Колючка в сердце

Серёжик просочился в палату скромницей, потупив глазки, в руках большой пакет. Трепеща ресничками, разложил прикроватный столик, начал извлекать на свет и расставлять коробки и коробочки с чем-то съестным и, как я догадывался, вкусным. Молчал, вздыхал. Я наблюдал с подушек и невольно загорался ревностью — пацанчик выглядел откровенно затраханным: распухшие пунцовые губы, темнеющие на нежной шейке пятнышки засосов, осунувшийся, бледный, да и двигался скованно, враскоряку. Хм, похоже, он с Леркой в моё отсутствие времени даром не терял, отрывались ребятки на всю катушку. Вот ведь шалавины, оба! Ни капли стыда у них нет… Зато понятно, почему их телефоны были выключены — чтобы никто наслаждаться не мешал. Р-р-р. Пакет опустел, все посудинки из него перекочевали на столик. Ёжик смял нейлон в шуршастый комок, сунул в верхний ящик тумбочки, неуверенно потоптался и бочком, явно оберегаясь, подсел ко мне, наклонился, прильнул щечкой к щеке, неразборчиво мурлыкнул приветствие. Я обнял его вкруг талии, притянул поближе, поцеловал в висок, вдохнул аромат юного чистого тела и шампуня. Этот мальчишка совсем недавно отдавался другому, между прочим. И кричал под этим другим, кончая. Снова р-р-р. — А где Валера? — спросил. — Он почему не приехал? До сих пор гриппует или так яйца стер, что встать не смог? Серёжа повозился, отстранился и посмотрел — прямо, с укором. — Дим, — сказал, почти умоляюще, — прекрати. Ты уже один раз поревновал до инфаркта, тебе мало, второй хочешь? Второго инфаркта я не хотел, но не ревновать не мог. Пока я тут валяюсь, весь обклеенный электродами, опутанный проводочками, тоскующий… Себя было жалко. — Так где Лера? — Дома, — ответил Ёж, — у него живот разболелся. Лежит он. О, блонди досношался до того, что лежит. Перенапрягся, бедняжечка. Плак-плак. Выпишусь из больницы и прибью. И Ёжку тоже прибью. А потом отымею нахалят по очереди, уткнув мордахами в ковер. Если сердце позволит, разумеется… Сергей завозился, выпростал руку, подпер кулачком подбородочек и «завис» — глаза в глаза, печальный и невыспанный, задумчивый. Малыша, похоже, что-то мучило, и — не утраханная попень, факт. — Я по тебе соскучился, Дмитрий Константиныч, — вдруг выдал он, розовея, — без тебя дома пусто. Поправляйся побыстрее, пожалуйста? Чего?! Я подскочил, пораженный, на сто процентов уверенный — подросток не играет, высказался искренне. Ухватил смутившегося задним числом шатенчика за запястье, дернул на себя, и Ёж покорно — даже радостно — скользнул, пристроился рядышком, прильнул к боку, обнял поперек груди и засопел в ухо. Притихшая было ревность вспыхнула с новой силой, а вместе с нею пришла и огромная тревога за брошенных без пригляду мальчишек — у них точно и определенно что-то стряслось. Иначе не приплелся бы Сергей сегодня в палату побитой собачонкой. Целовать юного изменщика в макушку, в носик, перебирать его тонкие прохладные пальчики — утешая и балдея от ощущения родного живого нежного тепла… Плохо торчать сутками в одиночестве, хорошо, что Сереженька сейчас здесь, со мной, пусть я у малышонка и не единственный партнер, ибо невозможно требовать верности, когда тебе за полтинник, ты прикован к постели и не можешь сам даже в душе помыться… Ревность угомонилась, пристыженная, уползла до лучших времен — и на ее место пришел покой. — Я тоже по вас скучаю, — шепнул, — по тебе и по Лере. Сильно-пресильно, правда. Навещайте меня почаще, ладно? Ежонок всхлипнул совсем по-детски, пробормотал, по-прежнему пряча мордашечку: — Дим, а как ты относишься к однополым бракам? Я удивленно вскинул бровь, поразмыслил пару мгновений — вот сюрприз, котенок замуж просится — и ответил: — Мы не сможем пожениться, мой ангел, даже во Франции — ты несовершеннолетний. Еще два года подождешь? Сергей охнул, рванулся и отпрянул, едва не слетев на пол, уставился огромными пульсирующими зрачками. — Что? — мяукнул, странно скривив рот. Я повторил: — Ты — несовершеннолетний. Только через два года, когда подрастешь. Подросток округлил губки буковкой «о», моргнул и ошарашенно затряс головой, выставляя вперед ладошки, закрываясь ими, словно щитом. — Нет-нет, — залепетал, заикаясь, — Дима, стой, я не то хотел сказать! Я… Лера… Он… Ага. Значит, это Валера просится замуж? Еще занятней! А вот хрен, жениться на Лерке в мои планы не входило. Лерка — шлюха из борделя — не чистенький, наивный, едва начавший половую жизнь Ёжик, с такими не расписываются, таких просто трахают. Смешно. И я рассмеялся, весело и с облегчением. Велел, откидываясь на подушки и давясь хохотом: — Передай Лерке — пусть не мечтает о глупостях. Я лучше паспорт свой съем. Без соли и перца, с печатями и в обложке. Тоже мне, супруг господина Воронова… Придумал… Не продал его обратно в бордель, и ладно! Ох, как же Сережик взвился, как засверкал глазищами! Вскочил на ноги, сбивая с тумбочки коробочки со жратвой, шарахнулся на пару шагов, замер — колотящийся в ознобе, весь в пятнах лихорадочного румянца, наставил указательный палец, похватал ртом воздух — и проговорил, захлебываясь гневом, отчаянием и еще не пойми чем, страстно, с трудом выталкивая слова: — Ну и козел ты, Дмитрий Константиныч… Эгоистичный стареющий козел… Кроме себя никого вокруг в упор не видишь! Ты… Ты… Ненавижу!!! И вылетел из палаты, долбанув дверью. Нихерась? Это он чего? Опять крыша поехала, или за ёбаря своего оскорбился? Во даёт пацан, уважамс. Обо мне бы так радел, даром полгода с ним вожусь, болезным, лечу, одеваю-обуваю-репетиторам плачу? Продолжая недоумевать, я маленько подождал — может вернется — выудил из кармана телефон, набрал Ёжкин номер — недоступно, потом Валерин — тоже недоступно, совсем растерялся и позвонил Алине и Славину — и, блять, тоже недоступно! И продолжало оставаться недоступным, а телефонов прислуги и обычных охранников я не знал. В ментовке и МЧС оборжали и велели проспаться, гады, даже слушать не стали, мотивируя отказ тем, что господин Воронов «во какая личность, его по телику показывают, чувак, за него секретарши звонют». Адвокат находился в Германии и ничем не мог помочь, обещал послать знакомого проверить, потом вернулся и сообщил: дома никого нет и окна не горят. Я корчился и медленно сходил с ума. Сердце сжималось в предчувствии беды. До темноты… Когда я уже окончательно оволосел, до укола успокоительного вдруг пришла Алина — усталая и заплаканная. Присела на краешек кровати, начала: — Лерка… — вдохнула, выдохнула и договорила поспешно, увидав мои бешеные глаза, — апендицит у Лерки лопнул. На операции он, осложнения какие-то… И вот тогда я сорвался. Заорал, взвиваясь, и оттолкнул сестру — чтобы немедленно рухнуть обратно, хватаясь за грудь. — Позвонить… — прохрипел, — позвонить было нельзя?! Я с десяти утра на стены лезу… Алина всхлипнула и закрыла лицо руками. — Мы не хотели тебя волновать… — услышал я. И заржал в голос, впадая в истерику. У меня даже матюги закончились. Валерку после операции отправили в реанимацию и спустили на отделение лишь к обеду следующего дня. Узнав об этом, я, промаявшийся всю ночь кошмарами, издумавшийся, немедленно вызвал санитара и приказал пригнать колесное кресло — везти себя в хирургию. Без труда мы нашли нужную палату. Блондинчик лежал у окошка, бледный-пребледный, замученный, с черными кругами вокруг запавших глаз, в носу трубка зонда, под капельницей; из-под клетчатого больничного одеяла тянулись к стеклянным баночкам непонятные заполненные кровавой жидкостью прозрачные трубочки — и все равно красивый. Рядышком — удивительно, хм — дрых на стульчике Сережик, уронив голову на скрещенные запястья, и не проснулся — бедолажка замотанная — при моём появлении. Я подъехал и долго смотрел на своего едва не умершего от простого аппендицита парнишку, а Лерка смотрел в ответ. — Дима? — его губы шевельнулись почти беззвучно. — Да, — кивнул и попросил, криво улыбаясь и чувствуя себя небезызвестной темноволосой ведущей с первого канала: — Валер, а давай поженимся? Хочешь? Блонди попытался приподняться, застонал и закатил глаза, обмякая, ушел в глубокий потрясенный обморок. Подорвался, пробуждаясь, Ежонок, обернулся ко мне, недоумевая, разлепляя непослушные припухшие веки… Занавес, друзья, занавес. Жалеть меня, самодовольного и, наконец, осознавшего собственные истинные чувства к тому, с кем прожил полтора года, идиота, позже станете, так мне и надо. Ясно? Пошли вон. Нечего смотреть, как господина Воронова, нарушившего постельный режим из-за любви, младший любовник убивает. Стыдно господину Воронову очень… И еще — а тройные однополые браки где-нибудь расписывают или это из раздела фантастики?