Твоё имя

      И снова вперед. Альфред ничего не спрашивал, не говорил, и только усталый его взгляд неотрывно и пронизывающе цеплялся за широкую сильную спину Брагинского. Вся словно в росе, блестела и мерцала невесомая нить, холодящая душу. Лес становился все гуще и темнее, а ледяное небо белело в предрассветной тоске. Россия следовал бесшумно и не слишком быстро, внимательно осматриваясь на каждом шагу и запоминая; Америка даже заметил, как он несколько раз останавливался и пытался сделать засечки на чернеющих стволах. Вокруг торжествовала мертвая тишина: похоже, что их действительно упустили из виду. Под ногами хрустели сухие ветки, и мирно шелестела трава. Колючий туман мягко опускался на лес.       Джонс, кажется, почти успокоился и расслабился, хотя сердце его все еще, будто по инерции, тревожно сжималось и стучало неровно и опасливо. Иван не оборачивался к нему во всю дорогу и только один раз, остановясь, через плечо небрежно бросил ему что-то о патронах, которых осталось слишком мало, и о прохладной погоде. Альфред зябко вздрогнул: так странно поразил его приглушенный осипший голос молчавшего доселе Брагинского. Невидимая нить, обвивавшая пальцы Америки, вдруг натянулась до предела и неприятно врезалась в кожу. Но Иван уже шел дальше. И Ал вполне покорно двинулся следом.       — Не могу больше! — удрученно проговорил Джонс и почти упал на влажную землю возле одного высокого раскидистого дерева. — Мы отошли достаточно далеко. Давай хоть здесь отдохнем по-нормальному, — чуть не капризно простонал он.       И вправду, их утомительный путь продолжался целый день. Иван почти не давал Алу прийти в себя и все шагал, как заведенный, будто бы и вовсе не ведая усталости. Но он ведал, и он так же, как и Джонс, хотел есть, пить и спать.       Альфред вымученно растянулся на траве и прикрыл глаза: все тело его тотчас налила свинцовая тяжесть и холод; его едва не выворачивало от голода и жажды. Иван не присел рядом, а, зашуршав листвой низких ветвей, снова оставил Ала одного. Джонс, через силу и горестно стискивая зубы, повернул голову и разжал отяжелевшие веки — Брагинский не возвращался. Переждав еще несколько минут, он наконец, кряхтя и чувствуя недоброе головокружение, поднялся на ноги и неторопливо, боясь упасть от изнеможения, направился туда, где недавно скрылся Россия.       Тьма неумолимо ползла из каждого уголка леса: вечерело. Тишина томным куполом нависала над мрачным лесом, и, словно страшась беспокойных трещин в ней, Америка ступал настолько бесшумно, насколько только был способен. Было так тихо, что он даже мог расслышать странное глубокое биение своего сердца, которое нежно, но настойчиво просило, волновалось и тосковало о чем-то. Нить чувствительно вздрагивала с каждым его шагом.       Вдруг — слабый отдаленный всплеск — трещина. Альфред настороженно замер, чутко прислушиваясь. И снова — всплеск, и новый. Сердце в Америке затрепетало. Он двинулся в ту сторону, откуда доносились тихие несмелые звуки, и, к немалому удивлению своему, нашел Россию, опустившегося на колени, спиной к Алу, перед чистым лесным родником. Мирная гладь небольшого озера золотилась заходящим солнцем. По левую руку, около того места, где стояли Джонс и Брагинский, громоздились чернеющей небрежной кучей-лестницей глыбы, и бил ключ.       Альфред подошел и устало сел на берегу рядом с Иваном; тот терпеливо ждал, когда свежая вода из родника наполнит его холодные, дрожащие, сложенные в чашу ладони. Америка закрыл глаза и, оперевшись сзади руками, откинул голову — пить хотелось ужасно. Из-под полуопущенных ресниц он стал всматриваться в яркое зарево заката, поглотившего все небо, и на озеро, охваченное тем же пожаром. И вдруг заметил, что прямо посреди полыхающего водоема странно и неуклюже мостится огромный продолговатый темный валун. Как непонятна и неуместна была эта холодная глыба среди мягко сгорающей прозрачной воды. Ал даже усмехнулся каким-то своим особенным мыслям и затем вслед за Иваном утолил жажду.       Россия так и не обернулся к нему и не заговорил с ним; напившись, он принялся омывать свою раненую голову водой — красные струи зазмеились по волосам и лицу его и опутали ему пальцы.       Альфред почувствовал значительное облегчение и теперь неотрывно следил за Брагинским.       — А другая рана? — спросил он даже как-то внезапно для самого себя и почти робко.       — Так… царапина, — ответил Иван, отмахиваясь, и наконец скользнул по Алу взглядом.       Джонса, впрочем, он не успокоил: «царапина» выглядела весьма внушительно. Но Америку тревожило и еще кое-что: почти мертвенная бледность России и болезненный воспаленный блеск в его глазах, не предвещавший ничего хорошего. Руки Ивана дрожали, как в лихорадке, губы поминутно пытались растянуться в улыбке, взор его нервно бродил и не находил на чем задержаться. Он уже давно не спал, не ел, был дважды серьезно ранен: Альфред ясно понимал, что нынешнее состояние Брагинского вполне обоснованно, однако оно все равно его очень волновало и даже пугало.       Вдруг Иван судорожно подхватился на ноги и картинно всплеснул руками, обращаясь к Америке.       — Знаешь, водичка ужасно хорошая! Не хочешь искупаться?       Тот только изумленно захлопал глазами.       — Как хочешь. — Россия только пожал плечами и стал аккуратно дрожащими пальцами расстегивать пуговицы на груди.       Ал все еще непонимающе следил за выходкой Ивана. Расправившись с пуговицами, Россия стянул с себя рубашку и грациозным взмахом руки откинул ее в сторону, затем снял ботинки и носки.       — Может, не стоит? — Джонс неловко и смущенно улыбнулся на его странный каприз.       Но Брагинский его не слушал. Он быстро стащил брюки и бросился в воду. Озеро оказалось мелководным: в самом глубоком месте Россия доставал кончиками пальцев до дна, имея возможность высунуть голову из воды по подбородок.       Альфред тоже разделся и, неприятно и неуютно ежась, зашел в озеро по колено; все-таки купание в нижнем белье его не слишком прельщало. Вода была почти абсолютно прозрачной и при том очень холодной.       Внезапно — Ал пронзительно вскрикнул и дернулся всем телом — его неожиданно обдало ледяным роем брызг со стороны Ивана. Тот стоял недалеко, чуть поглубже, и неестественно громко смеялся. Тут Брагинский оцепенел, неровно вдохнул, страшно выпучил на ошалелого Джонса глаза и вдруг тихо чихнул, скромно утирая нос. Тут уж не выдержал Америка и в свою очередь разразился хохотом. И снова визгливо завопил — на него посыпался ожесточенный град холодной воды.       Но Ал решил не отставать и непременно отомстить: он стремительно нырнул, в один миг подплыл к России и с силой дернул того в воду. Иван и сообразить не успел и отчаянно захлебнулся. Когда он вынырнул, то услышал яркий заливистый смех Джонса — тот отчего-то и несмотря на недоброе состояние, смог ужасно и искренне развеселиться. Смех Брагинского на фоне его смеха был болезнен, неестественен и судорожен. Иван угрожающе усмехнулся. Они стояли по грудь в воде возле того мшистого валуна, который приметил еще с берега Ал.       Наконец Россия рывком приблизился к Америке, и пальцы его цепко сжались на предплечьях Джонса. Ал вдруг ощутил, что задыхается — и вовсе не от воды: как бы ни старался Иван «утопить» Ала, у него ничего не выходило. Джонс оказался очень вертляв, да и кроме того, был намного сильнее Брагинского. Их несерьезная возня вскоре завершилась победой Америки, он перехватил руки своего противника, а самого его собою же пригвоздил к холодной глыбе. Россия от неприятного ощущения выгнулся ему навстречу. Он поднял на Ала нездоровый вызывающий взгляд и судорожно рассмеялся.       — Ну хорошо, хорошо, твоя взяла, — хрипло выдохнул он.       Кровь бросилась в лицо Джонсу, его всего почти колотило от странной смеси ужаса, азарта и любопытства. Сердце бесновалось у него в груди; мысли путались. Этот болезненный взгляд, это дьявольская улыбка заворожили и приковали его к себе. Нить грозилась отсечь ему пальцы, до того она была натянута. «Специально он, что ли?» — вдруг с досадой подумал про себя Ал.       — Ну же, отпусти, — властно протянул Иван, улыбаясь, и попытался было выдернуть свое запястье из руки Джонса, но тот держал крепко. Брагинский страшно побелел. Ему, кажется, перестало все видеться забавной и невинной шуткой: он вдруг всколыхнулся всем телом в яростном горячечном порыве, силясь вырваться, и глаза его бешено засверкали. Он как будто вообразил себе, что Америка хочет прикончить его — так, по крайней мере, померещилось самому Алу.       Но Джонс не выпускал Ивана и только крепче прижимал своим телом. Америка весь горел и все никак не мог сообразить, чего именно хочет. Его душило и терзало какое-то пугающее неотступное ощущение и желание, которого он никак не мог разгадать и утолить. Тут Брагинский перестал сопротивляться и злобно оскалился на потерявшегося Ала. Несмотря на все свое видимое бесстрашие, глаза его глядели загнанно. Он снова попробовал усовестить Альфреда, но было уже поздно: Америка наконец понял, чего так неистово и жадно искало все нутро его.       Оно искало тепла своего соулмейта — и оно нашло его.       Джонс внезапно подался вперед и горячо поцеловал Ивана в его полураскрытые и словно запекшиеся в болезни губы. Отстранившись, он мягко и вопросительно посмотрел на Россию. Тот как будто оцепенел; рот его странно искривился, и недружелюбная складка залегла над ним.       И только мгновение спустя по бледному лицу и шее Ивана медленно поползли красные пятна. Америка довольно улыбнулся. Он бережно вынул руку России из воды и поднес к своим губам, нежно целуя ее в запястье. Затем губы его уверенно и почти невесомо скользнули вниз от запястья — и тут уж Россия гневно вырвал у него свою руку. Ал с невольным содроганием выдержал его грозный сверкающий взор и робко и просяще улыбнулся. Джонс отступил немного, выпустил Ивана из своего захвата и с мучением нетерпения и отказа стал ждать своего приговора. «И неужели же он не чувствует того, что чувствую я? Не чувствует связи?» — думал он с горечью и как в бреду, и эта же связь страшным огнем душила его и застилала ему глаза.       Но ждал он недолго: Брагинский вдруг, охваченный каким-то внезапным пламенным стремлением, обвил шею Ала руками и горячим и отрывистым своим дыханием опалил ему висок. Америка алчно обнял его в ответ и прижал к себе так сильно и тесно, точно хотел, чтобы они одним единым и нераздельным существом истезались и горели в этом пекле. Ледяная вода стала обжигать. Джонс мягко приник к лицу и шее Ивана, и долгие нежные поцелуи зазвучали на его коже. Пальцы Ала с горячей торопливостью и беспорядочностью блуждали по его спине и плечам, они жадно коснулись до всего, до чего их допустили, и только милостиво избежали чужой короткой рваной раны. Брагинский в свою очередь только кротко целовал его щеки и лоб и, тихо посмеиваясь, перебирал мокрые золотистые пряди его волос.       Наконец Ал оторвался от Ивана и ненасытно впился в него взглядом. Вода вокруг них сверкала и горела багряным страстным огнем; тела их тоже были объяты этим бурным пламенем; все кипело, все клокотало внутри них. Россия смело потянул Америку на себя, упираясь спиной в одинокую глыбу; глаза его, опушенные русыми ресницами, глядели матовой насмешкой и нахально поддразнивали. Джонс немного приподнял Брагинского из воды за талию, тот в свою очередь поудобнее устроил ноги на его бедрах, руки — на его плечах. Это было уже сумасшествие в последней своей степени.       Дальше Ал почти ничего не разбирал и не понимал, он был как в горячке. Все действия, все ощущения слились в одно действие и одно ощущение. Он стащил и с себя, и с него жалкие остатки одежды и с удвоенным жаром усилил свои ласки. Однако Иван так до конца и не сдался ему на милость — все, что Россия не мог контролировать, пресекалось еще в корне.       Но вдруг болезненный протяжный стон до судорожной дрожи поразил слух Джонса. Последовал и другой, и третий. Пальцы Брагинского, точно в припадке, расцарапывали спину и шею Америки, грудь его колыхалась, голова запрокидывалась. Ал и сам чувствовал жгучую боль, но остановиться просто не мог.       Дикое нещадное безумие залило последние слабые искры его бившегося в агонии рассудка. Иван уже, кажется, проклинал его, делая отчаянные истерические попытки отстраниться и усиливая страдания с обеих сторон. Вот только вырваться у него не выходило. Альфред был сильнее и заставлял покориться. Водная гладь кругом неистово полыхала, и выхода не было. Нить, их связывавшая, с треском лопнула.       Солнце вскоре скрылось за горизонтом. Они оба были на берегу.