Колючка в сердце

Я сидел на кухне перед едва тронутой чашкой кофе — похмельный небритый пятидесятидвухлетний мужик, слушал говорящую вполголоса моложавую подтянутую женщину, приходящуюся мне младшей сестрой, кивал и недоумевал. Потому что она говорила непонятные мне вещи. — Развлекаешься? — вопрошала Алина из облака окружающего ее сигаретного дыма. — В оловянных солдатиков а-ля Дмитрий Константинович играешь? Или в патриция и послушных рабов? Понабрал полный дом пацанят-сироток, строишь их по собственным правилам, гоняешь, член вставляешь? Да? И как, нравится? Я буркнул нечто невразумительное в попытках оправдаться, но сестра и слушать не стала, только глазами сверкнула. — Знаю, чего вякнуть хочешь! — прикрикнула она, поджигая новую сигарету взамен истлевшей. — Что с Сережкой у тебя ничего не было. А можно спросить, кстати, почему? Я поежился. Ну как объяснять то, во что я и сам толком не въезжаю? Алина истолковала возникшую паузу правильно. Затянувшись, хирургичка откинулась на спинку стула и предложила: — Хочешь, оформлю твою мысль, братик? — и, не дожидаясь разрешения, продолжила: — Потому, что боишься, и как подступиться к нему не знаешь. Мальчик же — чистый, не проститутка, и с головой сильно не дружит. И может сорваться обратно в пропасть. Так? Я поспешно замотал головой. Так-то так, но — не до конца. Алина удивленно округлила глаза — до нее дошло. — Дим, — почти прошептала она, роняя пепел мимо пепельницы. — Дим, ты чего? Неужто… — …влюбился, — подтвердил я, — как подросток. Правда. Жить без него не могу, без ангела моего. А он… Сестренка фыркнула: — Оказался не ангелом? Или что? Надежд твоих не оправдал, что с двадцатилетним Леркой, а не с тобой, стареющим козлом, ромашек закрутил? Правила какие-то нарушил? А ты разве ему их устанавливал вообще? Мне лично не помнится о правилах… Я запыхтел, заливаясь краской — возразить было, увы, нечего. Абсолютно. Ибо я действительно не обговаривал с Сережкой его условий пребывания в моем доме, полагая, что пацаненок и сам обо всем догадается. А он не догадался, и был за это более чем жестоко наказан. Чуть с жизнью не расстался, бедняжка, и Лерка с ним заодно. Алина между тем затушила докуренную сигарету, залезла в бар и уцепила там бутылку коньяка. Плеснула себе в чашку, принюхалась и удовлетворенно вздохнула. Я бы тоже не отказался от пары глоточков, но сеструха мне предлагать, похоже, не собиралась. Прихлебнула, снова вздохнула. — Что с Лерой делать собираешься? — спросила, причмокнув губами. — В клинику определишь или пусть дальше убивается? Я поморщился — обсуждать будущее налажавшей пассии не хотелось до колик в животе. Но все-таки ответил со скрежетом зубовным: — Отправлю, откуда взял. Надоело с наркоманом возиться… Ух, как Алина подскочила! Ух, как засверкала глазами! Прям фурия и мать-защитница всех обиженных детей скопом и по отдельности! Я ошалело отпрянул и едва удержался, чтобы не закрыться ладонями. От возмущенного вопля моей кровной родственницы звякнули стекла в оконных рамах. — Ты чего сейчас сказал, а?! — ахнула женщина в полном потрясении. — Так ты все знал?! Знал про героин и ничего не делал?! Я тупо выпялился из своего угла при холодильнике — между прочим, Леркиного любимого, паренек постоянно в нем гнездился — не понимая, чего Алинка взбесилась:  — Зачем поднимать шум из-за наркоманящей шлюхи? Сплавлю обратно в бордель кукленка и все дела… И немедленно огреб звонкую пощечину. Потому как Алина, похоже, не просто взбесилась — она была готова убивать. Взлетев со стула, женщина сгребла меня за грудки, встряхнула, мощно, по-мужски, и прошипела, придвигаясь лицом, выделяя каждое слово: — Димочка, братик, ты в своем уме? Ты чего несешь вообще? Это Валера, по-твоему, кукла? Я закивал: — А разве нет? Кукла и кукла. Красивенькая такая, без особых мозгов. Сосет, правда, хорошо, ну так и Сережик выучится… Мои излияния заткнула еще одна пощечина, гораздо сильнее первой. — Скотина, — выдохнула моя сестра. — Димка, какая же ты скотина. И расплакалась. Я взирал на нее с почти суеверным ужасом — чтобы Алина, оперирующий хирург, прошедшая огонь и медные трубы, железная леди и владелица американской частной клиники, плакала? Да еще из-за проститута-наркомана? Охренеть… Я, наверно, с ума сошел. Алина между тем продолжая размазывать по щекам слезы пополам с потекшей тушью, ополовинила свой коньяк и обессиленно рухнула на стул. — Димочка, — всхлипнула она, но справилась с бушующими эмоциями и продолжила уже почти спокойно, — Лера — не кукла. Он — живой человечек из плоти и крови, со своими мечтами, мыслями и желаниями… И Ежонок — тоже. Они оба — просто… дети. Несчастные, никому не нужные. А ты — не господь бог, чтобы ломать их по своей прихоти, превращая в бессловесную мебель и доводя до самоубийства. Слышишь? Я слышал, но не принимал. Для меня Лерка не был человеком, хоть в клочки разорвись. Человек — это личность, он имеет деньги и собственность, у него гордость есть, в конце концов. А у Лерки разве есть гордость? Вспомнилось недавно произошедшее на этой самой кухне побоище, как блондин стоял, сцепившись с Сережей пальцами, как замер тогда испуганным столбиком, и потом сразу, он — с перетянутыми обрывками цветастой простыни руками. Почему Валера попытался покончить с собой? Не из-за наркотиков же? И мне вдруг стало нехорошо. Потому что я знал, у кого точно есть гордость. Без всяких сомнений. Юный темноволосый мальчонка, обладатель этой самой бесспорной гордости, сейчас спал наверху крепким лекарственным сном. Ёжик, мой падший и от этого не менее прекрасный и желанный ангел. Моя, скорее всего, уже последняя любовь. Вот его куклой я никогда бы не назвал. Алина, почуяв перемену, допила коньяк, поразмыслила и налила себе еще — мне, зараза, опять не предложила. Выбила из пачки невесть уже какую по счету сигарету, нервно прикурила, выпустила к потолку колечко дыма и промолвила с угрозой: — Если я услышу, что ты, тварюка, продашь Лерку обратно в бордель, то я больше тебе не сестра. Предупреждаю — не положишь ребенка на лечение — сама его выкуплю и определю в клинику. Но и Ёжку тогда тоже заберу, потому что малыш достоин лучшего, чем жить с изувером, ни во что не ставящем чужие жизни. Судиться с тобой стану, связи старые подниму, но заберу. Вопросы будут? Вопросов не было. Отобрав у впавшей в мрачное молчание сестры бутылку, я хлебнул прямо из горлышка. Сестра смотрела с неодобрением. Назло ей я хлебнул еще маленько, подавился и закашлялся. — Кстати, — неожиданно оживилась Алина, — разрешай пацанам видеться. Тоже мое условие, братик. И я буду проверять. Встала и вышла. А я остался, словно облитый помоями, со своими невеселыми мыслями. Лерка-Лерочка, блондин мой бедовый, что ж ты натворил? С некоторым удивлением я осознал, что соскучился по шлюшонку, по его задорному смеху и ласковым пальчикам на щеке. По его шепоту: «Небритая колючка»… Значит человек? А ведь похоже что так! Додумавшись до подобного, я ошарашенно похлопал ресницами, отставил недопитый «пузырь» и отправился спать. Голова трещала неимоверно.