Колючка в сердце

Ежонка прооперировали лишь на третьи сутки — никак не могли стабилизировать состояние. Операция длилась без малого пять часов, была с одной Алине ясными осложнениями, а сразу по выходу из наркоза подростка — увы, вполне ожидаемо — накрыл туман. И опять осложнения: из-за неправильно проводимой дыхательной гимнастики — а пойди ее вообще проведи, ежели Ёж в тумане и ничем не помогает — развилась двусторонняя пневмония. Полторы недели реанимации, антибиотики в вену, аппарат искусственной вентиляции лёгких и зонд в желудок через ноздрю — для питания. Питание толком не усваивалось. Разумеется, посторонних в реанимацию если и пускали, то буквально на пару минут, и мы с Валерой нашего мальчика почти не видели. Но каждый раз, навещая, тихо пугались — он таял, таял не по дням, а по часам… …Когда я вошел в палату — ох, еще один люкс, а как же иначе — Ежоночек лежал жутко похудевший, осунувшийся, с сомкнутыми глазами в кровати, на боку, обложенный подушками, опутанный проводками — знакомо, бля — а Лерка сидел рядом на стуле, обычном таком, пластиковом больничном стуле, и держал его за руку. При моем появлении блонди вскинулся, метнулся, роняя стул — Сережа же не шевельнулся, успокоительными накачали, что ли — и прильнул котёнком к груди. Выдохнул с едва сдерживаем всхлипом: «Дима», вцепился в свитер, запрокидывая лицо, клацнул зубами и, уже плача, залепетал: — Димка, Дим, у него пролежни… Даже не спросил, почему я опоздал почти на три часа. Я аккуратно отстранил готового сорваться в истерику супруга, успокаивающе чмокнув в нос, наклонился к больному подростку, поцеловал в щечку — горячая, температура, похоже — позвал, теребя за костлявое плечико: — Ёжик… Мой темноволосый раненый ангел не сразу, но затрепетал ресницами и медленно, с усилием, поднял веки, взглянул мутными, воспаленными глазищами. Посмотрел, и едва заметно, слабенько, нетрезво улыбнулся. Узнал. — Дима… — прошелестел пересушенными растрескавшимися губами. И снова закрыл глаза. Ушел в лекарственное забытье. Да что же это такое, сколько ему вкололи, вообще?! Ребенок почти в коме!!! Лерка беззвучно рыдал в изголовье. Я обнял его гибкий стан, велел, стараясь, чтобы голос звучал твердо: — Не реви, солнышко, Ёжке от наших слез ни холодно ни жарко, хоть урыдайся. Выхаживать будем, лечить. Врач приходил? Что говорит? Лерка мотнул головой и начал рассказывать. Из путаных объяснений парнишки я не понял почти ничего, кроме того, что нужно срочно звонить сеструхе. Незадача — ведь Алина лишь пять дней назад как отбыла в Штаты! Женщина выслушала меня очень внимательно и спокойно сказала: «Вылечу первым же рейсом». Я обожал свою сестру, честно! Она — лучшая сестра на свете, бросает семью, любовника и детей — взрослых, правда — работу и мчит спасать моего Ежонка, чужого ей пацаненочка. Которого я люблю. Нет в мире больше таких сестер, не существуют в природе… Но Алина пока далеко, а Ёжиньке худо сейчас. И необходимо немедленно выяснить, чем можно помочь, тоже прямо сейчас. И как. Я оставил продолжающего плакать Лерку и отправился на поиски медиков, с одной-единственной целью — поймать, зажать и подробно допросить. Особенно на тему — какого хуя лысого мальчика так нашпиговали успокоительным, что он валяется дохлым бревном?! Для удобства персонала?! Он буянил?! В ТАКОМ состоянии — вряд ли. Максимум, плакал и малость пошумливал, ну, может, зонд выдирал, капельницу, колючка туманная. Лучше бы привязали, и все. Уроды. Врач нашелся в ординаторской. Сережин врач, ответственный за лечение, некрупный — мне по ухо — немолодой, лысеющий и неспортивный ботан. Я словил чувака за подмышки и волоком запихнул в кресло — и ведь в груди не кольнуло ни разу от напряжения! Усадил, навис сверху и очень вежливо представился: — Воронов Дмитрий Константинович, официальный опекун Сергея Дементьева, его к вам в люкс сегодня перевели из реанимации, — и предложил миролюбиво, — познакомимся? Похоже, доктор уже кое-что обо мне услышал, потому что мгновенно прекратил трепыхания и мяукнул, преданно заглядывая через стекла очков в глаза: — Конечно, господин Воронов! Мы вас еще с утра ждали, с докладом! Я истолковал блеяние медика верно, выпустил его и отшагнул. — Слушаю, — кивнул, прищурясь. В последующие пятнадцать минут я узнал о Сережке очень много. И о реанимации тоже. Не слишком радующего. Доктор — вы удивитесь, по фамилии Ежов — очень возмущался работой коллег в реанимации, утверждал, что пациента обкололи там, и ругался, на чем свет стоит, несогласный. Его тоже бесило, что подростка превратили в деревяшку, довели до пролежней. Общались я и Ежов довольно долго, и пришли к одному устроившему обоих мнению. Ежов пообещал снизить дозу успокоительных до минимума, я же в ответ поклялся обеспечить своего подопечного двадцатичетырехчасовой сиделкой в целях обеспечения тишины, а также выяснил подробности по уходу за мальчиком — и мы расстались друзьями. Пора было возвращаться в палату «люкс» и приступать к выхаживанию Сереженьки. Положа руку на сердце — было страшно. Поскорей бы уже Алина прилетела… С ней спокойней.