I gave an inch (you took a mile)

Санс знает, что он слаб. Он так же знает, что слабость в подземелье — это смертный приговор. В мире, где УР и ОПТ являются основной валютой выживания, быть слабым — означает стать лёгкой добычей для других монстров, желающих подняться по лестнице иерархии из "страха или быть страшным". Засада немедленно распылит его и его единственное ОЗ. Очевидное решение — стать сильнее, увеличивать УР, убивая других монстров. Не то чтобы Санс не мог постоять за себя в бою, когда в конечном итоге был вынужден. Если бы он увидел приближение врага, он мог бы, по крайней мере, увернуться или отразить первоначальный удар, а затем нанести ответный; но нет, он понял, что его ОЗ не сдвинулись с места, когда он, наконец, получил УР; он был слаб физически и слишком легко уставал, вместо того, чтобы стать выносливее. Другой вариант — жить под защитой другого монстра, в обмен на верность и послушание. Это не унижение — множество монстров так делают, просто цепляясь за видимую безопасность и готовую на тарелках еду. В конце концов те, у которых была власть, всегда нуждались в тех, кто подчинялся. Это не унижение, а необходимость, особенно когда у Санса есть Папирус. Сражаться становится гораздо сложнее, когда ему приходится защищать Папируса. Хоть он гораздо сильнее и здоровее, чем когда-то был, он ещё так молод и так оптимистичен. Он цепляется за мысль, что раз в его брате есть что-то хорошее, то что-то хорошее есть и в каждом, и колебался, когда нужно было навредить другому монстру. А глупый Санс позволял ему думать, что это так и есть. Может быть, он сам хотел, чтобы это было правдой. Что ж. В будущем Папирус в это больше не верит. В этом и заключался секрет того, почему они оставались братьями в мире, который смеялся над понятием «семья»: Санс знает, что он слаб. Он слаб к привязанности, к проявлениям нежности и похвалы, к этому неуловимому понятию любви. Он хочет тёплые объятия, нежное прикосновение руки, признание того, что он сделал что-то правильное, что-то хорошее. Он хотел всё это, и он знает, что желать что-то, чего никогда не существовало, не более чем дурацкая мечта в том мире, который измеряется количеством УР, а не любовью. Но, ох, как же он хочет. И, возможно, именно поэтому он не бросает Папируса и открывает ему глаза на реальный мир — потому что Папирус никогда не колебался, чтобы дёрнуть его за руку и назвать его «братом», чтобы обнять его после очередного пережитого дня, чтобы заплакать, когда его чуть не распылили. Папирус, что заставляет его идти, что заставляет его жить, хоть иногда он и представлял, что было бы легче, если бы он был мёртв — но что случилось бы с Папирусом, если бы он умер? И когда Гастер спасает их из западни, в которой они бы не выжили, Санс принимает его предложение стать ассистентом, в обмен на еду и жилье для него и Папируса. Он нуждался в помощи, чтобы Папирус оставался живым и счастливым, и для этого, он сделает всё что угодно.

***

Условия его работы просты: делать всё, что скажет Гастер. В лучшие времена это означает подготовку экспериментов, доставка всего, что необходимо другому скелету, а также уборка после экспериментов. Санс считает, что несмотря на отсутствие знаний, теоретические испытания Гастера откровенно впечатляют. Он ищет оправдания, копаясь в книгах в библиотеке, пытаясь понять, над чем старается Королевский учёный, а иногда даже осмеливается доказывать своё мнение самому Гастеру, обращаясь к его высокомерной стороне. В хорошие дни Гастер даже соглашается, и Санс мог сделать вид, что блеск в его глазах означает, что он гордится. Эксперименты у Санса вызывали меньший энтузиазм — но он пришёл к выводу, что ему предпочтительней разгребать прах монстров вместо обработки человеческих останков, лишь потому, что он легче счищается. После работы он плетётся обратно в свою квартирку, где его ждёт Папирус, принося с собой еду и интересные вещи, которые, как он думает, понравятся младшему. Он соврал Гастеру, что Папирус был слишком молод, чтобы читать и помогать в лаборатории, и что Санс сам научит его. Другой скелет кивнул безучастно, его лицо не передавало никаких особых эмоций и Санс был благодарен, что у него не было других… интересов в Папирусе, что другие монстры-боссы могли бы потребовать. В плохие дни Санс узнает, что такое послушание. Гастер был заинтересован. Только не в Папирусе.

***

Всё начинается с малого. Незначительные прикосновения к рукам; фаланга пальца касается затылка, ненадолго задевая позвонки. Санс замирает, но Гастер ничего не говорит, только продолжает свои эксперименты. Прикосновения становятся дольше, твёрже — пальцы прижимаются вдоль его ключицы, скользят по лопаткам. Гастер встаёт позади, склоняясь, чтобы что-то достать с полки, отстраняясь с вялым прикосновениям к его пястным костям. Всякий раз, когда что-то падает на пол, он чувствует взгляд Гастера, когда он наклоняется поднять деталь; навязчивый, тревожный. Терпи, говорил себе Санс. В прикосновениях и взглядах нет ничего плохого. Это намного лучше тех прикосновений, которые убивают. В этом нет ничего плохого. Так что Санс продолжал молчать, когда Гастер продолжал своё исследование; а прикосновения становились наглее. Его ладонь спустилась к пояснице Санса; нога скользнула вперёд, упираясь к задней части таза; пальцы вьются вокруг выступающей косточки на бедре, пока он толкает меньшего скелета в угол лаборатории, оставив эксперименты на столе. — Стой! — наконец огрызается он, толкая Гастера. Тот убирает руку, но остаётся там, где находится. Хоть Санс и смотрел вызывающе в ответ, он чувствовал, как его спина прижимается к стене, видя, как невозмутимо Гастер глядит на его отказ. — А я уж думал, что ты дождался бы, пока мы оба не разденемся догола, — сказал учёный спокойным и размеренным голосом, в котором слышалась насмешка. Санс ощетинился. — Я не твоя личная шлюха! — ответил он Гастеру, потому что он не подписывался на это — и Гастеру хватает наглости просто рассмеяться уродливым лаем, что показало Сансу, что он об этом думает. — Ты должен делать всё, что я скажу, — повторяет Гастер, и его ухмылка становится всё шире и шире. — Всё, в том числе быть «моей личной шлюхой». Он снова тянется к Сансу, и Санс реагирует: он обращает душу Гастера в синий, бросает его через комнату так далеко, как только можно и бежит к двери лаборатории. Он должен забрать Папируса, они должны уйти — но как только он добежал до двери, магия босса холодной хваткой вбивает его душу в пол, всего в нескольких дюймах от ручки двери. Он слышит, как Гастер встаёт, отряхивается, и, не спеша, подходит к распростёртому телу Санса, удерживая его с помощью магии без особых усилий. Шаги затихают, и тяжесть одной ступни настойчиво давит ему на рёбра. — Это был самый глупый поступок, который ты мог сделать в своей жизни, — говорит Гастер. Санс вздрагивает от сдерживаемого гнева, скрывающегося от ровной интонации голоса собеседника. — Обычно ты такой умный, Санс. У тебя был потенциал, и именно поэтому я спас тебя и твоего брата — но напасть на меня? — он цыкнул. — Возможно, я переоценил твой интеллект. Он изо всех сил пытается встать, чтобы отбросить магию Гастера прочь из его души — и Гастер бьёт ногой резко вниз, словно хочет раздавить насекомое. Санс кричит, резко и громко, и только тогда Гастер поднимает ногу. — Но, возможно, я могу простить эту ошибку, — говорит Гастер, его голос мягок и обманчиво нежен. — Если это будет в последний раз. Что скажешь, Санс? Хватка вокруг его души чуть-чуть ослабла и Санс поднимает голову. — Если ты собираешься убить меня, — рычит он, — покончи с этим! — Убить тебя? — переспрашивает Гастер. — Зачем мне это делать? — послышалось шуршание его лабораторного халата по полу, и костяные ладони провели по изгибу его черепа, словно гладя, и если бы это было не так покровительственно, Санс бы посчитал это успокаивающим. — Ты более полезен живым для меня. — Я не позволю тебе трахнуть меня. Рука замирает, а затем продолжает повторяющиеся движения. — Как ты думаешь, что произойдёт с твоим братом? Эта фраза прозвучала неожиданно, но смысл её был достаточно ясен. — Ты, блять, не посмеешь, — и Санс начинает тянуть свою магию из запасных резервов, чтобы разорвать ублюдка, который угрожает Папирусу прямо здесь и прямо сейчас. — Ублюдок, ты не посмеешь… Рука сжимается в сокрушительном захвате вокруг черепа и бьёт его об пол. — Тихо, — его голос доносится через звонкую боль в голове. Санс рассредоточенно моргает, зрение черно и размыто, серые плитки лаборатории расплываются. — Позволь мне рассказать тебе, что произойдёт. Ты и твой брат будете участвовать как подопытные в следующем эксперименте. Ты будешь контролировать и смотреть, как твой брат принимает на себя основную часть испытаний. Потом, позже, я, хм, трахну тебя, и использую как мне нравится. Всё ясно? Санс прикончит его. Санс получит УР со смертью этого ублюдка, и даже уговоры Папируса не остановят его. — Или, — рука становится нежной, стирая боль и Санс стонет в пол. — Ты отдашься мне и я продолжу держать вас обоих под моей защитой. Я даже обещаю не трогать твоего братца. Он может продолжать жить в блаженном неведении в твоей квартире, и ты можешь сделать вид, что поддерживаешь его откровенно тошнотворные идеи о мире во всём мире. Но мы-то с тобой знаем лучше, не так ли? — А если тебе всё-таки удастся убить меня, — низко и пренебрежительно смеётся Гастер, — просто подумай, с какой кучей монстров ты будешь сражаться, и сколько монстров придёт за вами двумя. Появится другой претендент на звание Королевского учёного. А потом ещё многие и многие другие. Учёный встаёт и резко отпускает душу Санса из захвата. Санс остаётся на полу, униженный и побеждённый. — Я буду в своей квартире, — говорит Гастер, повернувшись спиной к Сансу. — Подумай об этом, хорошо? Он уходит из комнаты, а Санс не двигается.