***
Тьма - это покой. Так всегда говорила Нора, перед сном выключая последний ночник в комнате. NK-3 не верила ни в Видара, ни во что-либо иное, и, когда я, глядя на бледных девушек, без движения лежащих в паре метров от нас, спрашивала, куда они попадают, Нора отвечала, что во тьму. Ту, что сторожит нас по ночам, и от которой пытается сбежать все живое. NK-3 всегда рассказывала мне сказки, и я любила садиться на пол перед ее кроватью и слушать. Один раз нас заметил Дилан, и после я засыпала, положив голову на его плечо. Ему нравились истории про отважных героев, красивых девушек, оказавшихся в плену злобных чудовищ, но они всегда заканчивались хорошо: рыцарь убивал злодея, спасал несчастную, и они жили прекрасной... - Алек, но она же... - Отдай это Мэг. Я плачу. Я больше любила истории про тьму. Про то, как она забирает последнее из человека, про наступление ночи и тишину, что дарил покой. Я видела в этом правильный, хоть и не идеальный конец. Однажды Дилан рассказал мне свою легенду, когда мы ночевали вместе, укрытые одеялом. За окном сияли звезды, и едва заметный лунный свет почти не попадал в темную комнату. Калеба и Феникса в комнате не было, и холод проникал сквозь щели, вынуждая прижиматься друг к другу в попытках согреться. DK-56 рассказал, что солнце настолько сильно любит луну, что каждый день умирает, лишь бы дать ей дышать. Я посмотрела на него. Немного другим взглядом, замечая темные крупинки в карих глазах, легкую и небрежную лохматость, слабую усталую и милую улыбку. Его объятия были немного крепче, чем обычно, и от них становилось жарко. - Ты бы умер, чтобы я смогла дышать?***
Пальцы ног замерзли, и я прижала их друг к другу, свернувшись в калачик. Сверху слышались голоса, туманные, путанные, они медленно наседали на уши, становясь громче и разборчивее. Шея болела, неприятно, и желания ворочать голову не было никакого. Ветер дул в спину, словно через кости проникая в легкие и наполняя их, и вдох хрипло ворвался в грудь, привлекая чужое внимание. - Билли, я же говорил, - произнес знакомый голос, - он считал, что ты откинешься, представляешь? Я осторожно приоткрыла глаза, поднимая голову и тихо скуля при этом. - Да, синяк остался знатный, - словно сочувствующе произнес Френк, оглядывая мое тело, - но не надо было злить Алека. Ему не нравится, если кто-то не подчиняется его приказам. - Так он, - хрипло произнеся, - не собирался меня убить? - натыкаясь на стакан с водой и дрожащими пальцами хватая его. - Конечно, собирался. Ты дала столько поводов, что и я бы не удержался, милая, - продолжил парень, сидя на стуле передо мной, - но ты отрубилась раньше его ожиданий. - Где он? - Разговаривает с Кристианом, - Френк махнул головой в сторону двери. - Как ты вообще узнала? И все же, я чувствовал, что ты не так проста, как кажешься, Рай...Рейчел. И твоя метка воспалилась, - ткнув пальцем в сторону стопы. Я опустила взгляд вниз, замечая лишь красноватую кожу вокруг татуировки. Рядом на полу вижу брошенную повязку и хватаю ее, тут же пряча лодыжку. - Расслабься, - Френк вздохнул, а я оглянулась в поисках отхода. Моя дурацкая форма осталась при мне, только кроссовки лежали далеко в углу, рядом с парой кресел и каким-то книжным шкафом. Позади оказалось открытое окно, и темное небо говорило лишь том, что я потеряла сознание ненадолго. Присмотревшись, я узнала комнату Мэг: серые скучные стены, стол, в котором запрятаны сигареты, и не менее скучная лампа, стоящая во главе стола и замыкающая эту композицию. От старого, сотни раз испачканного ковра чем-то неприятно пахло: то ли окурки, то ли остатки от рвотных позывов, странные ожоги и следы словно от крови. Пальцы зарылись в шершавом ворсе, чтобы оттолкнуться от него, и, неуверенно сев, я вновь повернулась к окну. - Нет, малышка, - словно читая мои мысли, Френк предупреждающе покачал головой, - этого делать не стоит. От голода и неприятного запаха кружилась голова, и это мешало придумывать новые пути побега. - Долго мне здесь... - я сглотнула. - Не знаю, - Френк уселся за стол, разбирая стакан с канцелярскими принадлежностями, - Билли, можешь принести ей поесть что-нибудь? Парень, дернувшись, подошел к двери, сутулясь, будто бы прячась за своей тенью, и исчез в коридоре. Он напомнил мне Монти; такой же худой и бледный, но, в отличие от первого, этот Билли был крайне молчалив и стеснителен. - Ты украла тухловатый сырок, кстати говоря, - Френк зевнул, - конец рабочей недели, только собрался отдохнуть, а теперь это ночное разбирательство. Я попыталась пожать плечами и слабо улыбнулась в ответ. - Ты добрый, - произношу осторожно, на что парень усмехается, немного хищно, обнажая оскал. - Не особо, но с тобой возиться немного приятней, чем с сумасшедшими из психушки. - Вы говорили с Сарой? - я нахмурилась. - Нет. Она умерла от шока. Сглотнув, я уставилась на дверь в ожидании Билли. Все происходящее настолько казалось лишенным смысла, что, лишь пару раз ущипнув себя, я убедилась в реальности ситуации. Молчание, казалось, тяготило Френка. Он заполнял пустые листочки различными каракулями, расходуя чужую бумагу и ручку, вздыхал, поглядывая на часы и проклинал паренька с едой, застрявшего на кухне дольше нужного. Френк выбивался из образа солдат, выработанного годами: молчаливых, жестоких, грубых и совсем не понимающих юмора. Парень чем-то напоминал цветных, постоянно что-то бормоча или напевая себе под нос, лишь бы заполнить эту тишину. Мы рождаемся с разным порогом чувств и эмоций, и их набор, абсолютно разный у каждого, как и днк, вбрасывается в кровь, стимулируя появление пигментов на определенном участке кожи. Так называемые чернила постоянно перемещаются по организму, но каждый всплеск эмоций, пробуждение особо глубоких чувств оставляет свою отметку. Появляясь впервые при рождении как реакция на солнечный свет, татуировка остается клеймом до конца нашей жизни. Чем сильнее эмоции, тем ярче ее цвет, но и он не всегда правильно определяет сущность человека. - Наконец-то, - выдохнул Френк, когда Билли внес в комнату бутылку пива и жареную картошку, - мог бы выскулить и побольше. - Сам бы и выскулил, - тихо и раздраженно произнес младший, протягивая мне тарелку с картошкой, - держи. - Спасибо. Глотать оказалось едва возможно: шея ныла при каждой попытке запихнуть еду внутрь, но, страдая от голодовки, я пыталась выбрать наименьшее из двух зол. - Знаешь, Рейчел, ты могла бы стать одной из нас, - произнес Френк, отхлебнув из горлышка. Чуть не подавившись, я оторвала взгляд от картошки. - Ну, - продолжил парень, - ты дерзишь главному, что почти равняется самоубийству, а, значит, жить особо не хочешь. У нас любят смертников. Их первыми посылают за город. В груди болезненно кольнуло, и образ Иного снова всплыл перед глазами, вызывая мурашки и дрожь в руках. - Все нормально? - спросил Френк, а в комнату зашел Алек, найдя меня взглядом и зло хлопнув за собой дверью. - Какого хрена вы ее кормите? - рявкая. Отложив тарелку, я попятилась к дивану, пытаясь встать на ноги. - Проявляем милосердие к твоей жестокости, - ответил парень, продолжая сидеть на стуле и пить пиво. - Пошел отсюда, FG-14. BM-90, - Алек повернулся к Билли, - забери у нее чертову картошку. - Тебе оставить? Она довольно хрустящая, - продолжая шутить, Френк повернулся лицом к А-27, но тут же замолчал, резко вставая и молча выходя из комнаты. Младший быстро взял тарелку и почти на бегу выскользнул в коридор, тихо прикрыв дверь. Мне стало нехорошо. Если до этого я могла смотреть на него, то сейчас я боялась и пошевелиться, чувствуя, что за лишнее движение парень просто сломает меня, как хлипкую ветку. - Я одного не могу понять, - парень подходит ближе, присаживаясь на корточки прямо передо мной, - как ты обманула Кая? - Я никого не обманывала, - шепчу, глядя на пепельное пятно ковра. Отвратительное пятно. - Не ври мне, - раздраженно произнес Алек, вытягивая вперед руку. Я зажмурилась, ожидая пощечины, но ничего не произошло. - Он бы упек меня в психушку, - как можно тише, слыша вместо своего голоса хрипение. - Я знаю, что видела. - И что же ты видела, Рейчел? - насмешливо. Неуверенно открывая глаза, я остановилась на уровне его губ. Тонкие, немного шершавые. - Иного, - едва слышно. - И тебе не страшно? Мы пересеклись взглядами снова, на сотые доли секунды, и я спешно отвела глаза вниз, пряча лицо. - Нет. Алек приблизился настолько, что я почувствовала его горячее дыхание около своего уха. Его пальцы аккуратно взяли прядь моих волос, играя с ними, закручивая локон в тонкую нить. - Я тебе не верю, - медленно, низким бархатным голосом, который прозвучал, словно раскат грома, проникая в мою голову и зарождая там безумие. Его пальцы полезли под юбку формы, грубо стягивая нижнее белье. А-27 не стал трогать мою больную шею, лишь толкнул плечом, прижимая к грязному дивану Мэг. Я не стала сопротивляться. Голос, полный угрозы, продолжал звучать в моей голове, с каждым новым разом прокручиваясь все громче и громче, и, обездвиженная им, я превратилась в куклу. Уверенно сжав талию, Алек бросил мое тело на диван, видимо, решив, что ковер гораздо грязнее постели, пользующейся спросом у Мэг и ее "посетителей". Диван оказался немного узким, но это не мешало правой руке главнокомандующего снимать с меня одежду, быстро и зло расстегивая пуговицы и лиф. А-27 не собирался раздеваться сам, заламывая мои руки за спину и торопливо расстегивая ремень. - Смотри на меня, - произнес он тихо, и, едва дыша под ним, я неуверенно остановилась на его лице. Я сжала челюсти, претерпевая боль от грубого толчка. Все внутри болезненно напряглось, но Алек, пошире раздвинув мои ноги, продолжил пронизывать мое тело в своем заданном темпе. Его пальцы едва бродили по телу, лишь грубо сжимая кожу, приоткрытые губы и не думали касаться меня. Я попыталась отвернуться, не в силах выдержать это, но пощечина быстро оживила меня, заставляя продолжать смотреть дальше. Я не пыталась стонать, не старалась понравиться ему. Я чувствовала, что ненавижу это: ненавижу его колкий и холодный взгляд, ненавижу его резкие движения, словно разрывающие меня изнутри, ненавижу это унижение, которого Алек добился, и ненавижу становиться подстилкой для него перед своей смертью. Когда он остановился, тихо рыча и выходя из меня, то я почувствовала облегчение, осторожно выдохнув и прикрывая лицо ладонью, чувствуя, как глаза настилает пелена. - Я заплатил Мэг, - произносит парень, застегивая ремень, - за несколько дней. Я сглотнула. - Лучше убей меня, - шепчу так тихо и отчаянно, что даже не глядя на Алека, ощущаю его ухмылку. - Ты же знаешь, что я не могу сделать это быстро, - насмехаясь, парень встал, подходя к двери, - завтра после ужина пойдешь в мой блок. Когда дверь хлопнула, я начала медленно одеваться, дрожащими пальцами застегивая оставшиеся пуговицы и собирая оторванные. Ноги стали ватными, и каждый шаг, сопровождающийся неприятным жжением внутри, походил на мутное покачивание, и к горлу подходила рвота. Едва выйдя на улицу, я вдохнула свежий воздух, оглядываясь и не видя ни одной живой души. Все замерло в этой ночной тишине, и полумертвый месяц слабо освещал мне дорогу. Я не стала возвращаться в блок и, вместо этого, свернула в сторону душевых, которые работали по ночам, но находились отдельно от остальных и пользовались меньшим спросом. Сев на пол кабины, я включила воду, ощущая горячие струи воды, пытающиеся прожечь мою спину. Клубы пара стали подниматься наверх, но меня знобило, и, прижимая к себе ноги, я изо всех сил старалась согреться. - Один, - шепчу, пытаясь перебить звуки воды. Дилан всегда говорил мне, что любую проблему можно решить за десять секунд. Столько времени нужно большинству чистых, чтобы отключить свои эмоции. - Два, - хрипло, продолжая искать в воспоминаниях что-нибудь хорошее. Я учу Хезер рисовать цветы. Получается весьма криво, но DK-56 признает меня настоящим талантом. - Три. Нора, увидев это, смеется, а затем заявляет, что я из тех умерших художников, что жили несколько веков назад. - Четыре. Вот только я не помню, как она их назвала. - Пять, - шум воды все же сильнее моего хриплого голоса. Озноб не прекращается, лишь усиливаясь вместе с моим слабым постаныванием от боли. - Шесть. Я не помню, как она меня назвала. - Семь. Спустя две недели я нахожу этот рисунок в столе Дилана, рядом с какими-то различными инструментами, и вижу его улыбку. - Восемь. Пальцы побледнели, впиваясь с кожу с неистовой силой, и, пытаясь отвлечься, я повернула кран ближе к холодной воде, стараясь не задохнуться. - Девять. Абстракционисты. Она назвала меня абстракционистом. - Десять. Карие глаза сменяются стеклянным и ледяным взглядом, и я всхлипываю, прикрывая ладонью рот и чувствуя, как по щекам стекают горячие соленые слезы.