Колючка в сердце

Вечером мы с Лерой нежданно наклюкались: Дмитрий Константиныч сразу после наступления темноты утопал в свой кабинет, заперся там и через дверь посылал всех пешим эротическим куда подальше. Без него было пусто и тоскливо, и хотелось выть на луну. Вот я и блонди и повыли. Повыли-повыли, приняли по двести грамм, потом еще по двести, додвестили бутылку — между прочим, литровую, бренди — и, бля, перестали выть, запели. С чувством, обливаясь горючими пьяными слезами, о неразделенной любви. Не знаю, как Валере, а вот лично мне было чудовищно хреново. Я вдруг до конца осознал множество разных вещей, в том числе и собственное одиночество в этом огромном мире, и свою полную зависимость от дующегося наверху стареющего самодура, и то, что, пожалуй, кроме Славина и, может, Алины, мне и обратиться-то будет не к кому в случае нужды. А Лерка… Лерка, конечно, любимый, суперкрасавец и супруг господина Воронова, но, по сути — такое же никчемное, неимущее, беспомощное чмо, как и я, даже хуже — и готовить он толком не умеет, и ЕГЭ у него не сдан, и блядь бордельная, и бывший героинщик… Уу-у-у-у… Короче, петь и одновременно реветь в тридцать три ручья у меня получилось вполне, просто талант от Бога прорвался. Да… А потом толчком я проснулся в Диминой спальне, раздетый до трусов, рядом, распластавшись на спине, с открытым ртом и грязными дорожками по щекам, валялся блонди — и довольно громко, неэстэтично храпел, а подле в кресле сидел Дима и на нас, красотуль, смотрел. Спокойно и с любовью. Стоит ли упоминать, что похмелье оказалось ужасным, и колбасило меня вместе с Валеркой аж до ночи? Но и похмелью пришел конец, утихла головная боль, желудки угомонились и коленки прекратили трястись мелким трясом. И я и Лерочка долго лежали, опять-таки в Диминой койке, обнимая нашего мужчину с двух сторон. Дмитрий Константиныч улыбался, по очереди целуя нас в носики, и жалел воняющих перегаром бедняжек. Я принимал ласки чужого мужа и едва сдерживал тошноту: разврат и мерзость, фу, а потом потихоньку заснул, пусть и ощущая себя продажной тварью — а куда деваться-то, на улицу? Спасибо, увольте, под крылышками господ Вороновых и теплее, и кормят хорошо. Панель обойдется. На следующее утро меня разбудил довольный, сияющий новенькой монеточкой Лера, помахал перед лицом Диминой кредиткой и велел собираться. — Шопинг! — орал парень на весь дом. — Ёжа, подъем, магазины ждут! Хм, магазины? Я не имел ничего против магазинов. И против новых, брендовых коллекций тоже. Чего врать понапрасну, шмотки я уважал не меньше моего блонди. И предложение потратить часть Диминых денег встретил на «ура»: взлетел с подушек, взвизгнул от радости и помчался в душ — приводить в порядок тушку тела. Все вчерашние навеянные похмельным синдромом мрачные мысли выветрились из мозгов на хрен. Стыдно? Не-а. Ни на грамм. Магазины не обманули ожиданий. Мы с Леркой намерялись до состояния полного ошизения, накупили кучу кучную дороженного красивого модного тряпья и вернулись домой, ощущая себя счастливыми, жутко усталые и голодные. — Кстати, — во время ужина сообщил Валера, загадочно щурясь в собственную тарелку на недогрызенную куриную ножку и потираясь о плечо сидящего по правую руку меланхолично жующего мужа, — Сереж, а ты уже придумал, чем мы в субботу займемся? Может, куда в клуб смотаемся, потанцуем, а? И поглядел на переставшего работать челюстями Диму — влажно и с мольбой, затрепетал ресницами. И я тоже вылупился с другой стороны — и не менее страстно. Дима не сильно жаждал отпускать нас на пошляться-развеяться-упиться в драбаданище, но — пойди удержи в четырех стенах двух истосковавшихся по свободе юнцов… Короче, мужчина посопротивлялся и сдался. Мы его уговорили, зацеловали, и я ему еще минет отвалил под столом, прямо при Лерке: Дима так возжелал, а я не воспротивился — выбраться на дискотеку хотелось до колик в животе. Было гадко, но терпимо. И вообще, от стыда еще никто не умирал, за благое дело старался, между прочим! Валера в середине процесса, правда, вдруг сорвался и поспешно ускакал в туалет… А, позже обговорим, когда Дима уснет. Повалятельным коленно-локтевым способом, я — принимающим… Простит Лерочка, ну куда он с подводной лодки-то денется? Разумеется, блонди простил. Мы мирились долго и жарко, до рассвета. И попа у меня потом болела — жуть, будто битого стекла в нее насыпали, но до субботы обещала зажить. Рр-р.