодически наполняя опустевшую чашку чаем или кофе. Ему нравилось просто сидеть рядом, пока Ксавье создаёт очередной сюжет, иногда мужчине казалось, что в этом и состоит его предназначение — присматривать за этим большим ребёнком, который мог забыть поесть, если сильно увлекался какой-нибудь новой главой. Но в этот раз что-то пошло не так, и Чарльз, на секунду замерев, отложил ручку прямо на середине предложения, устало потирая лицо ладонями. Эрик весь подался вперёд, обычно из состояния писательского транса Ксавье выходил совершенно по-другому, и это не было хорошим знаком. — Что-то случилось? — Мне кажется, я пишу не так. Чарльз проговорил это быстро и тихо, словно сам боялся этих слов: вдруг они обретут силу, если сказать вслух? А он боялся, он действительно этого боялся, пожалуй, потерять хоть немного из своего какого-никакого, а таланта, было одним из его самых больших страхов. Ксавье не хотел однажды услышать, что он скатился до бульварных романов, хотя, если заглядывать достаточно глубоко в его сознание, можно было понять, что именно это он и считает своим уровнем. И вот теперь, когда у него не получалось писать так, как до размолвки, Чарльз начал нервничать. Эрик выжидал, ничего не говоря, потому что видел, что его друг хочет продолжить свою мысль, но ему нужно немного времени, чтобы собраться с силами. Ксавье откинулся на спинку кресла и потёр двумя пальцами переносицу, прикрывая глаза. — Мы все — это истории, — голос его звучал приглушённо и почти что сдавленно, как будто писатель не мог с ним справиться. — Пишем их всю жизнь, пишем… И в каждой из них есть истории других людей. Они вплетаются в сюжет, и ты передаёшь своё перо другому, чтобы он вписал часть себя в твоё повествование, а потом он отдаёт перо тебе — чтобы ты появился в его истории. И так постоянно. Кто-то остаётся эпизодами, к сожалению или к счастью, но только эпизодами. Уходят по-разному: в какой-то момент перо начинает писать всё бледнее, заканчиваются чернила, и ты предлагаешь человеку поменять капсулу, он же вежливо отказывается — и уходит. Другие просто отдают тебе перо и больше не берут его из твоих рук. Некоторые… — Чарльз слабо улыбнулся. — Некоторые вдруг выхватывают его и посреди текста ставят жирную точку, при этом ломая наконечник, а ты сидишь и дрожащими руками пытаешься вставить его на место, вздрагивая ещё и от того, как хлопает дверь за твоей спиной. Кто-то даже пытается вырвать страницу, на которой писал, вырвать и скомкать, порвать, сжечь… Конечно, после такого ты ещё долго не можешь писать. Сидишь над своей историей и не знаешь, как продолжать, с какого момента, с каких слов — и нужно ли это вообще? Ещё нужно время, чтобы починить перо, а это не всегда просто. Точнее — это всегда непросто. Понимаешь? — Ксавье посмотрел на своего друга. — Мы все — это большие книги, состоящие из эпизодов, написанных другими людьми, и текста, который мы вставляем между ними. Иногда человек, который уже поставил точку и даже сломал перо, вдруг возвращается и хватает тебя за руку, переплетая пальцы, сжимая в своей. Приносит новое перо или чинит старое сам — вот тут уже точно нет разницы — и вы продолжаете. Люди приходят со своими эпизодами в нашу жизнь и уходят, и только единицы остаются… соавторами. Этих людей мы называем «друзьями на всю жизнь», когда бы они ни появились. Если человек готов писать с тобой до самого конца — он твой соавтор. И твой друг. Ты мой друг, понимаешь? Эрик сглотнул. У Чарльза был удивительный дар: он даже рассказывал так, что картинка сама появлялась перед глазами, их даже не нужно было закрывать для этого. И Леншерр очень ярко представил себе, сколько пятен он оставил в своей части истории этого человека, который, кажется, всё видел через призму творчества. И сколько раз он сломал то самое перо, вырывая его из рук Чарльза?.. — Почему ты сейчас задумался об этом? — Леншерр взял френч-пресс и налил другу ещё немного кофе, заметив, что тот уставился на пустую чашку. — Мне кажется, я сам что-то поломал и не могу писать… — Ксавье снова закрыл лицо ладонями. — Всё не так… Мне не нравится ни одно предложение. Слова не слушаются, я не слышу их, я боюсь, что больше не смогу писать. Я не знаю, Эрик… Он качал головой с таким потерянным видом и с таким отчаянием в голосе, что у Леншерра сжалось сердце. Придвинув своё кресло ближе к другу, Эрик осторожно коснулся его плеча, чуть сжимая и сразу успокаивающе поглаживая. Он не знал, что делать в такие моменты, точнее, знал — прятать спиртное, но вот как помочь и чем поддержать… Леншерр оказывался абсолютно бессилен перед страхами своего лучшего друга, но для него это не было поводом сдаваться или отступать. — Что не так сейчас? — он продолжал осторожно скользить ладонью по острому плечу, кое-кто умудрился похудеть, и его, по мнению Эрика, срочно надо было возвращать в норму, поэтому в холодильнике ждали пирожные. — Я не знаю, — повторил Ксавье, шумно выдыхая и отнимая ладони от лица, он уставился на них, внимательно разглядывая, словно видел в первый раз. — Пара клякс в моей жизни — и я не могу связать двух слов. Это тяжело. Это единственное, что я умею, точнее, единственное, в чём, как мне кажется, я неплох. Мой способ жить — это писать, создавать миры, проживать истории… И если что-то идёт не так, если мне говорят или я сам чувствую, что что-то не так, если я теряю свой навык… Это просто признание моей никчёмности, вот и всё. Значит, я ни на что не способен. Значит, мне не следовало даже начинать. Я хочу идти вперёд — но закапываюсь под землю, потому что стою на месте. Чарльз хотел бы ударить сам себя по рукам или хотя бы встретиться костяшками со стеной, но вместо этого просто сжал кулаки — до боли, так, чтобы почувствовать каждый сустав. Он думал, что может сделать что-то важное, нужное, великое… Что способен написать что-то действительно стоящее. Но стоило почувствовать отклонение от банального «хорошо написано» — и всё, мир рушился, потому что для Ксавье разучиться писать было так же страшно, как для танцора — поломать ноги. А вдруг не срастётся как надо?.. — Чарльз, — Эрик позвал его негромко, накрывая сжатые кулаки своими ладонями, обхватывая их, словно желая спрятать. — Зачем ты пишешь? — Я живу тем, что пишу, — Ксавье отозвался тихо, всё ещё смотря куда-то вниз. — Нет, это «почему». А я спрашиваю — зачем? Чарльз чуть вздрогнул и медленно поднял взгляд на друга. Эрик смотрел на него прямо и внимательно, он был поражён тем, как выглядит автор историй, которыми зачитывался, но никогда не говорил об этом писателю. Было очень странно видеть его таким… живым. Настоящим. Леншерр читал и перечитывал всё, что было написано рукой Чарльза Ксавье, но раньше и не думал о том, что однажды будет сидеть так близко от него, держать его бледные, сейчас немного холодные пальцы в своих и говорить с ним о том, почему у него не получается писать. Это было странно, словно он встретил персонажа одной из этих историй или героя своего собственного сна, но нет — Чарльз был вполне реален и очень дорог Эрику, в чём он уже давно себе признался. — Я… — Ксавье чуть запнулся, хмуря брови. — Я хочу рассказывать о надежде. Он осторожно высвободил одну руку, касаясь пальцами страниц блокнота и вытаскивая из него открытку — Эрик прислал её из командировки, и теперь она служила закладкой, самой удобной и любимой. Ловец снов в светлых тонах, лёгкий и воздушный, как сами грёзы, Леншерр помнил о том, как часто его друг видит кошмары, и решил бороться с ними по-своему. Для Чарльза же она была символом полёта — мысли, фантазии… души. Яркие бусины и цветастые перья, несмотря на свою рисованность, были для писателя абсолютно реальны и вдохновляли его каждый раз, стоило только посмотреть на открытку. — Всегда хороший конец, — он всё ещё немного хмурился, словно формулируя свою мысль максимально чётко. — Всегда счастливые герои. Никаких исключений, потому что в нашей жизни хватает историй с такими финалами, от которых волосы дыбом. Нужно помнить о свете и верить в лучшее, потому что это единственный способ пережить самые страшные и тёмные моменты жизни, — Чарльз немного помолчал, прослеживая подушечками пальцев края открытки. — Я рассказываю о жутких ситуациях, которые в итоге разрешаются благополучно, чтобы каждый, кто прочитает, подумал: «Чёрт, а ведь там всё хорошо, значит, и у меня будет хорошо». Надежда и умение быть человеком, даже когда очень плохо и страшно, думаю, так. Он посмотрел на Эрика — и мгновенно залился краской, потому что его друг улыбался едва ли не умиленно. Чарльз даже слегка толкнул его в плечо, возмущённо фыркая. — Что, смешно? — Нет, не смешно, — Леншерр не смог заставить себя опустить уголки губ, наоборот, улыбнулся шире. — Это прекрасно, Чарльз. Ксавье умолк, непонимающе моргнув, и Эрик наклонился к нему, понижая голос до заговорщицкого шёпота, заставляя друга напряжённо прислушаться. — Я читаю тебя столько, сколько ты пишешь. Всё, что ты пишешь, Чарльз, — Леншерр поглаживал его руку, которую всё ещё держал в своей, большим пальцем. — И сейчас… Ты должен перестать оглядываться на то, чего от тебя ждут. Не перебивай! На тебя давит ответственность, а ты должен себя отпустить. Ты никогда не писал истории ради историй, в каждую ты вкладывал какой-то особенный смысл, в каждой был свой огонь… Такой горячий, что можно было обжечься, но я о него всегда грел руки. Никто не будет требовать от тебя новую главу просто чтобы она была, все хотят погреться у этого огня. Что касается навыка… Все мы иногда топчемся на месте. Для хорошего забега нужна правильная подготовка — но только если ты собираешься его совершить, а не попрыгать на месте и пойти дальше по своим делам. Не бойся бежать. Поверь мне, мышонок, — Эрик улыбнулся тому, как Ксавье сразу негромко фыркнул, — мы готовы ждать столько угодно — даже ради одного уголька. Он чуть подался вперёд и осторожно коснулся губами лба Чарльза, обнимая его свободной рукой и прижимаясь щекой к макушке. Ксавье крепко обнял его в ответ, слегка подрагивая, но постепенно успокаиваясь, кажется, ему нужно было немного времени, чтобы переварить слова друга, и он старательно этим занимался. — А если я не смогу? — наконец, писатель подал голос. — Этот огонь… Если я не смогу разжечь? — Странный ты человек, — Эрик чуть усмехнулся, осторожно поглаживая Ксавье по спине. — Веришь в друзей, веришь в читателей, веришь в своих героев… А в себя — нет. — Я не могу верить в себя, — Чарльз чуть мотнул головой. — Боюсь, что это может перейти в гордыню или тщеславие, а я этого не хочу. — Почему ты так строг к себе? — Леншерр чуть отстранился, заглядывая в лицо своего друга. — Учишь быть терпимыми, внимательными, добрыми, чуткими, сам ведёшь себя так по отношению ко всем, с кем пересекаешься в жизни, а себя как будто ненавидишь. Чарльз неопределённо пожал плечами. — Не вижу в себе ничего особенного. — Потому что дурак, — Эрик дал другу несильный подзатыльник. — У тебя уже есть огонь — в твоём сердце. Просто не забывай об этом, не забывай сам о свете, потому что ты светишь для многих, сам об этом не подозревая. Ксавье посмотрел на него долго и внимательно, потом перевёл взгляд на блокнот и осторожно переложил открытку на страницу вперёд — верный признак того, что собирается что-то дописывать. Эрик проследил это движение и снова сжал руку Чарльза в своей. — Наверное, мне просто нужно, чтобы в меня верили, — писатель потянулся к чашке с кофе и сделал из неё короткий глоток. — Источник моих сил — это моё вдохновение, я так думаю, и оно усиливается, когда я понимаю, что делаю что-то не зря… Когда я чувствую, что это — нужно. — Мне нужно, — Эрик отозвался сразу, не отрывая взгляда от лица писателя. — И да, Чарльз… Я в тебя верю. Леншерр не стал отставлять своё кресло, он просто откинулся на спинку, расслабляясь и наблюдая за тем, как Чарльз оставляет чашку и снова берёт ручку, вглядываясь в страницы блокнота. Левая рука Ксавье всё ещё была в ладони Эрика — и он, видимо, не планировал её отбирать, погружаясь в свою историю прямо так, чувствуя присутствие своего друга. Его это вдохновляло. Он чувствовал, как огонь в его груди разгорается, словно пламя в камине, только раздували его не мехами, а… верой.