Колючка в сердце

Я сидел верхом на Вадьке, к нему лицом, опираясь на выпрямленные, дрожащие в напряжении руки, запрокинув искрящуюся ледяным вакуумом голову назад, с полузакрытыми глазами; не чувствуя боли, кусал кровоточащие распухшие губы и двигался вверх-вниз в задаваемом бугрящимися мускулами мужскими руками ритме, в слабом трепещущем зареве свечей. Наши с русым тела ударялись друг о друга со звонкими шлепками, по спине струился пот, и не было больше ничего, кроме раскаленных, широких, мнущих ягодицы, не позволяющих ускориться мужских ладоней, толстого длинного хуя, скользящего внутри моей распаханной задницы, и огромного, невыносимого желания, раздирающего пах. — Кончить, кончить… — набатом билась в укокаиненных мозгах одна-единственная мысль. Даже не мысль, просто вой, на уровне инстинкта. Но повязанная вокруг основания обильно сочащегося смазкой члена ленточка мешала, а Вадик, садист, не давал ее снять. Я метался, пронизываемый сладчайшими, мучительными спазмами, лепетал в беспамятстве страсти: — Вадя-я-я-я. Вадя, хва-а-а-ати-ит… И тут же без перерыва: — Оо-о-о-о, еще-е-е-е… Сколько мы уже трахались? Я не знал, да и не хотел знать. Мне было гораздо больше, чем хорошо. Я был в полнейшем, сказочнейшем рае, и желал лишь одного — ЕЩЕ! Еще дорожку, еще оргазм, еще поцелуев и ласк, еще Вадика, еще затяжку марихуаны из его пальцев. Укешка укешкой, хуже течной суки. Только еби… Ну, русый и ебал. Покусывал мне ушки, соски, вылизывал языком, засасывал кожу губами, метил везде, куда дотягивался, шептал, выгибая дугой, переворачивая, ставя в коленно-локтевую, закидывая мои ноги к себе на плечи: — Малыш, жги… Горячая шлюшка… Девочка моя… Ёжик… А давай-ка вот так… Я едва слышал его бормотания из глубин наслаждения — и подчинялся с радостью, плавился воском, выстанывая напрочь сорванным горлом, словно заклинание: — Еще-е-е-е-е… И тут же получал требуемое «еще». Еще поцелуев и ласк, еще кокаина, еще дымочка травки, еще члена по простате. Аа-а-а-м-м-м-х-х-х-м… Да-а-а-а… Я — и Вадик. Ненасытные. Дикие звери в гоне. Сношающиеся бешеные мартовские кролики, мокрые, перемазанные спермой, липкие, кричащие в унисон. Еще-е-е-е… Еще, еще, еще!!! Безумец юный, лишившийся разума, и безумец старший — полностью утратившие контроль, под завязку накачанные наркотой, не понимающие, чего творим, не могущие остановиться. — Сними-и-и-и… — мой задушенный всхрип. — Ва-а-адя-я-я-я-я… Короткое движение любовника, и ленточка улетела на пол к чертям. Аа-а-а-а-а!!! Бля-я-я-ядь!!! Да-а-а-а!!! Я опять кончил, ослепительно, ярко, вопя в полный голос, и рухнул в объятия дергающегося в сладостных конвульсиях русого. Воды… Вадик подхватил, уложил рядом, нежно-нежно огладил по покрытым соленой испариной бокам, чмокнул в кончик носа. — Сёреженька, — проворковал низко-вибрирующе, — котёнок… Я улыбнулся — ужасно нетрезво, облизнулся, потянулся к стоящей на тумбочке пластиковой бутылочке, содрал пробку и хлебнул животворящей прохладной влаги. — И мне! — вскинулся русый. Вдвоем мы шустро ополовинили водичку — и поплыли в волнах кайфа. Водичка-то, похоже, имела добавочку… — Летаешь? — спросил мужчина. Я блаженно вздохнул, подтверждая, и вернул поцелуй. — Сигарету? Сигарету. Для тебя, Вадь, всё, что угодно. Курили по очереди — затяжка мне, затяжка Вадику. Ментоловые. Хорошо. Вкусно. — Ёжик… — Да?.. — Ты очень красивый, Ёжик… — И ты… — Ёж?.. — Аа-а?.. — Приятно?.. — Оо-о-о-ом-м-м… Вадькин язык у меня во рту. Я принял его, пососал, слегка прикусил зубками — и по новой налился возбуждением, затерся отвердевшим пахом, залепетал: — Вадя… Его член и мой, в одном кулаке, наши страстные всхлипы. — Сережа-а-а-а… — Ва-а-а-дя-я-я-я… И мужские руки, подхватывающие под ягодицы, тянущие на торчащий… бля, толстая дубина… Хочешь так опять? Нравится, когда я сверху? Нет проблем… Аа-а-а-а-а!.. Еще-е-е-е!.. Быстрее, о-о-о, быстрее же, глубже, сильнее, развести бедра почти до шпагата, на пределе рвущихся связок… Оо-о-о-м-м-м-хм… Вперед, к оргазму… Провал. И опять Вадик меня ебет. По самые помидоры вколачиваясь, мощно, в проходе смачно хлюпает. Что?.. А где резинка?! Без?! Похрену… только еби… а-а-агмх-х-х… Кончать нечем, яйца пустые, совсем… Дорожку леденящей дури прямо в мозг… Ап-п-пчхи-и-и-и! И кровь из ноздри пачкает ладони, капает на и без того изгвазданные простыни… Мне плохо — или охрененно?.. Вадя-я-я-я-я-я… Очередной провал. В нём никак. Тошнотворная пульсирующая темень. Я где?.. Под Вадькой… Да-а-а-а-а… Оргазм. Провал. Звезды кружатся под закрытыми веками. Меня целуют, куда-то несут. По волосам тёплая вода потоком. Душ?.. И Вадя, разумеется, Вадя, его руки, его запах, его губы, его таранящая зад и бугорок наслаждения мужская гордость, еще, отклячить жопку, максимально прогнуться в пояснице, обеспечивая доступ, цепляясь ногтями за промежутки между кафельной плиткой, и кричать, кричать… Долгая сладчайшая пытка. Оргазм. Провал. Вадя… Хватит… Не могу я больше… Дорожку?.. Не-е-е-ет… Рвёт, выворачивает наизнанку. Вот теперь точно просто плохо. Без «но»… Я не помнил, как приехала скорая. Не помнил, что меня погрузили в машину и увезли. Не помнил из своего ослепительного блюющего ничто. Очнулся под капельницей, на отделении, рядом сидел рыдающий взахлёб Вадик и мял за запястье. Банальный передоз. Ёпрст. — Я люблю тебя, — сказал русый мужчина, ловя мой пытающийся сфокусироваться взгляд. — Серёженька, котёнок, ты слышишь? Я смотрел на плачущего Вадьку, молчал и… морщился. Я — любил другого. Точнее, других. Да-да, сразу двоих. Было противно, что этот чужой незнакомый в принципе мужик сжимает мою руку. Не Дима. Не Лерка. — Позвони Валере, сообщи… — взмолился я едва слышно. И — забился, разрывая рот животным воем. Ушел в наполненное кошмарами марево. Не-е-е-е-ет!!! Я пробыл в тумане больше полутора месяцев и выбирался медленно и мучительно, толчками, огромными усилиями воли, ради Димы и Леры, и ОНИ, бедные, плакали надо мной, идиотом, оба, удерживая в реальности, целуя. В тумане было ужасно, и возвращаться ТУДА не тянуло. На этом моя кокс-эпопея закончилась. Ну, почти…. Замнём для ясности. Возможно, позже расскажу. Вадик звонил несколько раз на Леркину мобилку — свою я так и не забрал. А я упорно посылал съехавшего по мне на наркотиках мужика «пешим эротическим» — в чужую жопу, через немогу. В прошлом. Ошибка буйной юности. Лера и Дима, более не нужно. Простите меня, любимые. Я кругом виноват перед вами. Понял. Осознал. Больше не буду. Чесслово. И ты, Ваденька, прости. И — прощай. Навсегда. В утро моей выписки из психушки Славин-старший самолично подарил мне новый смартфон. Его экранчик украшала фотография — я, Лерка и Дима, в лодке, в обнимку, при удочках. Единственная сохранившаяся, совершенно случайно «щелкнутая» секьюрити фотка с последней Ладоги. Спасибо, Антон Семёныч. Я не забуду. На всю жизнь научен. Ага. Ну… Научен, научен, блядь. Да-да. Правда-правда. Неисправим, как Лерка?! Ох… Короче. Я — шалава. Увы. Пороть бессмысленно. Стыдиться не стану. Просто скажу шепотом, пугаясь: я — шалава и наркоша. Хочу потрахушек на амфетаминах. Вот Валерочке и скажу, на ушко. Блонди — поймет. Он — тоже шалава и наркоша. А господину Воронову знать не надо, господин Воронов — инфарктник. Мы с Леркой — по чуть-чуть, не увлекаясь. Ясно? Вот и здорово. Пока. Лерка колеса крутые достал. Если размолоть в порошочек и занюхать… Я сказал, по чуть-чуть. И нечего тут орать. Спать топайте, пожалста…. Не мешайте нам балдеть.