Колючка в сердце

Учиться и одновременно изображать шалавину оказалось ой как непросто: наводнившие дом репетиторы буквально заваливали уроками, а вошедший во вкус моих перевоплощений Дима требовал новых и новых зрелищ. В кого только я не переодевался ему в угоду за эти месяцы — и в зайчика, и в вертлявую горничную в чулочках, помахивающую метелочкой над кружевным фартучком, и в медбратика при стетоскопе, и в солдата, и в матроса, и в Бэтмэна, и в преступника-гопника, почему-то припершего с собой не только необходимый при грабеже пистолет, но и наручники — не иначе как для облегчения собственного задержания храбрым Димой-следаком… Даже в Черепаху-Тортилу: охваченный приступом отчаяния, чтобы любимый соизволил уже сообразить, до чего мне осточертели игры в маскарад. Помогло частично — Дима, гад, ржал до икоты, нагибая заголенную ниже пояса почтенную очкастую панцирную старушку! Еще и за фантазию похвалил. Зато в театральной детской студии неплохо разжились денежкой за прокат костюмов. Кончилась история вполне предсказуемо — у меня сорвало крышу, и я «ушел в сумеречную зону»: переусердствовал, зубря с рассвета до заката, а вечерами развлекая Дмитрия Константиныча представлениями с последующими горячими кувыркалками. Мозги не справились с нагрузкой, не выдержали перенапряжения, и в них случилось некороткое мощное замыкание. Разумеется, мой мужчина жутко перепугался и тут же вызвал психиатра; я получил укол в причинное охочее до приключений место и новые мерзейшие таблетки, вызывавшие тошноту и гул в ушах, которые, малость очухавшись, втихушку отправлял по одной в подарок Ихтиандру, без жалости и сожаления — еще не хватало организм всякой химией травить. Дима о моих махинациях с лекарством если не знал, то догадывался, но помалкивал в тряпочку, наскоро пробежавшись взглядом по «случайно» забытому на кухонном столе вкладышу с побочными эффектами, и я был ему за это безмерно благодарен. Настолько, что позволил уговориться на продолжение ролёвок, правда, с жестким ограничением: раз в неделю, по субботам. Любимый принял условия без возражений, пусть и не запрыгал от восторга — не идиот, понимал ситуацию — а я опять с головой ухнул в учебники. Не стану никому врать — учеба продвигалась туго. Отвыкшие за год напрягаться извилины тормозили, запинались друг о друга и запутывались узлами колючей проволоки, задачки не решались, предложения писались с орфографическими и прочими ошибками, исторические периоды, послушные моей прихотливой памяти, перемешивались и взаимозаменялись, а у людей и животных исчезали жизненно важные органы и системы, чтобы вдруг появиться в самых неожиданных и не подходящих им местах. Но — я не сдавался, продолжая грызть «граниты наук» с остервенением оголодавшего набредшего на сухарь хомяка, удивляя приходящих преподавателей одновременно и непроходимой тупостью, и упорством. И потихоньку — да-а-а — дело сдвинулось с мертвой точки. Успехи, пускай невеликие, вселили надежду и придали сил, репетиторы вдруг начали хвалить. У меня получалось, гип-гип ура! Мечта стать биохимиком осуществлялась, и плевать, что не семимильными скачками, а черепашьим ползом: не скоростью возьму, так жопой — усидчивостью и зубряжом, извините, жопа тут — дважды пострадавшая сторона, на ней частенько сидеть только бочком выходило… Короче, я убедился, что не олигофрен, начал собой гордиться — вполне заслуженно — слегка расслабился, занялся в промежутках между уроками домашним хозяйством, в основном — кулинарией, и стряпал, между прочим, вполне съедобно. Скука меня больше не навещала. Да — ухо все же проколол и гвоздик блескучий в мочку вставил. Вот. А Дима не заметил. Было обидно чуть не до слез. Лерка бы непременно углядел и пальчиком бы потыкал, и камушек заценил брильянтовый в три карата. Кстати. О Лерке. Я о нем тосковал. И нередко, отдаваясь Диме, представлял блонди: будто это Лерка обнимает. И тогда сразу хотелось заплакать. Я продолжал любить бросившего меня парня, по-иному, не так, как Диму. Не мог забыть, хоть ты тресни. А чего с глупого укешки взять? Хуже девчонки, ей Богу.