Колючка в сердце

Я проспал до полудня и поднялся с головной болью и стойким ощущением неправильности происходящего в совершенно незнакомой комнате, один. Спаленка была небольшая с минимумом мебели, на окошке — беленький тюль. А еще… Еще на полу, прямо в узком пространстве между кроватью, на которой я лежал, и дверью, стояла средних размеров клетка. Крик замер в сведенном спазмом горле, не успев родиться. Облившись холодным потом, я замер и крепко зажмурился, не в силах смотреть на находящееся за проволочной сеткой чудовище. Нет… Нет-нет-нет… Кто угодно, пусть бешеный ротвейлер, пусть голодный тигр, пусть они оба вместе сразу… Я сейчас умру, у меня сердце разорвется… Крыса. Обычная серая крыса. С черными бусинками глазок, с длинным голым хвостом, копошилась в устилающих дно клетки опилках, искала чего-то, не обращая на меня, близкое к обмороку несчастье, никакого внимания. Не интересовал я ее совсем, но моим однажды травмированным мозгам сей факт оказался до лампочки — их уже понесло. Задыхаясь, я слетел с постели, забился в самый дальний угол комнаты, между изголовьем и окном, и застыл там столбиком, вжимаясь в стену, перепуганный настолько, что даже позвать на помощь не мог, беззвучно плача в захлестывающих волнах ужаса. Не знаю, сколько именно прошло времени — час, полтора, два, пока я не свалился — попросту потерял сознание; ушел в спасительную отключку, не выдержав напряжения. Обнаружил меня кто-то из охранников, поднял шум, собрал, недоумевающий, безжизненного, обмочившегося, в охапку, зачем-то вынес в холл. На его крик прибежали другие, случилась легкая паника, Дима требовал немедленно вызвать скорую, но Славин его отговорил и быстро привел меня в чувство. А потом расспросил вкратце, выяснил про клетку и про крысу, побледнел и куда-то умчался, ничего не объясняя. Вернулся главный секьюрити нескоро и чудовищно злючий. Он присел со мной рядом и долго-долго смотрел прямо в глаза, держа за руку. Проговорил негромко, чтобы слышал лишь я: — Это сделал Игорь. Больше не будет. Вскочил, дергано пошагал взад-вперед, бормоча какие-то ругательства, остановился, честно сообщил: — Дмитрий Константиныч узнает — выгонит меня на хуй. Развернулся на каблуках и ушел. Я лежал, до сих пор до конца не успокоившийся, и вяло раздумывал над создавшейся ситуацией. Рассказывать Диме о глупейшей выходке Игоря? Не рассказывать? Подставлять Славина не хотелось — главный секьюрити мне нравился по-человечески. Ну и ладненько. Значит, не стану рассказывать. Пусть крыса останется нашей общей с Антоном Семенычем тайной, просто тайной. Без подтекста и скрытых целей, не для шантажа. И таблетки тоже буду принимать по минимуму, а не как вчера — они явно делают мне нехорошо. Пора учиться владеть своими нервами. Решив так, я собрался, сполз с дивана, поднялся на подгибающиеся трясущиеся от слабости ноги и поплелся, цепляясь за стены и ежесекундно норовя упасть, в душ, отмываться и приводить себя в порядок. Наплескался в теплой воде, переоделся в чистое и спустился на кухню, уже вполне придя в себя. Некормленный со вчерашнего обеда организм требовал пищи. На кухне хлопотала седовласая работница в клетчатом фартуке, мыла посуду; вкусно пахло выпечкой. Я бочком просочился мимо нее к холодильнику, распахнул дверцу и немедленно потерялся в изобилии коробочек и кастрюлек. Винегрет. Ветчина-нарезка. Непонятный, типа оливье, салат. Котлеты. Сыр пяти или шести видов. Явно запеченная в духовке рыба. Щи. А это что? Шашлычок. Ох… Я хотел все и сразу, прям немедленно. Пустой желудок громко проурчал, он тоже хотел все сразу и немедленно. Не заморачиваясь выбором, я нагреб, чего влезло в руки, до кучи, побухал на столешницу, ухватил с сушки ложку и тарелку, навалил всего помалу и начал есть, прямо стоя, мурча и повизгивая от удовольствия. Пожилая работница пялилась во все глаза, но ничего не сказала — вышколена была, похоже, отменно, и знала — лезть в хозяйские дела не стоит. Я жевал и глотал, жадно, некультурно почавкивая, она глядела по-прежнему молча. Потом, опять молча, отвернулась к раковине и продолжила мыть посуду. Я же доел, оставил грязную тарелку у мойки и ушел, ощущая себя то ли барином, то ли мебелью. Мне было не по себе. Возвращаться в спальню не хотелось, да я и не помнил, где она, вдруг потянуло на улицу, к воздуху, к цветущим яблоням, подставить лицо ветру — так сильно, что даже страх перед открытым пространством исчез. Прогуляюсь, заодно и Диму поищу — тот вроде в гараж собирался со Славиным готовить катер к вечерней рыбалке. Двери гаража были распахнуты настежь, но внутри никого не оказалось. Катер стоял посередине на специальной подставке с колесами, укрытый чехлом, большой, напоминающий спящего китика, распространяя нерезкий дух смеси металла, краски и бензина. Я похлопал его по боку, приветствуя, обошел вкруговую, заглянул под брезент — беленький, вдоль борта — широкая красная полоса и две темно-синие буквы названия — ё и ж. Странное погонялово для плавсредства, но вполне объяснимое. Прикрыв веки, я положил раскрытые ладони на буквы, по одной на каждую, погладил их, усмехнулся, шепнул: — Привет, тёзка… Разумеется, суденышко не ответило, ну так я от него и не ждал, более того, случись подобное, скорее всего сразу ушел бы с перепугу в сумерки. За спиной зашуршало, и дверь гаража с лязгом захлопнулась, отрезая меня от мира, на несколько коротких, показавшихся вечностью мгновений наступила темнота, снова шорох, щелчок выключателя, и вспыхнула под потолком лампочка. Я было собирался зажмуриться, пугаясь, но тут же вновь распахнул ресницы — заметил движение и обернулся навстречу выскользнувшему из-за кормы катера Игорю. Парень приблизился — руки в карманах, с кривой, не обещающей мне, бедному, ничего хорошего, усмешечкой, остановился в паре шагов, прищурился, сдул со лба челку, поинтересовался, обнажая в оскале крепкие желтоватые зубы — курит небось — негромко: — Катерок щупаешь? И как, нравится? Я попятился, уткнулся лопатками в белый борт с надписью «ёж». Бежать было некуда, звать на помощь не имело смысла: не услышат, во дворе — никого, а от дома гараж далековато. Оставалось жаться к кораблику, трястись мелким трясом и ждать, чего выкинет Игорь. Русоволосый между тем полюбовался на меня, тварь дрожащую, еще чуточку и спросил уже более миролюбиво: — Скажи, почему ты так боишься крыс? Я поперхнулся слюной и зашелся кашлем, выдавил, задыхаясь: — У отца спроси… Он… Объяснит… Игорь дернул уголком рта, покривился. — Спрашивал уже, — мяукнул недовольно, — отказывается он, мол — чужая тайна, не лезь, — парень придвинулся ко мне поближе, почти вплотную, обдавая мятно-сигаретным амбре, ухватил за отворот куртки, слегка встряхнул… Я шарахнулся прочь, проваливаясь в омут паники, с криком споткнулся о неровность пола и полетел кувырком, ударяясь о бок катера головой, плечом, цепляясь за воздух. Под локоть подвернулась какая-то палка-непалка, я сшиб ее и все же упал, вбившись коленкой в стеллаж с инструментами. Игорь рванул за мной, навис, взмахнул сжатым кулаком и тут же с испуганным «ахом» метнулся прочь, но не успел — стеллаж рухнул на него сверху, сминая, засыпая коробками и железяками. Я, валяющийся на спине на полу, на полном автомате вскинул ноги, ловя и принимая на себя тяжесть металлической конструкции. Кругом грохотало, рушилось, стучали градом по телу болты и гайки, Игорь кричал не переставая и в его воплях были неподдельные ужас и мука. В довершении апокалипсиса вдруг погас свет — порвался утянутый стеллажом электрический провод, и мы оказались в полной темноте… Наконец вещи отпадали и угомонились, и пришла тишина. Я продолжал лежать, удерживая чертовы полки на вытянутых ногах. Паника схлынула, вытравленная болью от многочисленных ударов — тоже вариант шокотерапии, бля — пусть сердце и билось пока заполошенной птицей. Рядом стонал Игорь. — Ты цел? — спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать, ну, и из вежливости, конечно, и заерзал, пытаясь устроиться поудобней и немного ослабить напряжение в коленях. Мой товарищ по завалу ответил исполненным боли воплем. — Эй? — всполошился я. — Чувак? В том месте, где должен был находиться Славин-младший, наметилось некое движение, и русый откликнулся — сдавленно и хрипло, с паузами: — Не дергайся, умоляю… Тут какая-то хрень острая… мне в спину воткнулась… Я понял и застыл, заткнулся. Держать стеллаж было трудно, ноги очень быстро затекли, мышцы засводило судорогами, но на каждое мое поползновение шевельнуться придавленный железом Игорь отвечал жалобными, страдальческими вскриками: вот и приходилось корячиться и терпеть. В довершение кошмара по углам во мгле ожили непонятные шорохи, им вторило тихое попискивание, и я сжался, чувствуя вновь пробуждающийся панический страх — пришли крысы. Без сомнения, я слышал именно их. Чтобы удержать поплывшее сознание и не провалиться в истерику, потребовалась вся моя воля, без остатка. — Игорь, — позвал я, стуча зубами, — говори вслух, или мы пропали. Просто говори, неважно о чем. Анекдоты трави, стихи читай. Заполни эфир, короче, у меня планка едет… И Игорь не подкачал. Подавил болезненный стон, глухо кашлянул и выдал первое, что в голову пришло: — Жили-были в одной деревне дед и баба, и была у них курочка Ряба… Честно, я бы заржал в другой ситуации, но темнота и снующие вокруг крысы к веселью не располагали. Поэтому тоже откашлялся и поддержал звенящим от подкатывающих слез, натянутым, словно струна, голосом: — И снесла эта дурная птица как-то яйцо — не простое, а золотое… Минуты ползли, а притихшие крысы во тьме обалдело слушали исполняемую дуэтом повесть о преславной курочке Рябе. Мы со Славиным-младшим довели историю до победной кульминации, передохнули чуточку и завели новую сказку — на этот раз о гадком утёнке. После утенка последовала «лягушка-путешественница», но на середине ее прервали — дверь гаража с лязгом распахнулась, и внутрь ворвались бравые парни из охраны. Ребята успели вовремя — я уже совсем перестал чувствовать ноги и был почти готов уронить давящую на них гору железа. Естественно, крепкие мужики в пару мгновений освободили нас с Игорем, выволокли во двор, засуетились, вызывая раненому русому скорую, меня растирали, тормошили, сунули фляжку с коньяком. Потом Игоря увезли, Антон Семеныч уехал с сыном, а я остался. Остаток дня и вечер прошли словно в тумане перед телевизором, в ушах упорно звучал голос Славина-младшего, перед глазами мельтешили обрывки темноты. Я что-то ел и пил, подавленный, неконтактный, погруженный в оцепенение, отказался принимать лекарства, рано попросился в постель, лег, немедленно уснул и проспал всю ночь без кошмаров. А утром меня разбудил Антон Семеныч. Брюнет выглядел помятым и замученным, заросший щетиной, он улыбался. — Возьми, — попросил, всовывая в руки коробочку. — Все подростки о таких мечтают. Я глянул — айфон последней модели, ого, и отложил подарок в сторону. — Что с Игорем? — спросил, уже уверенный в ответе. Славин просиял, заговорил, сбиваясь: — Позвоночник цел… разорванные мышцы зашиты. Они… срастутся быстро. Игорь… Мне рассказал… Как… И про сказки… Позволь ты… стеллажу упасть… Мужчина не справился с бушующими эмоциями и замолчал, а я порывисто обнял его снизу. Ну зачем сотрясать воздух понапрасну? Лучше просто посидеть и подумать, каждый о своем. Верно ведь?