Колючка в сердце

Лерка лежал в полной почти до краев алой ванне — неподвижный, бледный до синевы. Парень вскрыл вены осколком «героинового» зеркальца и, похоже, довольно давно. Его голова была бессильно откинута на бортик, глаза — закрыты, пышные длинные ресницы не трепетали. Мертвый? Приблизившись почему-то на цыпочках, я тронул его за плечо: никакой реакции. Попытался нащупать на запястье пульс, но лишь понапрасну перемазался в крови, так и не сумев найти бьющейся жилки. Выпустив холодную руку любимого, я несколько мгновений стоял, вбирая взглядом всю картину целиком — белый кафель, кремовый эмалевый бортик с разметавшимися по нему влажными золотистыми локонами, и прекрасный светлокожий, распростертый в алой жидкости юноша, потом развернулся и кинулся вон. Добежав до запертой двери спальни, я врезался в нее всем телом, забарабанил о доски кулаками и ногами и заорал во весь голос, зовя на помощь, уже не осознавая, что творю, с головой захлестнутый безумием. Я бился, обдирая костяшки, об отделяющую меня от коридора деревянную преграду, выл по-звериному, орал, матерился и плакал. Но никто не пришел. Никто. Не. Пришел. И я опомнился. Возможно, мой любимый еще не умер, и, пока я попусту долбаюсь в дверь, срывая голосовые связки и разводя сырость, он теряет последние капли крови? Продолжая тихонько завывать, рванулся обратно в ванну — там, увы, ничего не изменилось — Лерка не очнулся, вода не колыхалась от его движения — подхватил бесчувственного парня поперек туловища и попытался приподнять, но он, мокрый, оказался слишком тяжелым. Поскользнувшись на залитом водой полу, я едва не грохнулся, мои руки разжались, и блондин соскользнул обратно, все такой же безучастный к окружающему. Я гладил его по лицу и плечам, плакал взахлеб и снова, и снова звал по имени, но он не откликался. Пальцы правой руки зацепили цепочку слива, я, повинуясь инстинкту, потянул за нее, выдергивая пробку, и вода из ванной начала уходить. Леркино тело обнажилось — замерзшее, расслабленное, и сползло на дно, пугающе торча коленями. А кровь из порезов продолжала течь… Получалось, парень еще живой? Сгоняв в комнату, я, окрыленный надеждой, содрал с кровати простыню, разодрал ее на полосы и, как сумел, перевязал моего продолжавшего пребывать без сознания любимого, подумал, вернулся в спальню повторно, сгреб оба одеяла и укутал его потеплее. Делать больше стало нечего, и меня снова затопило безумие. Не соображая, лишь мечтая избавиться от раздирающих изнутри боли и страха, заметался по ванной, ломая руки. Прекратить! Прекратить этот нескончаемый кошмар, любым способом! Под ноги подвернулась нейлоновая мочалка — длинная и узкая. Я схватил ее, захлестнул шею и потянул концы в разные стороны, передавливая горло. Удушье не отрезвило — наоборот, заставило потерять последние остатки разума. Взгляд зацепился за крючок для халатов — вот! Миг, и импровизированная виселица была готова. Закрепив мочалку на стене, я просунул голову в сооруженную из нее петлю, подергал — вроде должна выдержать — и тут босые ступни поехали по кафелю, я почти упал и повис, стиснутый за шею, как на поводке, забился, задыхаясь и рефлекторно пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь и подтянуться, привстать, ослабить несущую смерть нейлоновую хватку, но — не получалось… Я скреб ногтями горло, медленно проваливаясь в черноту. А из распахнутой настежь двери на мои последние трепыхания белыми от ужаса, округлившимися глазами смотрел проспавшийся наконец Дима. Ну почему, почему мужчина не объявился на десять минут позже? Тогда я бы успел… Разумеется, умереть мне не дали — сняли с крюка вместе с мочалкой, освободили, отхлестали по щекам, приводя в чувство, и, убедившись, что вернулся и дышу нормально, долго целовали, куда придется, таская в объятиях. А я рвался, хрипя и заходясь в истерике, обратно в ванну, к Лерке. Потому что не хотел без него жить. Не хотел и не мог. На мои и Димины вопли сбежалась охрана, кто-то вновь позвонил Алине и Наташе. Женщину, избавившую меня от безобразного шрама под скулой, я не узнал, медсестру — тоже, полностью ослепленный и оглушенный охватившим мозг безумием, и продолжал метаться, кусаясь и царапаясь, будто дикий кот. Разумеется, меня скрутили, подавляя сопротивление — куда пацаненку против нескольких профессиональных борцов — обкололи успокоительным, а потом, когда лекарство подействовало, раздели и уложили в постель безвольной куклой. Сквозь охвативший тело химический туман я смутно слышал, почти не понимая, как Алина Константиновна орет на растерянно топчущихся охранников, с кем-то ругается по телефону, потом вроде бы явились незнакомцы в белых халатах, с носилками… Они забрали из ванной Леру, а я валялся, смотрел, как его уносят, и был против. Поэтому, огромным усилием воли частично разогнав слабость, сполз с постели и на четвереньках поковылял было следом, но запутался в конечностях и растянулся на ковре. Кажется, я что-то кричал в удаляющиеся спины медиков? Наверно, все же кричал, потому что тот, что шел последним, вдруг остановился и обернулся. В два прыжка он оказался рядом и опустился возле меня на корточки. Я вцепился в его штанину и, давясь слезами и заикаясь, взмолился: — По…подож-ж-ждит-те… Поп-п-прощаться… Лер-р-ра… Врач, а может, простой санитар, посмотрел на меня долго и очень пристально — и качнул головой, кривя губы в подобии улыбки. — Погоди пока прощаться с братом, мальчик, — промолвил парень, явно поняв мое состояние, — живой он, просто крови много потерял. Отвезем его в больничку, подлечим, и как новенький станет. Я поблагодарил его глазами — и позволил себе отключиться. Провалился в глубочайший обморок огроменного облегчения. Судьба дала нам с Валерой еще один шанс, пусть и призрачный, но — дала. И я не собирался его упускать.