Колючка в сердце

Лерка сидел, скрестив ноги, на моей кровати и мельчил ножницами смесь из табака и сушеной конопельки — готовил начинку для будущих косяков. — Дверь запри, — шикнул, поднимая глаза и вздрагивая,  и уже спокойнее, — Димон лёг или пока бродилки бродит? Я вошел и щелкнул задвижкой. Пристроился рядом с шугающимся блонди и некоторое время наблюдал, как тот работает, потом буркнул: — Спит он… — и спросил, нетерпеливо облизнув губы, — а где колеса? Лерка отложил ножницы, посмотрел прямо в глаза, спокойно, изучающе, и ответствовал с кривоватой усмешечкой: — А колес, Серёжик, нема. И не будет, извиняй. Без них обойдёмся. Я аж подпрыгнул, вспыхивая возмущением. Как колес не будет?! Блонди же вчера клятвенно обещал, в грудь себя почти бил, что достанет! Вот ведь… Птица обломинго! Лерка ухватил меня, гневно-ерошащегося, за край футболки, притянул, обнял рукой поперек талии и чмокнул в ухо. — Ёжа, — проговорил этот красавец-парень, тихо, стараясь, чтобы голос прозвучал убедительно, — тебе опасно принимать химию, забыл? Опять в дурку загремишь. Я оттолкнул любимого и вскочил. Сердце заколотилось где-то в горле, на глаза сами собой навернулись слёзы. — Лера… — Что, радость моя? — Это… Это нечестно!!! О Боже, да я сейчас просто разрыдаюсь от обиды, от напряжения! Я же так хотел… Так мечтал… хоть ненадолго, на несколько коротких часов снова окунуться в сказку без границ и без запретов, опустошить мозги, лишь наслаждаться… Несправедливо. Лерка всё понял правильно — он вообще очень понятливый чувак, даже чересчур. Вздохнул коротко, подвинулся, освобождая место, и поманил, покрываясь алыми пятнами, позвал: — Иди-ка сюда, колючечка. Чего скажу… Я продолжал дуться, но подчинился, опустился на краешек постели. — Ну?.. М-да, терпеливость — не моё основное качество, увы. Валера дернул бровью. — Я виноват, Ёжинька, — промолвил, не отводя взгляда и краснея еще пуще, — за то, что, повинуясь минутной слабости, втянул тебя в наркотики. Я… я думал тогда только о себе, об удовлетворении грызущей меня жажды, и совершил огромную ошибку. Прости, и давай попробуем ее исправить. Я опять взвился, клокочущий, протестующий, но Лерка не позволил приподняться, дернул обратно. — Сядь, чудо! — велел, нахмурившись. — И дослушай! Или ты уже и слушать не в состоянии?! И затараторил, жестом затыкая мне рот, останавливая готовую сорваться с языка фразу, прерываясь через слово-два, немножко путано: — Я… Я долго размышлял… пока ты лежал в больнице, Серёжик. О… о тебе, обо мне, о… Диме, о наших отношениях… Пытался понять, с чего вдруг тебя… так сорвало к Вадику… И, кажется, кое в чем сумел разобраться… Я поёжился, подавленный. Вспоминать о недавнем кокаиновом загуле с чужим случайным мужиком не хотелось совершенно, да Валерку похоже, понесло, поэтому просто кивнул и фыркнул — жги, мол, дальше. Короче, разрешил. Ну, Лерка и продолжил. — Дело — в твоем отношении к гомосексуализму, — заявил мой любимый, беря меня за руки и легонько сдавливая ладони тёплыми пальцами, — точнее, в неприятии тобой собственной гомосексуальности. Ты по природе — не гей, Ёжинька, тебя жизнь-подлянка заставила, насильно впихнула в связь с мужчиной… хм… сразу… с… двумя мужчинами, и ты — покорился, отдал тело на растерзание, но вот принять положение вещей, расслабиться до конца — так и не сумел, закрылся, заморозил кусок души. А наркотики… наркотики элементарно посносили возведенные барьеры, помогли обрести, хоть и ненадолго, утраченную свободу, отключив мучительное постоянно грызущее исподволь чувство вины… Окажись на месте Вадика кто угодно другой, даже старик, даже калека или урод — ты и к нему бы помчал, и… к… к… ней, впрочем — тоже… В смысле, к женщине… к любому, к любой… Пожалуйста, не пытайся утверждать, что я не прав, лучше вообще ничего не говори: я сам, по личному горькому опыту знаю — к кокаину ты рванул, малыш, обдолбаться и забыться. Как бабочка к фонарю — потеряться в сиянии, захлебнуться светом… И — не осуждаю. Честно. Возражать Валерке не тянуло. Совсем-совсем. И от этого оказалось намного тоскливей. Но — блонди всё же кое в чем ошибся, хоть и немного. Капельку. — Я люблю тебя, Лер, — выдавил я сквозь более не сдерживаемые слёзы, — люблю, именно как парень — парня. С тобой мне не нужны наркотики… Хочешь, докажу — прямо немедленно? Валера коротко рыкнул и потянул меня в объятия. — Докажи, — разрешил он и смял поцелуем мои доверчиво приоткрывшиеся навстречу губы. — Я попытаюсь сегодня ночью научить тебя… полнее прочувствовать собственное тело, будет ярко, почти как под колёсами, — промурлыкал, отрываясь на несколько коротких мгновений, — если доверишься. Обещаю — насильно ничего делать не стану. — Зачем? — Чтобы жить дальше, Ёжинька — без колёс. Соблазнитель-искуситель. А траву кому резал?! — И курнуть даже не дашь? Лерка засмеялся гортанным воркующим смехом — от него у меня по позвоночнику побежали возбужденные мурашки — и ответил: — Курнуть дам, немножко. Марихуана — это не кокс, дружочек, после нее ты в туман не отправишься, а расслабиться — поможет. Я обвил руками шею такого красивого, такого противоречивого, временами безбашенного, временами — разумницу дальше некуда, родного мне — до боли — человека — и отдался в его власть. С Леркой я был геем на сто процентов из ста и никакие сомнения меня не терзали. Я — любил Лерку. Да, блядь. Просто любил, сильнее себя самого, с амфетаминами или без них. Любил.