Чарли

И снова школа. Та жалкая тюрьма, состоящая из множества стен, окон и прочей дребедени. Каждый раз одно и то же. Ничего не меняется. Слишком скучно, и от этого невозможно жить нормально. Хоть бы что-нибудь случилось, звучание как мантра. Мольба в безоблачное небо. Чистое. Совсем девственное. Рома ненавидел зиму. Не любил ее холода. Еще колкости и режущей глаза чистотой, такой яркой среди чернеющего неба. И вот, она медленно подступала. Как и всегда, впрочем... Но в тот день он вдруг решил, что хочет остаться один среди подступающего холода. И в этой загнанной школе единственным местом уединения была крыша. — Рома, милый, ты закончил работу с плакатами? — рыжая фурия, она снова перекрасилась. В черный. Это начало раздражать парня, хотя раньше ему, в общем, было всё равно. Он неосознанно сжал кулаки. Девушка заглянула в глаза. «Ненавижу, — думал он, — когда так смотрят в глаза». Его начинал пробивать озноб. Злость раскатывалась где-то внутри. Так. Закрыть глаза. Сосчитать до пяти. Не срываться. Успокоиться. «Мне не нужно срываться на ней, она ведь не причем», — рассуждал Рома про себя. И он был абсолютно прав. Зачем ему срываться на этой крашеной овце, которая задолбала своими истериками, нытьем, бесконечными просьбами, перекрашиванием из одного цвета в другой. Раз. Два. — Ну так что там с ними? — все пытается что-то разглядеть в этих зрачках одноклассника. Три. Он разжимает кулаки. Выдыхает горячий воздух из легких. Четыре. Девушка машет у него перед носом рукой. — Что-то случилось? Ты в порядке? — смотрит на него, смотрит. Пять. — Всё в порядке. Просто задумался. — Ясно. Ну так что там с плакатами? Когда они будут готовы? — Не знаю. Как нарисую, так отдам, окей? — Смотри. К началу декабря всё должно быть закончено. Мычание в ответ. Она хмурит свои тонкие брови. — Что-то не так? Что произошло? Ты какой-то странный сегодня. Рома украдкой смотрит то на нее, то в окно. «Зачем она спрашивает? Сама будто не странная», — думает он. Риторические вопросы. Один за другим. Она умеет вытворять невероятные вещи. Кто-то однажды обмолвился, что видел, как эта рыжая фурия пыталась прибить какую-то младшеклассницу за то, что та будто начала уводить ее парня. Рвала волосы. Исцарапала девчушке лицо в кровь. Избила ногами до полусмерти. На том асфальте до сих пор остался запах крови. Так говорят. Так сказал тот парень. — Ну да ладно. Как тебе прическа? А? Классная? Он кивает. — Да, классная. Ложь. — Сделалала ее вчера вечером. К такому классному стилисту записалась. Девушка хлопнула в ладоши и пошла по коридору, оставив одноклассника одного. Вздох. Выдох. Люди, всё же, очень странные существа. Всё же в тот день Роме нужно было остаться одному. Сердце манило туда, на эту школьную крышу. Он должен там оказаться. И при этом он сомневался. Стоит ли? Нужно ли это? Вдруг засекут? Ведь проблем потом не оберешься. Еще решат, что суицидник. А к психологу ой как не хочется ходить. Еще нужно будет писать эти гребанные тесты после уроков. Еще говорят, что там живет приведение какой-то девочки, которая несколько лет назад сбросилась с этой крыши из-за несчастной любви. Что-то вроде гадания. Если выживет — любит, умрет — не любит. Но спрыгнуть с крыши четырехэтажного здания на глухой асфальт с лежащими на нем булыжниками и клумбой с высокими бордюрами рядом и выжить — предел мечтаний. Наверное, перед тем как спрыгнуть она желала, что останется живой. А это гадание, этот парень, эта несчастная любовь — всего лишь прикрытие. Надежная защита в том случае, если она выживет. Но даже если она умрет, он запомнит ее. Этот парень. Ведь он — тот негодяй, что заставил ее спрыгнуть. Подонок. Таких, как он, нужно на расстрел. Ее дух. Он там бродит. Так сказали. Призрак этого здания. Та девочка, сбросившаяся с крыши, расколов себе голову одним из булыжников. Много крови утекло в сточную канализацию, находящейся сразу за одной из клумб. Говорят, что в этой канализации до сих пор лежит ее кольцо с мизинца. Так говорят. Но ведь Рома большой мальчик и он не боится кровавых приведений. Шаг. Еще. И вот, этот прекрасный вид облаков и голубого неба. А облака плывут, словно по реке, и в этот нескончаемый миг можно ощутить, как скоротечно наше время. Как быстро оно бежит. И как беспомощны мы. Что мы не в состоянии не просто схватиться, бороться с ним. Оно — всё, мы —ничего. Рома сделал пару шагов к ограде, чтобы насладиться видом сверху. Четыре этажа, а чувство, словно ты Всевышний какой-нибудь. И в то же время сердце глухо бьется о грудную клетку, руки трясутся, ладони покрываются каплями холодного пота. Тот страх, быть мертвым. Он не дает этого сделать. Пятки словно пробивает резкая боль. Это то, что люди называют инстинктом самосохранения. Интересно, а существует ли он у суицидников? Наверное, парить — это классно. «Подобно Богу» —, думает Рома. Люди, думающие так, не глупые семиклассницы. Они мечтатели. Или люди, в которых всё еще сидит тот маленький ребенок. Как угодно. Внутри десятиклассника всё еще, несомненно, сидел тот когда-то белобрысый скромный мальчик с растрепанной челкой и голубыми глазами. Такой маленький миленький мальчик. Именно он заставлял юношу одуматься. Отступиться. И всё же... время летит незаметно. Как и те три года, что Рома стоял на подоконнике, покрытом отколотой старой белой краской. Всё то время он не переставал винить всех и принимать за игру саму жизнь. Просто ему было скучно. Серая жизнь загребала своими короткими руками и длинным языком. Рутина. И после долгих изнурительных попыток ему стало уже всё равно. Жить? Умереть? Какая разница?! Но сейчас. Сейчас об этом ему вряд ли хочется думать. Рома отвернулся от так манящего места и чуть ли не бегом направился к двери. На выход. Он открылся для него, когда Рома нашел в себе того маленького мальчика. Выход. Та прямоугольная зеленая табличка, на которой ровным шрифтом написано «выход». В ночное время суток она горит особенно ярче. Уроки русского и литературы были самыми трудными и самыми любимыми у Ромы. Гуманитарный класс. Почти всегда на уроках он молчит. Но от него требуют чего-то большего. Она. Это всё она требует. Только она. Эта мерзкая женщина с морщинистым лицом и черными, как у акулы, глазами. Ее прическа и тупое поддакивание на ответы отличников всегда бесили, раздражали. Кулаки всегда чесались. Книги так и желали полетать по классу и, желательно, попасть в эту глупую училку. Она ничего не понимает. Вся такая из себя интеллигентная. Сука. Еще одна невежественная тварь в этом мире. Однажды она довела Кристину, девочку, профессионально занимающуюся танцами, до слез. — Понапихали мне тут всяких танцоров, — кудахчет она, — значит, не такими хорошими танцорами были, раз в десятый класс пошли. Кристина была многократной чемпионкой России и Европы, чемпионкой мира, и слышать такое оскорбление было невмоготу. Слишком тяжело. «Можно подумать, что в десятый класс идут только идиоты», — усмехался Рома. Но сказать никто ничего ей не мог, и эта сучка с ее тупыми глазами пользовалась таким преимуществом в свое удовольствие. Насмешливые такие глаза. Так и хочется их выковырять из черепных отверстий ручкой. Она все ходит. Брызжет своей вонючей слюной. Сжимает в худых пальцах оправу очков, чтобы не запачкать стекла. Поправляет кофту. И эти жесты выглядят таким изящным посмешищем. Эти гребанные интеллигентские манеры. Она понимает — в этот момент ее все ненавидят. И она начинает ненавидеть всех. Такое стадное чувство. От которого тяжело отвертеться. Окажешься белой вороной. По классу витает запах «Акс». Сильно ядерный, вонючий. Он никому никогда не нравился, но им все пользовались. Он смешивается с запахом пота из влажных подмышек. Многие принюхиваются и совсем его не замечают, но некоторые чувствуют, закрывают носы, хотя они просто боятся признаться — им явно нравится этот запах больше, чем гребанный «Акс». Ирина Ивановна заканчивает свой монолог ровно со звонком. Словно намеренно затягивала, чтобы поскорее выбежать. Не смотреть. Не смотреть на эти лица. Которые ненавидят ее. Которые ненавидит она. Знаете, когда твои одноклассники постоянно прячутся за плотной стеной из интернета, то с ними совершенно неинтересно общаться. Все, что они знают — кто кого вчера трахнул, сколько раз, где проходит очередная тусовка и где достать алкоголь. Всё, что они умеют — пить, трахаться и собирать сплетни. Это общество начинает гнить. Когда оно уже наконец подохнет? Рома всегда обходил стороной такие компании. С ними не просто неприятно общаться. На них неприятно смотреть. Вот и все. «Удовольствия губят жизнь», — мысли десятиклассника никогда не отличались своей оригинальностью. Сухие. Заученные, как мать научила. Словно ты какой-нибудь гребанный соплежуй. Послушный такой. С зализанной набок челкой. Носящим всегда галстук. Делающий домашние задания. — Хэй! — из стоящей недалеко от брюнета компании высовывается рука, а следом появляется бледное лицо. Парень с бледным лицом подходит к Роме, кладет тяжелую руку ему на плечо и поворачивается лицом к компании. — Не хочешь развеяться? Этот парень. Одиннадцатиклассник. Давний знакомый шатена. Они иногда разговаривали. И сейчас шатен уверял себя, что ничего плохого не случится. — Прости, мне нужно домой. Рома перехватывает черную папку в другую руку, ту, что рядом с дорогостоящим местом одиннадцатиклассника, чтобы отгородиться. Хотя бы на чуть-чуть. Парень машет компании и довольным взглядом осматривает ее как гордость всей своей никчемной, прогнившей жизни. Затем он поворачивается в другую сторону, и лицо парня оказывается слишком близко. — Знаешь, эти цыпочки бесплатно сделают такой минет, что крышу разом сносит. А за деньги они и не такое сделают. Парень улыбается. Он пьян, делает вывод Рома. От знакомого действительно неслабо разило алкоголем. Каким-нибудь виски или крепким коньяком. Гнев. Та зараза вновь начала с бешеной скоростью распространяться по телу. Руки затрясло. Лицо начинало наливаться кровью. Но... Рома ничего не сделал. Лишь извинился еще раз и культурно ушел домой. Культурно. Пф. Разве так вообще возможно? Он понимал — он самый настоящий маленький сучонок.