Колючка в сердце

— На колени!!! — В глаза смотреть, оболтусы!!! Оплеуха обожгла мокрую от непрерывно катящихся слёз щеку. Рядом охнул Лерка — тоже получил по морде. — В глаза смотреть, сказал!!! Говно!!! — Ну!!! Голова не поднималась, сама собой клонилась вниз. Дима, Дмитрий Константиныч, не убивай… Ремень со свистом рассёк воздух, на спину обрушился удар. Ай, больно… Еще удар, еще, еще — пряжкой через тонкую ткань футболки. Мама, мамочка… Слепой, совершенно животный ужас нахлынул, затопил, лишая последних оставшихся крох разума, я задергался и рухнул на пол, затрепыхался раздавленной гусеницей, обхватил ноги своего мужчины, давясь соплями и рыданиями, подвывая. Скорчился, вздрагивая, в комочек. Не убивай… А господин Воронов продолжал хлестать по спине, по бедрам, по бокам, по моим закрывающим лицо рукам, без пощады, наотмашь, пробивая кожу до кровавого мяса. Не убивай… Не знаю, сколько продолжалась эта бешеная порка, долго. Потом — когда я уже почти потерял сознание — удары вдруг прекратились, меня небрежно отпнули прочь — и заверещал уже блонди — отчаянно, жалобно — его пороли не менее яростно — кричал, кричал… Сквозь колышащееся марево боли и слёз донёсся короткий приказ — Дмитрия Константиныча голос, резкий, срывающийся: — В Ёжкину комнату их. Сильные руки охранников подмышками, нас с Леркой оттащили на второй этаж, сгрузили кулями на ковер — и оставили валяться в темноте. Господи, спасибо, хоть не в подвал к крысам… Валерка подполз, уткнулся лбом в плечо, трясущийся, колотящийся истерикой. Залепетал, размазывая текущую из разбитого носа юшку: — Ёжа… Ёжинька, малышка… Ты живой?.. Я обнял любимого парня и разревелся, более не сдерживая раздирающих грудь эмоций — от страха, от муки, в панике перед неизвестным скорым будущим. Блонди поддержал не менее вдохновенно, и на пару у нас вышел очешуительный кошачий концерт. Вот только слушать его было некому… Нарыдавшись и маленько прочухавшись, я и Валера кое-как поднялись и, цепляясь друг за друга, чуть ли не на карачках, доковыляли до ванной. Поглотали воняющей хлоркой водички из-под крана, горестно-страдальчески стеная, постягивали испятнанную алыми потеками одежду, сполоснулись под душем, содрогаясь от жгучей боли в свеженьких рубцах. Нас до сих пор трясло. Оба оказались «расписаны» багровыми кровящими полосами, словно зебры, но — удивительно — ни единой отметочки по моськам. Надо же, а господин-то Воронов, бля, смотрел, куда хлещет, фейсики не попортил своей борзой собственности. Получается, не будет-таки убивать, может, даже, и в бордель не продаст?.. — Лер, — проговорил я, заикаясь, — в-ввыпитть хххочешь? У меня ззаначчкка есть… И пусть народ хоть заталдычится, да, шалавы, двум смертям не бывать, а одной не миновать! Хуже просто некуда, еще пьянка погоду вряд ли сделает! Лерка поморщился, похлюпал носом и кивнул — похоже, подумал аналогично. — А обезболивающее какое есть? — спросил, нервно клацая зубами. Я порылся в ящиках прикроватной тумбочки, выкопал пластинку баралгина — в ней было аж семь таблеток — богатство при нашем бедственном положении — выковырял парочку и протянул: — На. Я запасливый. Блонди заглотнул лекарство, осел на пол рядом, кутаясь в мой халат. — Тащи пузырь, — велел, — наквасимся с горя. Мы сидели прямо на полу и из горла хлебали бренди. На голодный желудок, занюхивая рукавом по очереди: глоток я, глоток — Лерочка. Пьянели. Расстраивались. Потом, когда совсем захмелели — больше полулитра бутылёк, однако — поскулили чуток мрачные песни, приняли по снотворной пилюльке — говорю же, я запасливый — прилегли в обнимку и вырубились. Мне снился Вадик. Русый мужчина светло улыбался, целуя мои ладони, шептал: — Котёнок… Котёночек… Вадя, Вадя, увидимся ли когда еще? Сомневаюсь. Скорее всего, ты уже в Неве, и твоё красивое сильное тело объедают рыбы… Прости, Вадя, ты был хорошим человеком и изумительно нежным любовником. Я тебя никогда не забуду. Да и много ли мне осталось этого «никогда»? Проснулся я в постели, укрытый одеялом и с чудовищным похмельем. Лерка кряхтел под боком, тер виски, охал. — Ёж, — позвал хрипло, неуверенно, — утро?.. Ага, утро. На тумбочке большая бутылка минералки. Четыре белых баралгинины выложены в рядок. Живые, пусть башка разваливается на части, во рту кошачий сортир, а исхлёстанную кожу стягивает огнём. Дверь комнаты распахнута настежь. Арест частично снят? Закинуть таблетки на язык. Запить водой. Выползти со стонами из койки. И — искать господина Воронова. Грехи замаливать перед хозяином. Одним минетиком вряд ли отделаешься, накосячено на полгода вперёд, усосаться обоим с Валерой до кровавых волдырей по губам… Да всё, что угодно! Только при себе бы оставил дурачин! …Интересно, а Вадик тоже жив? Насколько Дима добрый?..