Не называй это любовью

      Ты никогда не будешь знать, какой день для тебя последний.       Её жизнь наполняется головокружительным наркотическим ароматом, который пропитал её одежду, волосы, кожу, въелся внутрь. Шершавые листья и махровые концы идиотской Азалии перепачканы кровью.       Молли совершенно точно не мечтала умереть в семнадцать, когда даже ещё не попробовала травку и не трахалась с первым встречным в одиночной кабинке какого-нибудь злачного клуба с пафосным названием.       На вопрос «Как не сдохнуть от того, что выхаркиваешь цветы?» Гугл выдаёт отдалённо знакомое «Ханахаки», которое с первого раза-то не прочтёшь, что уж говорить о понятии и принятии.       Но Молли понимаетпринимаетготовитсяксмерти.       Хуже брата-убийцы бывает только соулмейт-психопат. Джейсон не знает, за какие это грехи её родственной душой является обладатель идиотского смеха, от которого хочется умереть, и огненных волос. Коснёшься — тут же сгоришь.       Она уже знает, что станет жертвой во благо. Нужно всего лишь одно «я люблю тебя» и их мучения прекратятся под слабый счёт секунд, но так хочется стать героем, избавившим Готэм от очередного едкого злодея, плевать, что и сама окажется в могиле.       Лучше не становится с каждым днём. Больная, отчаявшаяся, спустившая жизнь на громкие тормоза, она по-глупому проводит время в кампании этих идиоток, которые только и умеют, что обсуждать отсутствие выпуклостей у Гвен и нового парня Джинни. Размахивать помпонами — не для неё, сраный топ и юбка в крупную складку — не прибавляют баллов к шкале настроения, а волосы лезут из хвоста, который приходится периодически затягивать потуже.       Её натянутая улыбка, обращенная к круглолицей брюнетки Стефани, которая единственная тут может прочитать длинное предложение, не запнувшись, и обсудить Раскольникова, а не звезду инстаграмма — означает «Когда же этот блядский год закончится, и я свалю нахер, предварительно бросив форму черлидерши кому-нибудь в голову?». Стеф понимающе улыбается и тут же замирает, услышав низкий шёпот «это они, психи из телека» и громкий выстрел в водителя.       Паника накрывает всех, выпуская с громким свистом протяжные крики и жалобные стоны.       Он появляется так же внезапно, как и в тот злополучный летний день, когда можно было ошибочно предположить, что он грёбанный мальчик-паинька, а не убийца. Проходит между рядами, осматривается, пока не замечает знакомое лицо, и дарит ей широкую улыбку. Такой доброжелательно улыбаются соседям, прежде чем залепить мятной жвачкой глазок их квартиры.       — Так-так, знакомое лицо, не так ли? — он шутливо вертит револьвер, но все присутствующих знают, что если это и шутка, то очень несмешная.       Молли неразборчиво бормочет «твою же мать», когда её родственная душа подходит ближе, издевательски меняя интонацию.       Джером Валеска — это биполярные качели, которые постоянно делают такое «солнышко», что ты тут же с них слетишь.       — У тебя в Аркхэме ухудшилось зрение? — получает острый толчок локтем от Стефани, мол «Не глупи, дорогуша, мы и без этого в глубокой заднице», но Молли с собой поделать ничего не может, злясь ещё больше. На себя? Джерома? Или чёртову судьбу, подсунувшую ей этого ненормального? — Ты, как я успела заметить, любитель обижать тех, кто тебя не сможет в ответ ударить. Как благородно.       Давишь его словами, давишь его своими мыслями, но задавить так и не получается.       — А ты, как я успел заметить, любительница съязвить, не задумываясь о последствиях? — а он издевается, кривится, ближе нагибается.       — А я вообще любительница не задумываться о последствиях, — её слова наполнены до краёв гордым юношеским максимализмом и желанием прожить дольше этого дня. Все храбрые девочки, на самом деле, конченые трусихи. Вспышка минутного затмения, не более.       У паники странный привкус железа и кобальтового отчаяния, прилипшего к рельефу нёба. Во рту слишком сухо, но приходится говоритьговоритьговорить, пока кожа на губах не треснет от движения. Рассчитывать не на кого, все пути отступления ведут только к свинцовой пуле в черепной коробке или ожогам несовместимым с жизнью.       Ей не так давно исполнилось семнадцать, а у неё уже проблемы с плохими мальчиками, пизданутыми на всю голову. Несостыковочка.       Боже, пускай вышибет из неё дурь при всех, намотает светлые локоны себе на кулак и приложит лицо о край сиденья, ломая всё, что попадётся на пути. Ей отчаянно необходимо потянуть время. Спасти всех. Спасти себя.        — И это всё? Ну, я рассчитывала хотя бы на три камеры с прямым эфиром в «Новости Готэма», а ты всего лишь подожжёшь? Это можно списать на неисправность автобуса, безалаберность водителя, понадобиться время, чтобы вскрыть его тело и найти пулю. Это преступление останется безызвестным для отбитых «Маньяков», а ведь это тебе не нужно, верно, Валеска? Ты хочешь прославиться, стать значимым. Ставлю доллар, что это из-за того, что мамочка часто говорила, какой ты бесполезный кусок дерьма.       Стефани отчаянно щипает подругу за руку, не оставляя живого места на коже. Ей чертовски пора заткнуться и строить из себя очередную жертву, тихо поскуливая на сиденье. —Ты серьезно пытаешься задеть меня своими словами или просто тянешь время, и ждешь, когда приедут копы спасать твою задницу? — наклоняетсянаклоняется, он ближе, чем нужно, склоняется над ней, опираясь локтем о спинку сидения, и болезнь внутри неё стебельками стягивает лёгкие в болезненном выдохе. От него веет кровью и чем-то таким тяжёлым, джеромовским, оседающим внутри на органах липким дёгтем.       — Я бы не отказалась быть спасенной, но и задеть тебя пойдёт, — подступающая паническая атака долбит по вискам, кричит в самое ухо и мешает думать, анализировать, пытаться выбраться.       И дальше всё в тумане, он хмыкает и разворачивается, всем своим видом показывая, что общение с ней ему жутко наскучило. А она пропиталась бензином и желанием выжить. Сорванные голосовые связки и головная боль — последствия того дня. Хотелось безумно усмехнуться, растягивая края до самых ушей, ведь Валеска не знает, что их жизни связаны.       С в я з а н ы, чёрт побери.