Колючка в сердце

Я и Лерка нежничали после секса — долгого, чувственно-сладкого и тягучего, словно патока. Занимались влюбленными обнимашко-целовашками, и нам было хорошо, словно у мамки за пазухой. Блонди валялся, небрежно почесывая подтекающую семенем отыметую жопку, довольный, изрядно выжатый, и поучал меня, глупышку, впрочем, необидно: — Актив, Ёжинька, должен уметь сдерживать порывы. Сам же знаешь из собственного опыта: анус — дырка для ёбли природой не приспособленная, в него не нужно ломиться летящим к невесте дембелем на платформу за последним поездом — рискуешь порвать и вместо наслаждения причинить боль. Хочешь, чтобы тебя запомнили до конца жизни — сначала пальчиками пошеруди, поработай, мышцы внутренние расслабь, по простате пройдись чуток, пусть укешку перетряхнет, он подмахивать начнет и «еще» по щенячьи заскулит… Но и тогда — тоже не торопись, не вынимай пальцев, поласкай простату, пусть чувак дальше лепечет и на руку твою насаживается потерявшей стыд текущей сукой: сумей обрадоваться чужому удовольствию, и гордись — ведь это ты его даришь… Я сонно замурчал, убаюкиваемый родным гнусавым голосом, потерся щекой о теплую гладящую лицо ладонь. Лерка слегка отодвинулся, рассмеялся негромко, хрипло-простуженно, чмокнул в губы и едва успел отвернуться — расчихался-раскашлялся. — У-у-у! — взвыл, подскакивая, возмущенно. — Достало болеть! Это безобразие когда-нибудь вообще закончится?! Разбуженный прыжками своего парня, я вздернулся, выныривая из дремы, и бездумно, повинуясь «верхнему», лишь вчера обретенному «хозяйскому» инстинкту, хлопнул раскрытой ладонью по замелькавшей перед носом попени. Блонди от неожиданности охнул, прикусил язык и рассердился, довольно неубедительно. — Убери лапки! — вякнул игриво, отнюдь не спеша покинуть зону досягаемости. — Моё добро, я тебе сейчас не разрешал! И бухнулся обратно, раскидывая пошире согнутые в коленях ноги, качнув наполовину вставшим членом. Светлокожий, развратный, прекрасно осознающий, насколько красив и желанен. Шлюха, р-р-р, похотливая… Да, вы правильно поняли: я продолжал ревновать блонди, увы. Ревновал парня ко всем его бывшим партнерам, к Диме, даже к отражению в зеркале, до скрежета зубовного. Понимал — идиотизмом занимаюсь и понапрасну треплю собственные нервы, и все равно ревновал. Ничегошеньки не мог с собой поделать. А Лерочка догадывался о моей ревности и дразнился, нарочно разжигал страсти. — Любишь? — спросил, улыбаясь с подушек. — Скажи «да»! — Нет, — фыркнул я, лучезарно улыбаясь в ответ, — ненавижу. Веришь? Разумеется, Валера не поверил. Поймал меня за запястье, сгреб, притянул, и мы замерли, глаза в глаза, переплетаясь конечностями — только с мясом оторвать. — Покажи, — предложил Лера, сбиваясь с дыхания, — покажи, как сильно ненавидишь… Дверь распахнулась толчком, и в комнату впер русоволосый румяный с мороза вихрь. — Ой! — вякнул Игорь, роняя из рук свертки. Мы с Валерой синхронно — единый организм, однако — повернули головы и замутненными шалыми зрачками уставились на незваного, пускай и трижды дорогого, гостя — абсолютно нагие, растрепанные, с приличными стояками и в засосах везде, куда ни плюнь. Ну, Славин-младший и плюнул. — Тьфу, пидорасины, — сказал с чувством, — а запираться на замок не пробовали? Русый не лукавил — он был в курсе нашей с Валерой связи и ее не одобрял, точнее, меня в ней, считал, что я заслуживаю лучшего, а еще точнее — мечтал найти мне хорошую девушку. Но особо с нравоучениями не лез и не настаивал, понимая — не его это дело и не ему судить, я сам дозреть должен. Я ужасно смутился появлению Игоря, Лера — о бля, чудеса — тоже. Мы оба — горе-любовники — залились краской и стушевались, но объятий не разняли, наоборот, прильнули сильнее — я ж уже упоминал выше, только с мясом. — Выйди! — тихо рявкнул на впавшего в ступор парнишку блонди, продолжая поглаживать меня пониже спины. — Стучаться надо! Славина-младшего вымело вон. — Иди вниз, мы скоро! — крикнул я ему вслед, потом укорил любимого, пытаясь выбраться из настойчивого плена его горячих рук. — Лер, ну зачем так грубо?.. — Затем, — с достоинством ответствовал Валера, — врывается, как к себе домой. Сцепил пальцы с моими, посмотрел серьезно, поджав губы, проговорил быстро, страстно: — Люблю, — подскочил и потащил в душ. Игорь ждал на кухне, сидел задумчивый, вертел между ладоней початый тюбик смазки — смазка у нас, кроликов, в любом углу напихана для удобства — перед чашкой чая. Спросил, когда мы с блонди вперлись в обнимку: — Ребят, а вы резинками пользуетесь? — Нет, — кривовато усмехнулся Лера, — а зачем? Игорь покраснел так, что уши запылали. — Ну, — проблеял, запинаясь, — СПИД, сифилис… — …триппер, — продолжил я известный любому гомосексуалу «послужной» список, — гепатиты В и С, — присел рядом с готовым провалиться сквозь пол от смущения другом, отобрал у него лубрикант, вздохнул и предложил: — Игорь, посмотри на нас, пожалуйста! Я и Лера — семья, мы не трахаемся по клубам невесть с кем, оба сдали анализы и чисты, как стеклышки. Нам нет нужды в резинках. Славин-младший отпрянул, расплескивая чай. — Твой Лерик — шлюха из борделя! — почти выкрикнул он, разъяряясь. — Его ебали все, кому не лень! — И что? — возразил я в недоумении. — Это когда было, вообще-то! Лера за спиной издал странный, захлёбывающийся стон, я обернулся — и ухнул в бьющее из его расширенных глаз страдание. Рванулся, обвил, словно плющ, сжал, заполошенно шепнул: — Что?! — Ничего, — резко ответил блонди, отстранил меня и, не мигая, в упор уставился на Игоря, — слушай сюда, балованное дитё богатых родителей, — приказал тоном, не терпящим возражений, обнимая меня за талию одной рукой, — и мотай на ус, которого у тебя пока не выросло, — русый отшатнулся, испуганный напором, а Лера даже не запнулся, шпарил без пауз, его вовсю несло. — Я — круглый сирота и — о, да, бордельная шлюха. Только моего согласия быть шлюхой, увы, никто не спрашивал, просто директор детдома так решил, продал с ребятами знакомому сутенеру, когда нам всем по шестнадцать лет исполнилось. Приехали мужики в кожанках на микроавтобусе, с пистолетами в кобурах, осмотрели нас, пацанов и девчонок, выпускной класс, выбрали из стада мяско поприглядней, угостили тоником, дали по сигарете с сюрпризом, улетевших-одурманенных спокойненько загрузили в транспорт и увезли на хуй. Потом была дрессировка, жуткая, беспощадная, не все наши выдержали, две девочки и мой лучший друг после покончили с собой, один пацан сошел с ума, и ему без заморочек свернули шею, превратили в кучку падали у нас на глазах — показательное выступление, в воспитательных целях. Я смотрел… и… сломался в той комнате, над свежим теплым трупом. Подчинился. Чтобы просто не сдохнуть, парадокс… Лера захлебнулся и замолчал. Он весь трясся, будто в ломке, зубы клацали, по вискам струйками тек пот. И — ужас, бескрайний, грозящий потопить лавиной ужас прошлого кошмара, исказивший красивое обожаемое мною до остановки дыхания лицо… Ужас неоднократной смерти. Я почти закричал, вцепился клещом и потянул любимого прочь в полумрак холла, давящийся рыданиями, потрясенный, побледневший до зелени. Близкий к истерике блонди было поддался, шагнул следом и воспротивился, дернулся обратно на кухню, волоча меня, легкотелого, следом, надвинулся на втягивающего голову в плечи Игоря разъяренным ягуаром и закончил, вбивая каждое слово, будто гвоздь молотком в доску, жарко, твердо: — Я был постельной покорной немой куклой, мальчик, почти два года. Меня имел любой, кто платил, как хотел, куда хотел, грязно, грубо, оставляя синяки и разрывы. Я научился профессионально отсасывать и работать жопой, не рефлексируя, многократно заштопанный, и подсел на герыч, чтобы сохранить последние крохи рассудка в этой мясорубке клиентов, заморозил чувства под коркой наркотической эйфории. Позже я стал Диминой шлюхой, персональной, и не уставал благодарить милосердную судьбу и выкупившего меня мужчину, ведь отдаваться одному монстру гораздо проще, чем многим. А потом… Потом Дима привез из психушки Сережку. Потерянного, невменяемого, пугающегося любого звука, сунул мне и велел — следи. Ёжик льнул к груди комочком, чистый, изуродованный шрамами изнутри и снаружи, совсем еще котёнок, беспомощный и такой временами нежданно потрясающе отважный, гораздо смелее меня; его совершенно не волновало, кто я, он просто — доверял и боролся…. И все, Игорюша. Мир перевернулся, я очнулся и влюбился, и отдал малышу то, что осталось от истрепанной в клочья души, до последней капли… Лерка плакал, не вытирая слёз, и я плакал вместе с ним, понявший и принявший каждой клеточкой, каждым нервом — мой. Моя судьба, пусть не навсегда, но — очень надолго. Я влюбился до конца и бесповоротно, и мне было что сказать своему парню в одобрение и поддержку. Наедине, вдали от посторонних. Игоря это не касается. — Уходи, — взмолился к позабывшему дышать русому одними губами, — завтра свидимся. Прости… Славин-младший вздрогнул, подорвался — показалось, или щеки в мокрых дорожках — коротко кивнул, плечом сдвинул меня и блонди в сторону и испарился, словно не сидел тут только что. Его недопитый чай выстывал в покинутой чашке. Тоже потом. На данный момент важно совсем другое. — Лера, — сказал я, отлепляясь от любимого и беря его за руки, — нам надо поговорить. Прямо немедленно. Я знал, что собрался донести до своей половинки. Знал совершенно точно. Ради Леры. Во имя его жизни. Потому что в локтевом сгибе самого дорогого мне существа еще с вечера заприметил пару точек от инъекций. Валерка вернулся к героину, не таясь, ведь Дима лежал в больнице — и я должен был остановить любимого. Не важно, какой ценой. И — остановлю. Я решил, ёж, колючий мелкий зверек. Нет во всем мире твари отважней ежа, блядь. Вперед, к победе. Пожелайте мне удачи, к черту.