Колючка в сердце

У порога дома Лерка тормознул Ежонка и стянул с шеи шарф. — Завяжи глаза, — попросил парниш, — мы с Димой тебе сюрприз приготовили. Сергей кивнул и подчинился, позволил закрыть себе верхнюю половину лица, даже улыбнулся. — Да ну вас, — фыркнул (впрочем, его недовольство выглядело наигранным) и добавил со сдержанным смешком, цепляясь за Леркино запястье, предвкушая, — только, чур — не в терновый куст… Так, за руки, мы и отвели нашего мальчишку в спальню, установили посередине, и я разрешил: — Можешь снимать. Ёж сдернул шарф и застыл, широко распахнув ресницы, с его приоткрывшихся губ сорвалось тихое восхищенное «а-ах-х-х». А посмотреть в комнате было на что — одних роз тут стояло в букетах не меньше полутора тысяч, я затруднялся сказать точно: блонди выбирал и расставлял, плюс гирлянды и фонарики, плюс… Ёжик зависал не меньше минуты, молча, потом, наконец, отмер. Осмотрелся, сделал несколько коротких шажков, достиг усыпанной розовыми лепестками постели, наклонился, набрал в ладошки бело-кремового, прижал к груди, прямо туда, где под рубцом на коже, под мышцами и едва поджившими ребрами билось искусственными клапанами сердце — и обернулся, засиял стремительно влажнеющими глазами: — Боже, — промолвил, задыхаясь, — вы… я… Спасибо… Похоже, от переизбытка чувств малыш позабыл все слова, в том числе и матерные. Мы с Леркой улыбались в ответ счастливыми идиотами. В моем мозгу промелькнула и тут же испарилась мысль: интересно, а Вадику подобная роскошь была бы по карману? …Ежонок уже осваивался — забродил вдоль стен, трогая пальчиками гирлянды, изучая. Снял фонарик, синий в красную полосочку, покрутил перед мордашечкой, сунул внутрь любопытный носишко — и опять обрадовался: — Свечка! — воскликнул, более не сдерживая хлещущих через край эмоций. — Так их можно взаправду зажигать, да?! Все-все?! — и захлопал в ладоши, подпрыгнул. — Хочу!!! Ребенок, совсем еще ребенок. И — мы ему угодили, ура! А насчет фонариков — это я придумал, между прочим. Я — молодца… Сергей повис на моей шее, визжа по-девчачьи, дрыгая в воздухе ногами, припал благодарным поцелуем, залепетал, срываясь в слезы: — Димка… Лер… Вы… Вы — лучшие!.. Я вас… о-о-о-о… люблю!.. Отстранять его у меня не было ни малейшего желания. Лерка обнял нас обоих, и мы повалились в устилающее простыни благоухающее лето. Улеглись — Сережка оказался в центре — повозились, устраивая подростка поудобней — после операции ж, аккуратно надо — и Ёжик мурлыкнул, потираясь щечкой о щеку блонди: — А фонарики вечером зажжем? Когда стемнеет? Лерка в ответ чмокнул пылающего нетерпением мальчонку в лоб. — Прямо сейчас, — ответил, приподнимаясь, в волосах — лепестки, — жалюзи только опустим. Ёжик затрепетал, закопошился, неудачно повернулся, сморщился. — У нас где-то на кухне были каминные спички, — сказал он, — пойду, поищу, ладно? Валера не дал ему встать, толкнул обратно. — Я сам сгоняю, — возразил светловолосый красавец, скатываясь на пол, — а вы тут пока балдейте. Он убежал, и мы с Сережкой — пускай и ненадолго — остались вдвоем. Подросток придвинулся, умостил голову мне на плечо, нагреб полные горсти ароматных обрывков цветов, подкинул в воздух и легко, свободно рассмеялся. Предложил сквозь смех: — И ты тоже кидай! Они так славно порхают, навроде бабочек! Юный, раскрасневшийся. Ох, как же я его любил… Вернулся Лера со спичками, сунул Ёжке в руки коробок. — Поехали? — спросил, шало расширяя зрачки. Он, похоже, жаждал устроить огневое шоу не меньше Сергея. Еще ребенок. А что мне, жалко?! Лишь бы дом не спалили. Получасом позже мы трое ласкались в неверном трепещущем свете трех десятков спрятанных в тонкую цветную бумагу крошечных горящих фитильков — неспешно, чувственно, кайфуя от каждого прикосновения и помаленьку избавлялись от одежды. Наслаждались ощущением близости друг друга, нежностью, короткой, и от этого не менее жаркой страстью, вновь на троих, и, сладко, со стонами и вскриками, откончав, затихли, сплетя конечности и тела в общую кучу, уплыли в послеоргазменный крепкий сон. Точнее, отрубились Лерка с Ежонком, я же еще некоторое время полежал, обнимая их, спокойно посапывающих носами мне в уши с двух сторон, и думал. О чем? Удивитесь — о Вадиме. Вспоминал, как русый лепетал тогда захлебывающиеся мольбы в гараже, насаживаясь на дилдо. С Вадиком в мозгах и уснул. И приснилась мне Вадькина виляющая задница, мускулистая, выпуклая и упругая. С татушкой-розой на правой ягодице. Я якобы раздвинул ладонями половинки Вадиковой роскоши, заменил вибратор собственным членом и трахал распростертого подо мной на капоте русого, глубоко, мощно вбивался, а тот подвывал и извивал в такт толчкам гибкую сильную спину, и ловил губами мои губы, разворачивал торс, впиваясь жадными обжигающими поцелуями… Бля. Когда я пробудился, ни Ёжи, ни Лерочки рядом не было — сбежали куда-то, скорее всего, на кухню, кушать — зато имелся очешуительный текущий стояк. На Вадика возбудился. И чего? Вадик — очень даже привлекательный парниш, тело у него шикарное, худощавое, не перекачанное, морда симпатичная, и молодой, ему лет тридцать. И татушка. Тьфу. Я — озабоченный стареющий пидор. М-да. И ведь не стыдно ни капли…