I gave an inch (you took a mile)

С Сансом было что-то не так. Конечно, много чего было не так в Сансе, в том числе его общее разгильдяйство, его привычки в еде и, как хрупок он был на самом деле. Папирус знает, что Санс считает себя слабым, но его брат не слаб. Они так долго оставались в живых, и, несмотря на то, что мир говорит им «убить или быть убитыми», его брат ещё не отказался от него. Если есть хоть какой-то признак доброты в монстрах, за это одно Папирус был готов ухватиться. Но сегодня Санс входит в комнату так, словно ожидает засады. Это едва заметно, но спустя долгие годы вместе, Папирус может сказать, когда его брат находится в боевой готовности, готов действовать — и это один из тех моментов. Присутствует некая напряжённость в его сутулых плечах, в острых краях его прилипшей улыбки, в том, как он смотрит на Папируса, как будто тот был в опасности. Это глупо, потому что они не находятся в какой-либо опасности, не после того, как Гастер приютил их. И, возможно, Папирус должен быть благодарен, что они теперь в безопасности, с крышей над головой и едой, но Папирус не мог. Раньше был только он и Санс, приглядывающие друг за другом, проводя свои дни, роясь в мусоре на свалках и убегая от драк. Даже если постоянное дежурство утомляло их, до сих пор это выглядело так, словно они шли против всего мира, и Папирус чувствовал себя защищённым, зная, что его брат по крайней мере был тут, рядом с ним, и делал для него всё, что угодно. Но с тех пор, как они пришли сюда, всё изменилось. Санс уходил в лабораторию, настаивая, чтобы Папирус оставался в своей комнате, и обманывая Гастера, говоря, что Папирус не умеет читать. Судя по всему, он обязан помогать Гастеру с его экспериментами — которые не понравились Папирусу с того момента, как он предложил Сансу работу. Ему не нравится, как пристально Гастер смотрит на Санса голодным взглядом, не понравилось, что он положил руку на плечо Санса, когда их привели в новое жильё, не нравится, что Санс проводит больше времени днём с ним, чем с Папирусом. Он скучает по тем дням, но Санс лучше спит с замком на двери, и каждый раз он выглядит таким благодарным, что они оба в безопасности, что Папирусу совсем нечего сказать. Так что, когда они оба накрылись одеялом, выключив свет за исключением одного в углу, Папирус притворяется спящим. Он закрывает глаза, когда Санс крепко обнимает его, прежде чем встать с постели, прошаркивая к двери и выходит, закрывая за собой дверь. Что-то определённо случилось. Санс всегда ценил свой сон. Папирус дышит на счёт пять, прежде чем выползти из постели после брата. Он замечает конец лабораторного халата, исчезающий за углом, и бесшумно подошёл как раз вовремя, чтобы увидеть, как Санс стучит в дверь личной квартиры Гастера. Голос сказал «входи» и Санс шагает через тёмный коридор. Он проходит к концу зала, в другую комнату, откуда свет льётся из двери узким лучом. Желание окликнуть своего брата сильно, но ему нужно знать, чем Санс так напуган, и почему он не говорит Папирусу? Так что он проскальзывает туда, куда, как он видел, вошёл Санс, и прижимается глазницей к щели незакрытой двери. — Наконец-то ты здесь, — спокойно говорит тот же самый голос, услышанный ранее. Папирус приоткрывает дверь чуть шире и видит стоящего Гастера, высокого и царственного в своем чёрном халате, с руками за спиной, рядом с кроватью гораздо больше и роскошнее, чем та, которую им выделили. — Я думал, что ты, возможно, был достаточно глуп, чтобы сбежать, но похоже в тебе ещё осталось немного разума. — Ты бы начал охотиться за нами, если бы мы сбежали, — ответил Санс, стоя спиной к двери, но Папирус слышит каждое слово брата; горькое и побеждённое. — Я видел камеры наблюдения — у тебя везде есть глаза. Мы бы не продержались и дня. — Верно, — холодно и удовлетворённо улыбается Гастер. — Судя по всему, ты воззвал к голосу разума. — Белая костяная рука материализовалась в воздухе и Папирус зачарованно смотрит, как она опускается и приподнимает голову брата вверх. Тот вздрагивает, но не двигается. — Ты будешь делать всё, что я скажу? — Да. — Тебе стоит начать называть меня «сэр». — Да, сэр. — Очень хорошо, — Гастер сделал паузу. — Раздевайся. Санс остаётся неподвижным. Гастер вздыхает и рука скользит по его лицу. — Может тебе следует напомнить? — предполагает он; его голос скучающий и недовольный. — Нет, — голос Санса дрожит. — Я сделаю всё, что Вы скажете. — Сэр. — Сэр, — глубокий вздох. — Я буду делать всё, что Вы скажете, сэр. Это медленный процесс. Сначала лабораторный халат, белый и чистый, оседает на пол. Затем Санс снимает рубашку, стягивая её через голову. Папирус наблюдает за каждым движением, как показываются рёбра и спина его брата, глаза ловят ещё раз тонкую кривую позвоночника, даже если он видел всё это раньше, ещё когда настоял на купании в холодных водах Водопадья. Санс был категоричен относительно снятия штанов, на тот случай, если им понадобится быстро смотаться. Брат встаёт напротив и штаны спадают на пол. Это неправильно. Здесь что-то не так, потому что это в первый раз, когда Папирус мог вспомнить Санса совершенно голым — и он выглядит таким уязвимым, таким маленьким и сгорбившимся в мягком жёлтом свете. Лицо Гастера же осталось бесстрастным и непроницаемым. Почему Санс это делает? Он помнит, как брат говорил ему, чтобы он никогда не показывал себя уязвимым, особенно если он отказывается сражаться — и вот Санс отбрасывает сейчас всё, что могло бы служить ему защитой. Если Гастер решит распылить его прямо здесь и сейчас, у его брата не будет даже шанса, так почему? — Хороший мальчик, — дрожь пробегает через Санса, хотя в комнате далеко не холодно. Гастер явно любит, чтобы в его квартире было тепло. — На колени. Санс выглядит ещё меньше на коленях. Другая рука появляется из воздуха, ловко расстегивая пуговицы на чёрном халате Гастера. Первая рука покидает череп Санса и летит обратно, чтобы помочь снять Гастеру халат, обнажив серую рубашку и чёрные штаны. Шаг вперёд и таз старшего скелета находится на одном уровне с лицом его брата. — Расстегни их. Рука Папируса хватается за дверной косяк — он должен вбежать, он должен это остановить. Санс не должен, не обязан делать то, что бы тут не происходило, не должен подходить, расстёгивать пуговицы и стягивать штаны Гастера до бёдер. Санс должен спать в постели, с Парирусом, а не проводить время с Гастером. Что-то фиолетовое светится, пульсирует у основания таза высокого скелета. Папирус щурится, пытаясь разглядеть и ох. Ох. Папирус не глуп. Он в курсе, что в лучшем случае он может быть наивным, но он знает о близости и о её значении. Еще хуже то, что он знает, что это должно быть сделано с монстрами, которым ты доверяешь, так как обнажить свою слабую магию означает, что они не могут тебя убить. Доверяет ли Гастер Сансу? Доверяет ли Санс Гастеру? Как насчёт Папируса? Оставил был Санс его с первым встречным, который бы выразил ему свою привязанность? — Оближи, — приказывает Гастер. Папируса шокирует, когда Санс склоняется к светящемуся фиолетовому члену, скрывая его из поля зрения, и делает то, что ему говорят. Санс делает, как он сказал. Эта мысль непреднамеренно посылает острые ощущения через Папируса. Приказать брату, и он сделает это, потому что Папирус так сказал… Небольшие давящиеся звуки пронизывают воздух и Папирус понимает, что Санс теперь берёт член глубже в горло, ободрённый руками, гладящими его череп. Сам Гастер, сгорбившись, что-то шепчет его брату, и тот скулит. От этого скулежа по спине пробегает дрожь. Он хочет услышать его снова, он хочет заставить Санса выдавить этот конкретный звук снова, хочет быть единственным, для кого Санс издает этот звук. Гастер не имеет права встать между ними, не когда у Санса всегда был Папирус, а у него — Санс. Это нечестно. Так нечестно. И, возможно, Папирус впервые думает о том, как обратить в пыль другого монстра. Возможно, именно поэтому мир настолько жесток, потому что монстры хотят то, что другие монстры отнимают у них, а Гастер забирает Санса у Папируса. Хочет ли Санс этого? Если бы он не хотел, он бы этого не делал, шепчет тихий голос в его голове. Санс этого хочет. Папирус чувствует тошноту. — Стоп, — командует Гастер, слегка запыхавшись, несмотря на своё самообладание. Санс отрывается от члена, теперь блестящего пурпурным, и Папирус может услышать влажный вздох своего брата, невыносимо громкий в тишине. — На кровать. Санс встаёт на ноги, поворачиваясь к кровати — и Папирус сразу смещается в сторону от двери на инстинкте, на всякий случай, вдруг Санс увидит его. Но нет никакого внезапного возмущения, никакого стремительного движения к двери, так что Папирус возвращается обратно к двери, уверенный в своём скрытом вуайеризме. Его брат сидит в центре кровати, опустив голову, по его челюсти тянется ниточка слюны. — Посмотри на меня. Санс смотрит вверх. Его взгляд потерян и сломлен. Папирус хочет почувствовать этот взгляд на себе. — Сформируй для меня влагалище и разработай себя, — в поле зрения Папируса руки поднимают стул и Гастер садится. Он не загораживает ему обзор кровати, фактически его взгляд прикован к Сансу, и от этого Папирус испытывает облегчение. Почему он испытывает облегчение? Ему должно быть противно. Это отвратительно, почему Санс позволяет себя так унижать? Почему он слушает Гастера? Но Папирус всё равно смотрит, наблюдает, как магия его брата сливается в области таза, как брат раздвигает ноги и скользит одним пальцем внутрь. Медленное и устойчивое движение, фаланга скользит в красные складки созданного лона, туда и обратно, туда и обратно, снова. Санс выдыхает, медленно и протяжно. — Ещё, — говорит Гастер и Санс исполняет, дыхание становится всё сильнее и учащённей. Гастер склоняется вперёд, Папирус тоже, загипнотизированный тем, как пальцы плавно скользят внутрь. Санс сжался, зажмурился, возможно, сосредотачиваясь, его поза остается открытой разве что только другой руке, впившейся в чёрные простыни кровати. Он ахает, небольшие вздохи выдают его удовольствие, его бёдра безостановочно двигаются в воздухе и его пальцы сжимаются. В тазу Папируса ощущается какое-то покалывание — и быстрый взгляд вниз показывает, что его магия сформировала член, похожий на тот, который Санс облизывал ранее, ярко-красный и твёрдый. Он осторожно прикасается к нему, крепко обхватывает его и гадает, смог бы Санс… Гастер вдруг встаёт, скребя стулом об пол, и глаза Санса распахиваются. Высокий скелет ступает к его брату, поднимая колено и вклинивая между ног Санса, и тянет руку, которой Санс удовлетворял себя, к своему лицу. Два пальца, которые использовал Санс, покрыты прозрачной и липкой жидкостью, которая медленно стекает по тонкой кости, и Гастер обвивает их фиолетовым языком, беря в рот. Встревоженная растерянность на лице Санса сменилась вскоре на удовольствие, когда парящие в воздухе руки толкают его вниз, раздвигая ему ноги в коленях, а сам Гастер склоняется вперёд и лижет его лоно. Боже, какие звуки издает его брат. Скуление, стоны, вздохи, когда Гастер прижимает к простыням его таз и безжалостно погружает язык в отверстие, и особенно громкий вскрик, когда Гастер резко кусает перед тем, как снова продолжить облизывать. Собственная эрекция Папируса пульсирует так, что он грубо скользит по ней ладонью; он хочет быть тем, кто толкнет Санса вниз, и съест его; тем, кто заставит Санса издавать все эти звуки. Он хочет проглотить их через свой рот и свои рёбра, где он сможет сохранить лишь для себя одного. — Стой… — просит, умоляет его брат. — Стой, я не хочу… — но его руки крепко впились в плечи Гастера, как будто он тянет его к себе, а не отталкивает. Гастер в последний раз облизывает влагалище, и смотрит на Санса чуть ли не изучающе. — Ты правда хочешь, чтобы я остановился? — спрашивает он, приподнимаясь и располагаясь рядом с Сансом. Санс, просто съеживается в кровати, когда Гастер нависает над ним. — Ты так хорошо справляешься, — и Папирус не упускает из виду слабый румянец удовольствия на черепе брата. — И ты не хочешь это останавливать, не так ли? Секундная тишина. — Нет, сэр, — шепчет Санс. — Хороший мальчик, — хвалит Гастер, поглаживая его череп. — А теперь поцелуй меня. Последовавший поцелуй длился не дольше, чем тот, когда Гастер толкнулся языком в горло его брата, пока Санс безмятежно лежал на спине; глаза широко и невидяще открылись. Учёный отстранился, выглядя раздражённым, и отступая. Санс садится и смотрит в ответ с выражением, которое намекает на начало неповиновения — и Папирус думает, что возможно что-то ещё произойдет, что возможно его брат… — Если ты этого не хочешь, — мягко начинает Гастер, будто читая мысли Папируса, — мы можем остановиться. Да, яростно думает Папирус, глядя на брата. Остановись! Учёный склоняется и Папирус не видит его ухмылку. — В конце концов… есть и другие кровати, которые я могу украсить своим присутствием сегодня вечером. Сделай это, думает Папирус, оставь Санса мне, но Санс внезапно подрывается, обхватывая руками череп Гастера, и их зубы встречаются с жестким клацаньем. Брат пылко целует Гастера, с силой зажмуриваясь, позволяя Гастеру вылизывать его рот, издавая приглушённые в поцелуе звуки, и Папирус чувствует… он чувствует… Он чувствует себя преданным. И всё равно не может отвести взгляд. Гастер прижимается одетым коленом к тазу Санса, грубо потирая материалом ещё влажное лоно. Санс задыхается в поцелуе, его тело рвётся вперед — и руки меняют положение, удерживая его на месте, дав Сансу вжаться в бедро Гастера, позволив тому высасывать все стоны. Его брат цепляется за ткань рубашки Гастера как за спасательный круг, и как бы сильно Папирус не хотел оторвать руки другого скелета, он не мог. Так что Папирус сжимает челюсть и начинает медленно дрочить, представляя, что это Папирус вместо Гастера целует сейчас его брата, что это Папирус потирает коленом чувствительную киску его брата, именно Папирус перетаскивает Санса на свои колени, пока он сам опирается на шикарные подушки в спинке кровати, прежде чем позволяет Сансу двигаться, беспорядочно тяжело дыша и задыхаясь. — Хороший мальчик, — мурлычет Гастер, и Папирус представляет, как Санс вздрагивает напротив него, скользкий пот на костях скатывается в идеальные места. Они приостанавливаются, Санс переводит дух и Гастер позволяет ему эту краткую отсрочку, прежде чем сказать: — Ты знаешь, что делать. Ещё один вдох. — Да, сэр. Брат кладёт руки на плечи Гастера, приподнимаясь и размещая себя над членом учёного, и опускается. Резкий вдох, когда головка проводит по складкам, и кости Санса начинают дрожать, так как член проникает в него всё глубже и глубже, пока он, наконец, не падает на грудь Гастера, полностью усаживаясь. — Ну? — говорит Гастер. Его множество рук дёргаются, но остаются на месте. Дыхание Санса прерывается всего на секунду. Брат начинает подниматься, дрожа всем телом, прежде чем опуститься на член, оседлав Гастера, лежащего на кровати. Темп медленный, настолько медленный, что Папирус хочет схватить Санса за бёдра и опрокинуть его навзничь, ввести в него свой член. Похоже, у Гастера была та же идея, потому что обе его руки опустились вниз и обхватили таз Санса. Его глаза распахнулись и он открыл рот, чтобы возразить «не на…» Руки толкнули его бёдра вниз быстрым и окончательным движением, и Санс кричит. — Вот так-то лучше, — смеётся Гастер с довольным блеском в глазах. Руки снова поднимают Санса и опускают его вниз, и всё это время Санс извивается на коленях Гастера, пытаясь увернуться от карающего темпа, что установили руки. Собственные руки Гастера прикасаются к пустому месту пространства грудной клетки Санса, перебирая кончиками пальцев по рядам костей и руки Папируса сами двигаются в быстром темпе, подстраиваясь под симфонию голосов его брата из «ах!» и «пожалуйста!» и стонов. — Скажи моё имя, — подбадривает его Гастер между вздохами, проводя острыми кончиками пальцев по позвоночнику Санса. Его брат скулит в плечо Гастера. — Скажи моё имя, Санс. Это требует нескольких попыток, нескольких толчков. — Гастер. — Громче. — Г-Гастер… — Громче! — Мфф… Ах! Гастер!.. И в тот момент, Гастер смотрит поверх Санса, мимо двери и непосредственно на Папируса. Папирус замирает. Как долго он знал, что он собирается делать, да как он смеет… Гастер улыбается, широко и по-акульи понимающе, удерживая взгляд Папируса и обхватывая руками Санса, широко открывая рот и кусая его в изгиб ключицы так, что тот кричит от боли и удовольствия. Рука разворачивается прямо перед Папирусом и закрывает дверь перед его носом, оставляя его одного в темноте. Но стены и двери этого комплекса никогда не предназначались, чтобы быть звуконепроницаемыми — так что Папирус слышит каждую каплю похвалы Гастера его брату, каждый крик и стон, что его брат издаёт, литанию из «гастергастергастер». Остальное додумывает его воображение — как он опрокинет брата на кровать и заменит это имя на своё, как он будет трахать своего брата в пыльных останках этого ублюдка, как он оставит свои следы, говоря всему миру, что он первый у Санса и никто больше. Он со злобой сжимает член рукой и кончает от звука голоса брата, выкрикивая имя, которое ему не принадлежит. Позже Папирус встанет и вернётся в свою комнату, и не сможет заснуть от новообретенного знания, что, возможно, он никогда не будет таким хорошим, каким хочет быть. Или, возможно, он никогда не будет столь же хорош, каким хочет видеть его Санс. Санс в эту ночь не возвращается в комнату. В Папирусе начинают закипать зачатки обиды.