Колючка в сердце

Мы готовились к Ёжинькиной выписке тщательно, украсили его комнату букетами роз и гирляндами — весь вечер под потолком ползали, прицепляя мишуру. Точнее, ползал Лерка, как молодой и цепкий, а я ему подавал снизу необходимое. Все время, что мы работали, у меня не проходило ощущение — блонди хочет сказать нечто важное, но не решается. И вот подвешен последний фонарик… — Да говори уже! — почти взмолился я, не выдержав напряжения. Младший господин Воронов степенно, бочком слез со стремянки — берег залюбленную жопочку — помялся, попереступал с ноги на ногу и озадачил: — А почему не нашу общую спальню? А действительно, почему?! Опять я, похоже, пролошился. Три часа возни коту под хвост. Переделывать придется, однако… — Может, так оставим? — спросил я с надеждой. Блонди покачал головой. — Нет, — вздохнул, — Ёжик увидит и поймет неправильно. В результате спать мы легли где-то в час ночи совершенно измотанные. Над нашими мертво отрубившимися телами мирно поблескивали в льющемся через окно лунном сиянии зеркальные разноцветные дождики. …А теперь попробуйте догадаться, кто сидел в палате у нашего любимого, уже одетого, трепещущего в ожидании, с собранной у ног сумкой, когда я и Валера приехали его забирать? Правильно, Вадим. Мужчина говорил громко, оживленно жестикулируя, и оба были столь сильно увлечены общением, что не заметили появления зрителей. Я, мучимый ревностью и любопытством одновременно, сделал передернувшемуся в испуге блонди знак молчать, притиснул его к стене локтем и весь обратился в слух. — …разуй уже глаза! — почти орал русый, напирая. — Он — чудовище! До реанимации тебя довел, до скальпеля! Ты из-за него едва не умер! — и, дрожа голосом, простирая руки в мольбе, на тон ниже, бархатно, — Сережа, котёночек, уедем со мной… Я… Я любить тебя буду, клянусь, как он никогда не сумеет, подарками завалю, пылинки буду сдувать… Ёжа, сердечко мое… Малыш… Сергей смотрел, скрутив в дугу позвоночник, мял в пальчиках шарф, кусал губки, потом вздернулся, промолвил, роняя слова, словно камни, с усилием, с мукой, чуть задыхаясь: — Вадь… Не обижайся, но… Я уже сделал свой выбор… Уходи, пожалуйста… Очень тебя прошу… Он снова потупился, прикрылся ресницами. И я вдруг отчетливо осознал — ничего Ежонок не выбрал, до сих пор сомневается. Плохо. Значит, Вадик ему не безразличен. Больно, обидно… Русый мужчина, похоже, тоже почуял нерешительность мальчишки: перестал вопить, соскользнул со стула прямо на пол, опустился на колени. Мягко взял в ладони Ёжкину ладошку, поднес к губам и продолжил, снизу заглядывая в опущенные серые глазищи подростка: — Сереженька… Я все-все для тебя сделаю, что ты захочешь, правда! Учебу оплачу, лекарства, какие нужно, процедуры — деньги есть… Мне без тебя солнце не светит, кусок в горло не лезет, горьким кажется… Согласись! Он просил так искренне, так страстно, вкладывал в речь душу до последней капли… М-да, Дмитрий Константиныч. Похоже, ты потерял своего ангела… Сергей размышлял, розовея скулами, не пытаясь отнять ласкаемой руки — худенький, надломленный плечиками, разрываемый на части сомнениями. Помолчал… — Вадя, — сказал отчетливо и очень-очень грустно, тоскливо, — я… не могу. Там же не только Дима… Там Лера, он — моя судьба, данный мне Богом человек, мне без него жизни не будет. Прости. Прижатый мной блонди тихо охнул и забился в попытках освободиться. Сергей вздрогнул, словно от удара, вскинул голову — и увидел нас. Последовала немая сцена. Удивительно, но первым опомнился именно Сергей — оттолкнул коленопреклоненного Вадика, вскочил на ноги — и рванулся к блонди. Не ко мне. — Лерочка! — всхлипнул отчаянно, обхватывая стан парня, прилипая всем телом, — Лерочка… Зато теперь я точно знал, как выглядит настоящая любовь. Мальчишки целовались, ничего вокруг не видя, упоенно, напрочь позабыв и про меня, и про опешившего от неожиданности Вадима. Неразделимое целое, инь и янь, даром что одного пола. Ненужные мы с русым им и лишние. Чего привязались к пацанятам два придурка? Мешаем только… — Блядь, — с чувством вякнул Вадик, встал, отряхнул колени и вышел, не оборачиваясь, хлопнул дверью. Мне бы за ним… Проклятущая гордость не позволила. Ну не умею я проигрывать с честью, увы. Так и маячил у вешалки, потирая грудь — под левым соском затянуло — и пялился на юную, прекрасную, яркую, выпавшую из времени и пространства пару. Влюбленные соизволили вспомнить обо мне минут через *дцать. Прервали затянувшийся поцелуй, не разнимая объятий, повернули слаженно мордочки, запылали смущенным румянцем, и высказались хором, в унисон, даже интонации совпали: — Дим, а поехали домой? И мы поехали домой. Втроём.