Колючка в сердце

Мужчина и кот сидели на чистенькой, уютной маленькой кухоньке и разговаривали. Мужчина лет тридцати, худощавый и в меру подкачанный, рост имел средний, внешность — вполне привлекательную, славянскую, его несколько курносый нос украшали конопушки, а русые волосы топорщились в разные стороны нечесаными патлами. Он ел бутерброд — ломоть черного хлеба с толстым шматом докторской колбасы — и запивал его кофе из большой керамической кружки. И еще — у него были глаза. Нет, не так: у него были ГЛАЗА. Не большие и не маленькие, в коротких густых светлых ресницах, болотно-зеленые — и безумно печальные. До того печальные, что хоть обнимай и плакай. Мужчина жевал и в промежутках вздыхал, жаловался коту на одиночество. Кот, роскошный огненно-рыжий представитель сибирской породы, уже умявший свою порцию элитного мясного корма, на колбасу лишь косился, причем пренебрежительно — сытая зараза — почесывался со столешницы задней лапой, подергивал ушами и внимал, периодически отвечая музыкальными помуркиваниями. Умный зверь жмурил оранжевые зенки — он не всё понимал из речей двуногого друга и хотел спать, но чуял — тому тоскливо и очень-очень пусто. И поэтому не уходил. Пытался помочь, поддерживал морально, как умел. Кот и мужчина жили вместе уже четыре года, вдвоем, а до этого у кота вообще ничего не было. Воспоминания о раннем кошмарном уличном детстве не сохранились в его памяти. Мужчину звали Вадимом, кота — Марсом. Или Масиком, или «иди сюда, мой хороший», или блохушкой, или «пшел вон, гад», в зависимости от настроения хозяина и ситуации. Кот откликался на все клички и реагировал соответственно: когда нужно, ласкался, когда нужно, шустро тикал и ныкался под диван. Сегодняшний день начался для рыжика отвратительно и очень рано: на рассвете. Хозяин, прошлявшись где-то полночи, заявился воняющий алкоголем, насквозь пропитавшийся сигаретным дымом — фу-у-у-у — и не один, приволок с собой незнакомца, тоже вонючего, шатающегося, повалил его на кровать, схватил мирно дремлющего на подушках кота за шкирку, вышвырнул в коридор и захлопнул перед мордой дверь. Обиженный несправедливо Марс посидел немножко у порога, ловя ушками-локаторами доносящиеся из более недоступной спальни звуки страсти, вздохнул, вспоминая о собственных любовных победах, зевнул, обследовал брошенные под вешалкой кроссовки чужака, но до мести не унизился, оставил их сухими, лишь фыркнул и отправился на кухню, погрызть чуток сухого корма и попить водички. Ему было скучно. Поэтому, перекусив и утолив жажду, рыжун лениво покопался в песочке, справил малую нужду — эх, пожалел обувку, зря, наверно — запрыгнул на холодильник и распластался там, задремал вновь. Уход гостя Марс пропустил. Спал. Ну и ладно, свалил парнишка и свалил, скатертью дорога, ему, коту, никакие парнишки не нужны, у него Вадик есть, и аж три кошки только в своем дворе, и две в соседнем слева, и еще славная сиамочка, она ниже этажом живет, прямо на лестнице встречаются… Выпроводив чужака, Вадик завалился дрыхнуть и поднялся нескоро, в печальках. Мужчина долго полоскался в душе, ругался сам с собой, бурчал, потом выполз на кухню пожрать. Тут-то Марс его и встретил, потерся о ноги, замяукал негромко, укоряюще, привлекая внимание. Маневр удался — русый опустился на корточки перед ласкающимся зверем, развздыхался, потянулся чесать шейку. — Масинька, — сказал грустно-грустно, — прости меня, дурака. Никого-то у меня, кроме тебя, нету… От недавнего случайного любовника в квартире осталась лишь парочка грязных резинок и забытые на бортике ванной трусы. Довольно чистые, с забавным улыбающимся желтым смайликом сзади. Вот только Вадику смайлик, похоже, не понравился — мужчина брезгливо подхватил бельишко двумя пальцами и выбросил в мусор. Туда же полетели использованные презервативы. — И зачем я его сюда вообще привёл… — ворчал русый, заваривая в турке кофе. — Наркошонок… Тьфу… И сосёт с зубами… Марса тонкости минетов не волновали. Присев рядом с пустой миской, он засмотрел снизу на хозяина, загипнотизировал. Вскоре Вадик въехал в намёк, засуетился. — Сейчас-сейчас, Масинька, — пообещал. Достал с полки упаковку с симпатичной кошачьей мордашкой-фоткой, вывалил ее содержимое в посудинку рыжика, погладил начавшего питаться кота по спине. — Ешь, — велел, будто Марс нуждался в ободрениях. Мясные кусочки с вкусной подливкой кот умял быстро, полизал обнажившееся дно, подбирая крошки-остатки, и тут же утратил интерес, развернулся, поднял гордо распушенный хвост и вскочил на стол, ткнулся лбом в предплечье притихшего с чашкой в ладонях друга. «Не грусти, — словно бы попросил он, — я с тобой». Вадик очнулся из задумчивости, встрепенулся. Отщипнул от колбасы, положил перед зверем между его передних расставленных лап. Колбаса пахла так себе. — Не нравится, — догадливо кивнул русый и расстроился. — Дожили, — сказал, — кошачий корм котам вкуснее, чем колбаса. Из чего ее делают, из туалетной бумаги? И кот понял. Аккуратно прихватил подношение когтем, поигрался малёк, погонял, прожевал и проглотил. Уважил. Хозяин тоже понял, оценил героизм мохнатого напарника и больше предлагать ничего не стал, ел сам. И говорил, говорил, невнятно, горько, с набитым ртом, обращаясь к замершему напротив рыжему зверю, страдал: — …не везет мне на парней, Масинька… Да и не хочу я никого… Как его забыть, а?.. Кот слушал и щурился. От сытости тянуло в сон, но свалить, бросить хозяина в подобном состоянии?! Нельзя. Плохо же человеку. Мучается он, бедный. Ничего, поест и повеселеет. На полный желудок всегда веселее. Ну что зверь Марс мог понимать в любви? Ни-че-го. Увы. Эту тоску его хозяина сытость была изгнать бессильна.