Колючка в сердце

Лерка разбудил меня, когда еще не было восьми — приковылял, сшибая мебель, кулем бухнулся рядом, привалился и захрипел, утыкаясь носом в ухо и обдавая перегарной волной: — Ёжка… Ёжинька… Таблетки от головы дай, подыхаю… Я обнял его, не открывая глаз, теплого с постели, родного, закопался пальцами в нечесаное воронье гнездо волос, забалдел и собирался было вырубиться по новой, но блонди не согласился, затеребил, вырывая из уже наплывающего сна. — Таблетки, — повторил он со стоном. — Ёжа… Пришлось возвращаться в реальность. Отстранив стенающего Валеру, разлепил упрямо смыкающиеся веки и посмотрел с укором. Лерка пялился в ответ — небритый и отекший, с кривящимися в страдании зацелованными губами. Уу-у, как же я его любил! До умопомрачения. Но поднимать людей в такую рань все равно почел за наглость. Поэтому отстранился и спросил с плохо скрытой издевочкой: — Похмельный синдром? Головка бо-бо, во рту кака? Мой блондин тупо кивнул и схватился за виски. — Да! — тихо рявкнул он, явно зверея. — А тебе что, завидно?! Мне было незавидно. Напротив, очень даже радостно — болело ж не у меня! Повозившись, устроился так, чтобы в удобстве обозревать Валерочку во всех подробностях, подпер ладошкой щеку и хмыкнул: — Жопа тоже небось огнем горит? Лерка подумал пару мгновений, словно прислушиваясь к собственным ощущениям, и вдруг — о, чудо, бля — порозовел скулами, затрепетал ресницами, потупился и промолчал. — Эй! — окликнул я. — Друг, очнись! Мазь анальную нести или нет? — Неси, — разрешил блонди, краснея еще пуще, помедлил и добавил: — А то я еле булками шевелю. Парня, безусловно, было жалко. Чмокнув его в лоб — для успокоения и утешения — я покинул уют кровати, порылся в ящиках стола, довольно быстро отыскал необходимое — початую пачку баралгина и початый же белый с красной надписью тюбик, и вручил продолжающему валяться Лерке со словами: — Таблетки — в рот, мазь — в зад. Не перепутай. Блонди скривился и показал оттопыренный средний палец — озлился, паразит. Я присел рядышком, лучезарно улыбаясь, предложил: — Намазать попочку или сам справишься? — и протянул, спускаясь до сексуального шепота, слегка подаваясь вперед. — Люби-и-имы-ы-й… Лерка на секунду опешил, потом сгреб меня в охапку, завалил на себя сверху, облапал за прикрытые лишь боксерами ягодицы и выдохнул, прежде чем впиться поцелуем — жарко, страстно: — Ёжоночек… Благодарил или тоже любит? А вот зубки мог бы и почистить, прежде чем лезть лизаться, чесслово. Фу, вонявка. Несогласный и почти задохшийся в алкогольных парах, я забился, пытаясь вырваться, замычал нечто протестующее, задрыгал в воздухе босыми пятками. И блонди сразу разжал руки, отлепился. Облизнул губы со странным смешком. И мне немедленно чуть ли не до судорог захотелось, чтобы он поцеловал меня снова, и плевать за запах. А Лерка все смотрел — ласково, слегка щурясь, а потом выдал: — И за что мне такое счастье жизнь в подарок отвалила, а? Иди сюда, чудо ты чудесное… Мы опять целовались. Ух, как же мы целовались… До полуобморока. То ли у Лерки голова прошла, то ли он про нее забыл, увлекшись? Все возможно. Мне было до лампочки — я выпал из реальности и наслаждался. Ну, и возбудился, разумеется, быстро-пребыстро, твердокаменно, заерзал по ласкающему меня парню, вжимаясь налитым кровью пахом, поскуливая, умоляя о продолжении. Тут-то мне, дурачку расслабившемуся, хитрый блонди и отомстил: скинул небрежно в сторонку, гад, показал язык, скатился с кровати и удрал в ванну, напоследок еще и дверью долбанул. А я остался в прострации и с мощнейшим стояком. Пришлось снимать напряжение в кулак и пачкать полотенце. Было и смешно, и обидно одновременно: иметь в доме аж двух любовников и удовлетворяться дрочкой! Рр-р-р-р! Ладно, красавцы вы мои, сам себя обслужу, не развалюсь, успокоюсь, умоюсь и… Покажу вам обоим, где раки зимуют! Потому что в ярости пребываю, клокочу и… конча-аю-ю-ю-ю… Да-а-а… Скомкав изгвазданное полотенце, закинул его под кресло, выдернул из шкафа чистое и отправился вниз, приводить себя в порядок в гостевом санузле — Лера ж мой занял внаглую, будет теперь там плескаться долго и упорно, распевая песни, бриться-причесываться. Надо будет его зубной щеткой унитаз почистить, из мести. Насчет блонди я не ошибся — тот и вправду проторчал в ванной где-то с час. Я уже давно принял душ, облачился в домашний спортивный костюм — было прохладненько, отопление, похоже, барахлило — и успел сварганить омлет с салатом на завтрак, когда парень соизволил появиться — посвежевший, похорошевший, замечательно пахнущий свистнутой у меня на тумбочке туалетной водичкой. Подсел, потерся плечом, прижался, мурлыкнул: — Привет, солнышко… От недавнего его похмелья остались лишь слегка припухшие веки. Я, вспомнив про обидки, засопел носом. Буркнул: — Есть хочешь? И немедленно был стиснут, смят, утянут на колени. — А кто это у нас тут надулся? — бархатно-низко заворковал блонди, словив мою мордаху между ладоней. — Неужто Ёжинька-Сережинька? Ах ты маленький малыш, ах ты сладкое детко… Дай губки, поцелую — и все пройдет… Я потрепыхался из упрямства секунд тридцать и сдался на милость победителя, тая в нежности любимого и позорно растеряв накопленную со вчера воинственность. Ёж, знаете ли, зверек по своей природе миролюбивый и отходчивый. Даром что колючий, зато нутро у него мягкое и податливое. Во всех смыслах: член у Лерки — тоньше, чем у Димы, по подсолнечному, так кстати подвернувшемуся под локоть маслу вошел легко, и угол парень выбрал сразу правильный… А на столе лежать спиной, Валеру ногами обнимая, оказалось почти удобно. Ну, жестковато чуток, и нож под лопатками мешался, врезаясь больно… Мелочь, однако. Особливо, когда еще и в голос толком не повоешь, но дико хочется, от удовольствия — зачем охрану пугать понапрасну? Первого января-то, в девять утра…