сорванные листовки

Семейные ужины с каждым годом проходят все реже и все более напряженно. Для галочки. А выматывает нервы так, будто на кону стоит жизнь. Чонин знает, что так оно и есть в каком-то смысле. С того самого момента, как все усложнилось. В гостиной родительского дома царит молчание: разговоры во время ужина — не одна из привычек четы Ким. Чонин, привыкший к этому с самого детства, все равно чувствует себя зверем, которого заперли в клетке. Приходится держать спину прямо, взгляд — в тарелку, и лишь иногда отвечать на стандартные вопросы. Кенсу, сидящий по правую руку, просто идеально притворяется лишь дополнением к собственному мужу. Чонину каждый раз тошно. Часы в гостиной показывают, что скоро нужно ехать. Но отец все еще не перешел к сути. Чонин прекрасно знает, что их никогда не приглашают просто так. Дурное предчувствие каждый раз пробуждает желание отказать и высказать все напрямую. Но он не может себе этого позволить. — Джинкен звонил на днях — сказал, что они ждут второго. Это прекрасно, не правда ли? — старший омега отпивает из своего бокала, вдруг бодро переходя от отвлеченных разговоров об экономике. Чонин слышит, как Кенсу проходится ножом по тарелке, когда невольно вздрагивает. Они оба понимают, к чему это идет. — И когда только успели? — отец посмеивается почти натурально, и Чонин давит из себя кривую улыбку, когда понимает, что от него ждут какой-то реакции. Тему не продолжают, потому что они с Кенсу ничего не отвечают. Но так просто уйти от разговора не получается, и через пару минут папа не выдерживает: — Я еще слишком молод для того, чтобы быть дедушкой, но в последнее время начинаю задумываться об этом. Чонин чувствует, как напрягается Кенсу, когда старший омега смотрит прямо на него. Но супруг лишь с идеально отточенной вежливостью коротко улыбается: — У нас не было времени подумать об этом. — Вы женаты уже три года. Неужели?.. — Папа, — резко прерывает его Чонин холодным тоном. — Что — «папа»? — недовольно смотрит на него родитель. Чонин понимает, что вежливые разговоры кончились. — Каждый раз ответ все тот же. Работа не может мешать семье настолько. Мы думали, что за три года вы достаточно сблизились, чтобы... — Возможно, работа не мешает Джинкену, — снова прерывает Чонин, откладывая приборы, — потому что он никогда и не занимался делами компании. Как бездельнику вообще что-то может мешать? Он ничего не смыслит в бизнесе, зато продолжает плодиться. Это ли не счастье, верно, папочка? — Чонин! — господин Ким впервые за долгое время повышает голос. Чонин понимает, что перешел черту, но молчать больше не в силах. Старший омега недовольно поджимает губы, но Чонин не чувствует за собой вины. Достало. — Простите моего мужа, у нас выдалась тяжелая неделя, — Кенсу говорит мягко и спокойно. У Чонина каждый раз мурашки идут от этой холодной сдержанности. Он никогда к этому не привыкнет. Атмосфера становится менее напряженной, но Кенсу никак не отвечает на вопросы. Уйти от разговоров у него получается уже второй год — первое время их не спрашивали ни о чем. Родители лишь хмуро смотрят на омегу, и Чонин невольно сжимает салфетку в руках, тут же бросая ее на стол, чем окончательно ставит точку. — Я думаю, нам уже пора. Спасибо за ужин. Чонин встает из-за стола, отодвигая стул супругу. Родители ничего не говорят на это. Лишь господин Ким просит сына задержаться, когда прислуга уже убирает со стола. — Подожди меня в машине, — негромко говорит Чонин, отдавая Кенсу ключи. И тянется оставить легкий поцелуй на виске, но омега отстраняется раньше, вежливо прощаясь с родителями и выходя на улицу. Чонин втягивает оставшийся в воздухе аромат мужа и старается успокоить себя перед разговором. — Ты обидел папу. Отец смотрит на него хмуро, и Чонину почти смеяться хочется от тени разочарования на лице родителя. Он всегда был идеальным сыном: учился как надо, поступил куда надо, закончил отлично и даже слова не сказал против, когда ему выбрали омегу. Просто поставили перед фактом: «Слияние семей — отличная подпорка для длительного сотрудничества». Вот уж не думал он, что причиной разочарования станет именно это. — Передай ему, что мне жаль, — отвечает Чонин, — но вы снова затронули надоевшую тему. — Мы не трогали вас первый год, давали время привыкнуть друг к другу. Все же вы даже не знали друг друга до свадьбы. Но прошло три года, Чонин, и вы до сих пор не подарили нам наследника. — К чему эта спешка? — Чонин приподнимает вопросительно бровь. — Брака недостаточно для того, чтобы соединить семьи. Нам нужен общий наследник, которому бы всецело принадлежали обе компании. Пока твой двоюродный брат-бездельник, что отхватил младшего из семьи До, в этом обгоняет тебя. Господин До сдает с каждым годом все больше, а сыновей альф у него нет. Если у вас не будет наследника, преимущество будет не на твоей стороне. Как думаешь, за кого могут проголосовать члены совета? — За того, кто сможет встать во главе и не пустить все псу под хвост, — твердо отвечает Чонин. Ему все чаще напоминают, что его брак — холодный расчет. Это злит до зубного скрежета. — Возможно, у нас никогда не будет наследника. Разве не хватило того, что со мной насильно вступил в брак омега? Теперь ему еще и родить нужно только потому, что несколько старых идиотов из совета считают, что семья является показателем состоятельности. Отец холодно смотрит на него: — Значит, ты считаешь меня старым идиотом? — Не перекручивай мои слова, отец, — сжимает руки в кулаки Чонин. — Я всегда поступал так, как ты меня просил, и не сделаю ничего, что сможет навредить компании. Но в семью свою лезть не позволю. Никогда больше. — В семью? — старший альфа хмыкает. — В прошлом году ты так не говорил. Да и какая семья, если вы каждый раз как чужие совсем? Это и есть твоя семья? Чонин зло сверкает глазами и ничего не отвечает, разворачиваясь на пятках к выходу. Сегодня не только он перешел черту. Папа, что до этого был наверху, обеспокоенно смотрит на него с лестницы, прекрасно слыша разговор. Чонин смягчается и кивает на прощание, натягивая на ходу пальто. Кенсу молчит всю дорогу до дома, и Чонин успокаивается от одного запаха мужа поблизости. Только на кухне в собственной квартире Чонин расслабляется. Он допивает свой чай, а потом откидывается на спинку стула и внимательно рассматривает ладони супруга, что неловко крутит небольшую чашку. — Что сказал господин Ким? Чонин смотрит на него пристально несколько секунд, пытаясь понять, действительно ли Кенсу волнует ответ. И видит по дрогнувшим губам, что волнует. У Чонина внутри все крутит каждый раз, когда у его пары сбивается нервно пульс. Чувствует, как себя, но не смеет никому больше об этом рассказать. Женились по расчету, но предназначены друг другу самой судьбой. Чонин понимает, что благодарить должен, да только уверен, что при других обстоятельствах на них бы так не давили. Кенсу терпеливо ждет ответа, потому что тоже понимает — Чонин когда-нибудь может окончательно от всего этого устать. Только вот сам альфа и мысли подобной не допускает: Кенсу родным стал и близким настолько, что петь об этом всему миру хочется. Не отпустит никогда, даже если от всего отказаться придется. Чонин опирается локтями на стол, а потом выдыхает. — Ничего нового. Только о том, что в случае голосования Джинкен сможет выиграть только потому, что заделал твоему братишке двоих. Как думаешь, они на этом остановятся? Чонин посмеивается нервно, а потом лицо в ладонях прячет. Он действительно устал. А еще понимает, что совершенно бессилен. Он чувствует, как запах мужа мягко окутывает его, а потом — пальцы нежные, что зарываются в волосы, массируя осторожно кожу головы. Чонин воздух жадно тянет, а потом вслепую поворачивается к Кенсу, притягивая к себе и утыкаясь прямо в плоский живот. — Что еще мне нужно сказать, чтобы они от нас отстали? Навсегда уже. М? Кенсу кладет одну ладонь на спину, второй по голове поглаживая. Не отстраняет, тепло дарит родное совсем. — Может, скажем, что это невозможно? — Чонин непонимающе вскидывает на него взгляд. — Скажем, что просто не могу. Никогда не смогу. Альфа бегает глазами по спокойному лицу и невольно выпускает из объятий. Кенсу понимает это по-своему, отстраняясь и направляясь к раковине, чтобы помыть чашки. Чонин смотрит на его ссутуленную спину и понимает, что боится это даже представить. Знает ведь всю ситуацию, но боится. Кенсу после свадьбы отстранился от него как мог, и Чонин почти смирился с тем, что придется жить в постоянном напряжении: такая атмосфера в доме никак не соответствовала его представлениям о счастливой семейной жизни. А потом у Кенсу пришла течка, и тогда поняли оба, что бежать друг от друга не получится. Осторожные взгляды и попытки наладить контакт зародили то, что расцвело в груди цветком чувств настолько сильным, что насильно никогда не избавиться. Чонин влюбился в большие глаза, что всегда блестят игриво только для него; в губы чувственные, самые вкусные на свете; в родинки мелкие, что созвездиями на бледной мягкой коже; в смех громкий и иногда забавный, что губы в сердечко растягивает. И даже в желание Кенсу никогда не иметь детей. Не понял сразу, но принял. И готов против всего мира, только чтобы никто и никогда больше не влез в их — маленький собственный. — Не говори так. — Отчего же? — Кенсу поворачивается к нему, уже поставив вымытые чашки на место. — Это ведь почти то же самое. — Не хотеть и не иметь возможности — вещи совершенно разные, — хмуро отвечает Чонин. — Ладно, думаю, что сегодня уже не стоит говорить об этом. Был тяжелый день, — Кенсу понимает, что разговор может стать неприятным. Поэтому улыбается чуть виновато и спешит покинуть кухню. Но Чонин не дает — ловит у выхода и назад тянет. — Чонин?.. А альфа вжимает его в стену и целует. Жадно и с горьким привкусом отчаяния, сжимая в объятьях так, будто Кенсу исчезнуть может. А тот хватается за него, приподнимаясь невольно на носках, утопая в нежности горячей и объятьях родных. Полностью отдается. Чонин отстраняется, давая перевести дух, и лбом ко лбу супруга прижимается, жадно втягивая усилившийся сладкий запах. — Я люблю тебя. Больше всего на свете люблю, Кенсу, — шепчет горячо, будто никто в мире больше не должен услышать. — И всегда выберу тебя. Но одна мысль о том, что у нас может быть кто-то, кто будет, возможно, улыбаться так же солнечно, как ты, и иметь такой же упрямый характер, как у меня, иногда почти сводит меня с ума. Ты только представь, Кенсу. А омега отстраняется, заглядывая паре в глаза. — Мы ведь говорили об этом, Чонин... Говорили. Еще когда поняли, что друг без друга уже больше не смогут, если дальше пойдут. И Чонин принял это условие: их «вместе» навсегда останется только «вдвоем», если только они не решат кому-то подарить семью. Чонин принял, но с желанием собственным ничего поделать не может. — Кенсу... — произносит Чонин ломано, будто извиняется и просит одновременно. А омега мягко освобождается от захвата, какое-то время сжимая руки мужа. А потом почти невесомо проводит кончиками пальцев по сильным рукам и окончательно делает шаг назад, оставляя только эфемерность прикосновений. — Я пойду в душ. Долго не задерживайся, нам обоим нужно отдохнуть. Он целует его в губы и уходит, в очередной раз ставя точку в разговоре. Чонин ругает себя за собственную слабость, устало потирая лицо. Поддался эмоциям после разговора с отцом. Чонин понимает окончательно: нужно что-то решать с компанией, чтобы никто и никогда больше не лез к ним с Кенсу. Он готов сделать все, чтобы их «вместе», пусть и только «вдвоем», было навсегда.