I gave an inch (you took a mile)

Санс замер. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы знать, кто здесь. Его кости тряслись точно так же как тогда, когда он был ребёнком, и потому он презирает себя за то, что ему страшно. Он презирает себя за то, что остановился, когда должен был бежать. Но его ноги приросли к полу, не желая и не имея возможности двигаться по чьей-либо вине, кроме его собственной. Он стоит как вкопанный, когда спокойные, размеренные шаги приближаются к нему сзади, когда рука тяжело опускается на его отмеченное плечо, прижимая рану, оставленную её владельцем. Жалит острым ожогом, что заставляет его тело рвануться от боли; но рука остается непоколебимой. — Ну и куда это ты собрался, Санс? — беззаботно интересуется Гастер. Он не хочет, да и может ответить, ибо слова, застрявшие в его горле, словно большой кусок монстро-конфеты. Как много Гастер слышал? Наверное, всё. Он должен был вернуть Папируса в комнату, прежде чем бы они поругались. Он должен был быть умнее, должен был быть быстрее, следовало бы убежать в тот самый момент, как Гастер высказал свои истинные намерения.  — Санс, — снова говорит Гастер, его ладонь сжимает плечо ещё сильнее. Санс сдерживает крик, его плечи сгорбливаются от острой колющей боли. Он не смел залечивать своё плечо, потому что весь день над ним нависал Гастер. Почему он так боится? Гастер только и делал, что трахал его. Он знал, что Гастер опасен; опасен, но ведь раньше он был нормальным. Почему же он так чертовски боится? — Никуда, — отвечает он, но это меньше походит на слово и больше на скрип тёрки для сыра. Он попробовал ещё раз. — Н-никуда. Я не иду никуда. — Правда? — пропел Гастер. Санс не смотрит на него, изучая глазами пол. — Что насчёт твоего брата? Боже, Папирус. Папирус, который собирался уйти, который едва может защитить себя, потому что Санс был самым дерьмовым старшим братом во всём Подземелье. Он должен вернуть его обратно, потому что лаборатория безопасна для Папируса, если не для Санса. Ничто не безопасно для Санса. — Он, — начал Санс, — о-он закатил небольшую истерику. Мне просто нужно вразумить его, очень быстро… — Он ушёл, не так ли? — утверждает Гастер. — Он хотел, — поспешно исправляет Гастера Санс. — Мне просто нужно… — Санс, — говорит учёный, голос вкрадчиво спокойный. — Если ты сделаешь хоть шаг из этого комплекса, я буду вынужден считать наш договор недействительным. И Санс чувствует, как очередная волна страха проносится над ним, замораживая и ошеломляя.  — Что вы имеете ввиду? — заикается он — но он знает. Все угрозы об опытах на Папирусе, заставляя его проходить через невообразимую боль, заставляя Санса смотреть, как его беспомощный младший брат страдает… Заставляя Санса беспомощно наблюдать, как его младший брат умирает там, без него, без возможности его защитить…  — Нет, — он вырывается, хватаясь за отвороты халата, ткань под его руками трещит. — Пожалуйста, я вернусь, просто позвольте мне его убедить… — Ты не сможешь его убедить сейчас, Санс, — Гастер улыбается ему сверху вниз, холодной кривой ухмылкой. — Ты принимаешь меня за дурака? — Нет… — Если я отпущу тебя наружу, — продолжает Гастер, — вы оба без проблем сможете убежать. Давай посмотрим правде в глаза, это была бы очень короткая погоня… Но ты потратишь моё время. — Его улыбка становится холодной и насмешливой, как у безразличного бога. — А я не люблю тратить время. — Я знаю, — говорит Санс, прося, потому что жизнь Папируса висит на волоске, — но я вернусь, пожалуйста. Я обещаю, что вернусь. Гастер цыкает, и качает головой. — Обещания, обещания. — Я… — говорит Санс, хватаясь за соломинку за то, как низко он может унижаться, чтобы Гастер мог быть удовлетворен, — пожалуйста… Возможно, есть способ, которым он может убедить Гастера, думает он дико. Услуга за услугу. Взгляд Гастера на нём, голодный и жадный. Во рту сухо. Руки трясутся. С каждой секундой промедления Папирус отдаляется всё дальше. — Я, — повторяет Санс, но слова застревают в горле, впиваясь в него острыми когтями, не давая им вырваться. — Я дам вам… — Дашь мне, — повторяет Гастер. Дам трахнуть меня снова, хочет сказать Санс, дам изнасиловать меня снова, но слова не выходят из его горла, потому что глубоко внутри он не хочет ещё одну ночь острой боли и нежеланного удовольствия. Он не хочет ещё один случай, подтверждающий, что Папирус был прав. Тем не менее. Санс сглатывает, невысказанные слова тянутся осколками разбитого стекла в глотку. Медленно, осторожно, он отпускает халат Гастера и делает шаг назад. Другой скелет просто смотрит на него, как на одного из подопытных, которому удалось бежать — не беспокоясь, но с отстранённым интересом наблюдая, что же обречённый монстр будет делать дальше. Рука хватается за воротник рубашки и тянет в сторону, обнажая метку, которую оставил Гастер прошлой ночью. — Я дам вам, — снова говорит Санс, надеясь, что сообщение правильно дойдет до адресата.

***

В другой части здания, Папирус бежал. Он находит выход, возвращаясь по своим следам к тому входу, через который они прошли несколько недель назад. Он выглядит открытым, открытым приглашением к свободе. Его руки нервно теребят шарф на шее, рваный клочок красной ткани, который брат однажды обмотал вокруг его шеи, когда были они и только они. Теперь он не слышит своего брата позади себя. Папирус выходит в гнетущий жар Жаркоземья и бежит.

***

Гастер смеётся. Звук отражается эхом от металлических коридоров лаборатории, громкий и звонкий, издевательски доносящийся со всех сторон. Санс стоит, рука всё ещё на его рубашке, обнажая ключицу любому, кто захочет взглянуть. Единственный монстр, кому это важно, смеётся над ним. Может быть, он понял неправильно. Может быть, Гастер просто хотел его один раз, только ради этого, и Санс лишь предположил, что он хотел бы сделать это снова. Может быть, Санс не был столь же удовлетворительным, как он считал. Мысль освобождает его, потому что, может быть, Гастер никогда больше не будет когда-либо снова смотреть на него в сексуальном плане. Мысль опустошает его, потому что тогда у него не будет теперь никаких рычагов, чтобы убедить Гастера. Он отпускает рубашку, вспышка жара в его костях — только чтобы почувствовать холодные тиски магического захвата Гастера вокруг своей души. Вдох, ещё вдох — и Гастер кидает его в стену. Он приостанавливается в воздухе, ноги болтаются и напряжённо касаются пола, когда учёный пришпиливает его на месте, как бабочку к витрине. Двигаться становится невозможно, когда Гастер делает несколько шагов ближе, толкая Санса в стену, хватая его за подбородок. Поцелуй, который за этим последовал, такой же неожиданный, как и нежеланный, язык Гастера насильно вполз в глубь рта Санса, вылизывая кромку его зубов. Вкус чужой магии неприятен, пресный и металлический, как будто холодная жидкая сталь наполняет рот. Его магия реагирует на вторжение, образуя язык, чтобы оттолкнуть агрессивный придаток, но безрезультатно. Другой монстр, наконец, отстраняется, язык, извиваясь, возвращается в полость его рта. Санс хочет выплюнуть остатки чужой магии, хочет отвернуться — но рука Гастера заставляет его смотреть прямо вперёд, смотреть на Гастера. — Знай, что ты должен заключить сделку, — говорит ему Гастер, облизывая рот, как будто там был привкус собственной магии Санса. — Не имеет значения, что ты мне дашь, Санс. Он позволяет Сансу упасть на землю. Тот пошатывается напротив стены, колени потеряли устойчивость при ударе; руки Гастера материализовались, чтобы удержать его. — Однажды я уже овладел тобой, — продолжает скелет, его голос мягкий и низкий, почти интимный. Почти как у любовника, но ничего подобного. — И я знаю, что могу сделать это снова. Ох, остранённо думает Санс, смерив взглядом учёного так, как монстр посмотрел бы на собственную недавно оторванную конечность и думал бы, это — моя рука. Он был неправ. У него вообще не было никаких рычагов давления.

***

Дверь закрывается за Папирусом. Из-за пульта управления поднимается одинокая белая рука. Щёлкает пальцами один раз и растворяется.

***

В ясном порыве Санс вспоминает. Претендент на трон, побеждённый и сломленный. Он лежит, распластавшись на шипах в тронном зале перед могучим трезубцем Азгора. Толпа ревёт, требуя, чтобы прах проигравшего стал питательной средой для сада — свидетельством непреодолимой силы Азгора. Вместо этого монстр встал, держась за грудь. Санс останавливается от выбора следующего кармана, который он счёл оставленным без присмотра, смотря, как монстр дрожит, как нити сплетённого света закручиваются в ладони его руки. Это формирует душу монстра, нежную и даже красивую в этой адской бездне, где они все жили, и в течение мимолетного момента Санс очарован. — Я предлагаю свою душу в качестве Вашего раба, — хрипит монстр, и протягивает её королю. Азгор уставился на него. Толпа затихает, ожидая вердикта. — Нет, — наконец говорит он, и Санс отворачивается, когда король раздавливает душу в своей лапе.

***

— Подождите, — произносит Санс. Гастер замолкает, глядя на него широко раскрытыми от удивления глазницами. У Санса появился шанс говорить — если он задержится, то никогда не сможет это сказать. Он навечно застрянет в этом комплексе, гадая, что случилось с его младшим братом, вечно сожалея о своей жизни. И если это не сработает, то пускай. Смерть была бы скорее благословением, чем проклятием. Он поднимает руку, оголяя свою душу. Он никогда так раньше не делал, вспоминая, как легко такую же уничтожил Азгор, и никогда не осмеливался даже перед Папирусом — по-крайней мере, это было инстинктивно. Возможно, его магия понимает его отчаянную потребность что-то отдать, что-то, с чем он может спасти Папируса, даже за счёт его собственной жизни — и потому слабые нити переливаются в руке, переплетаясь, формируясь в то, в чём он узнаёт свою душу. Его взгляд метнулся к Гастеру. Выражение лица другого монстра лучше всего описывалось как заинтригованное. У него всё ещё есть шанс. Душа пульсирует, в руках нежное тепло, и его инстинкты говорят ему держать её близко к себе, чтобы не допустить вреда. И только мысль о Папирусе заставляет его протянуть руку, в подношение. В жертву. — Отпустите меня за моим братом, — говорит Санс. Он не добавляет «пожалуйста» — его урок усвоен. Слова этого монстра теперь пыль среди пыли на цветах Азгора, эхо в его голове; его голос не дрогнул. — Я предлагаю Вам свою душу. Гастер молчит. Тусклый свет бросает тени вокруг них обоих, освещая их собственный мир. В любой другой вселенной, возможно, это было бы романтично. Возможно, разделение души было бы выражением доверия, а не одной из слабостей. И, возможно, это любопытство, которое приходит к Гастеру взамен его рациональности. — Ты знаешь, что ты предлагаешь? — шепчет учёный почти в изумлении. Его руки поднялись, как если бы он хотел прикоснуться, только чтобы воздержаться от этого. — Почему… ты сделал бы так много для своего брата? «Почему» никогда не был вопросом, на который бы не ответил Санс. — Потому что я люблю его, — говорит он. Гастер мягко и неверующе смеётся. Есть часть Санса, которая думает, возможно, что он никогда не знал любви, и есть часть Санса, что, несмотря ни на что, жалеет его. — И это будет твоим крахом, — говорит, наконец, Гастер. Его руки обхватили душу, более деликатно, чем он думал, что другой монстр будет беспокоиться, и тянет её к себе. Санс чувствует призрачный рывок, когда Гастер приближает её к себе, чувствует тревогу, низко гудящую в его костном мозгу. Гастер может убить его, может раздавить его душу в своих руках. Единственным спасением является то, что если он это сделает, возможно, Санс перестанет чувствовать себя вещью.  — Я принимаю, — говорит Гастер. Несколько событий произошли одновременно. Жар мчится через всё его тело, по пути замораживая его кости. Он чувствует, как его откидывает назад к стене, но тут его хватает за плечо рука Гастера. В ладони Гастера его душа начинает плавиться в нечто бесформенное. Огоньки пурпурной магии плавают в массе белого, закручиваясь и окрашивая душу в бледно-сиреневый цвет. В задней части черепа какое-то бессловесное эхо — вспышки мысли, образы, эмоции. РЕШИМОСТЬ, осознаёт Санс. Его или Гастера, он не знает. Гастер наклоняет его голову назад и подносит руку с душой Санса к его рту. Душа переливается, теперь полностью жидкая, сохранившая магию Гастера. — Пей, — говорит он. Санс пьёт. На вкус это как ничто. Жидкость скользит в его горле, сливаясь с его магией с чувством облегчения, чувством возвращения домой — но есть кое-что ещё. Что-то холодное, что-то чужое. Эхо остановились и Санс чувствует. Эмоции, вливающиеся в него, больше напоминают приливную волну — запутанную мешанину намерений. Самое сильное — это любопытство в его самой отстраненной форме, потребность увидеть, что произойдет дальше, каковы могут быть результаты; остальное — смесь тёмного удовлетворения, неверия, ожиданий — и скрытой потребности быть под контролем. И теперь у него есть контроль. Гастер убирает свою руку. Он смотрит вниз на Санса, и любопытство возвращается в полную силу с оттенком вожделения. — Поцелуй меня, — приказывает он, слова отзываются эхом в голове Санса наряду с шёпотом из хочухочухочу — и Санс приподнимается и прижимает свой рот ко рту Гастера, даже не успев этого осознать. Удовольствие пронзает его — удовольствие, которое, осознаёт он, принадлежит Гастеру. Санс дёргается назад, спина врезается в стену и его рука взлетает к его рту. Но Гастер только ему улыбается, и улыбка эта становится всё шире и шире, подпитываемая ощущением силы и контроля. — Теперь ты можешь уйти и найти своего брата, — его голос звучал как мурлыканье. Санс смерил взглядом учёного, перед тем, как повернуться и пойти прочь. Его ходьба перешла на рысь, прежде чем он перешёл на бег — шлёпая ботинками о землю, в постоянном ритме неуверенности в себе. что ты сделал? что ты сделал чтотысделал… Ты вернёшься, говорит Гастер в его в голове, и Санс бежит быстрее.