До последнего

Шадия

      Посреди небольшого коридора стояло деревянное ведро с мыльной водой. Вода была разбрызгана на полу, оставляя цветные лужицы, полные ярких и крепких пузырей. Рядом с этими озерцами валялись мокрые тряпки, а завершала картину швабра, тяжко прислоненная к ведру. Коридор был почти чист, и только небольшая каемочка пыли и грязи образовалась возле лужиц. Чье-то сердитое ворчание было перебито веселым визгом снаружи и звоном тренировочных мечей и копий. Повседневные звуки, наполняющие замок, были уже привычны, даже набили оскомину для пятнадцатилетней единорожки, сопевшей в тени широкого листа одного из растений в нарядной кадке. Правда, спать ей оставалось недолго, поскольку толстая земнопони миссис Брум уже топала по коридорам и кричала на нерасторопных подчиненных. — А ты что тут забыла, поломанная единорожка? Ты меня слышишь вообще? А ну вставай! — Да встаю я, встаю, — пробурчала кобылка и лениво разомкнула один глаз. — Что значит встаю? — пищащим фальцетом проорала миссис Брум. — Ты должна была закончить с этим коридором ещё до восьми часов! А сейчас уже десять! Скоро принцессы будут принимать важных гостей, а ты даже пол не вымыла! — Да всё я вымыла, — набычилась единорожка, щуря бирюзовые глаза. — Просто устала и решила отдохнуть. — Никогда! — земнопони больно хлестнула её тряпкой по боку. — Не смей! Отдыхать! Пока! Всё! Не уберешь! — каждое слово означало удар, а под конец фразы на голове бедняжки оказалась швабра. Миссис Брум задрала нос и потопала по направлению к двери, чтобы отругать других служанок, но единорожка разозлилась. Магические каналы засветились тускло красным, а ведро с мыльной водой потихоньку поднялось вверх. Миссис Брум ничего не подозревала, но единорожку охватила жажда мести за унижение. Спустя несколько секунд, ведро опрокинулось на голову горничной, а сама пони заверещала не хуже свиньи. Расплескивая воду в разные стороны, она носилась по всему коридору, а единорожка злобно усмехалась над своей шалостью. — Шадия!       Темно-серая кобылка вздрогнула и оглянулась. В конце коридора стояла принцесса Луна, и её взгляд не сулил ничего хорошего. Аликорница телекинезом сняла с земнопони ведро и моментально убрала всю воду с пола и стен. Шадия отвела взгляд от искрящейся ауры и спрятала глаза под челку жестких черных волос. Миссис Брум рассыпалась в извинениях за столь неловкое положение, но принцесса не обращала на неё внимания. Её взгляд буравил Шадию как дрель, стараясь изничтожить её. Единорожка смотрела на неё исподлобья, и такие же бирюзовые глаза выражали примерно те же чувства. — Сейчас же возьми швабру и убери здесь всё, — тихо прорычала принцесса Луна. — И чтобы я больше не видела, что ты пользуешься магией. — Хорошо, — фыркнула Шадия, беря деревянную палку. А затем едко добавила, — мама.       Уже начавшая отходить принцесса замерла. — Как ты меня назвала? — грозно спросила она, медленно поворачивая голову. Казалось, что ещё чуть-чуть и она начнет кидать молнии и поджигать всё, что попадется у неё на пути. Миссис Брум заколыхалась. — Ошиблась, девчонка-то. Прощения просим, ваше высочество, совсем дурочка растет… — Сама ты дурочка! — вставила свои пять копеек Шадия, хмуря брови и делая взгляд жестким. — Тоже мне, самая умная нашлась… — Ну-ка цыц! — закудахтала земнопони. — Работай шваброй, а не разговаривай! — Чтобы к обеду всё было вымыто и выметено, — холодно приказала Луна. Она грациозно развернула крылья и пошла вперед, плавно передвигая копыта. Миссис Брум ещё что-то покричала и унеслась, а Шадия возила шваброй по полу и ворчала в пол голоса: — Это прибери, там вымой, здесь подмети. Уже и отдохнуть нельзя! И магией не пользуйся, и матерью меня не называй. Надоело! — единорожка с ненавистью плюхнула швабру в ведро, расплескав ещё больше воды по сторонам. — Пусть сами и моют, а я спать хочу!       Подхватив ручку ведра телекинезом, кобылка вылила воду за окно, послушала крики и ругань тренирующихся снаружи солдат и удалилась, удовлетворенная собственными делами.       Пройдя по большому коридору, Шадия свернула в один узенький и открыла маленькую дверь. За ней стояли щетки, швабры, ведра, тряпки и прочий инвентарь. С ненавистью и раздражением единорожка закинула туда ведро и швабру, захлопнула дверь, а затем прошла ещё чуть дальше и открыла дверь гораздо меньшую, чем первую.       Комнатушка тоже была намного меньше, чем склад инвентаря. Если бы Шадия встала на задние копыта, она могла бы передними достать до потолка, а если бы она легла на пол, вытянув ноги, она бы уперлась ими в стены. Из мебели здесь были только лежанка и маленькая пустующая полка. Её Шадия ненавидела особенно сильно — каждое утро, когда миссис Брум долбилась в дверь, единорожка ударялась об неё затылком. Сломать полку она не могла, хотя много раз сгоряча и пыталась. С другой стороны Шадия всегда мечтала, что сможет что-нибудь положить на эту полку. Она представляла себе книги, о которых она слышала от принцессы Дружбы, когда та разговаривала со своей ученицей. Старые, хрустящие странички и потертые переплеты нравились единорожке больше всего. Она часто мечтала о том, что вдохнет полной грудью этот книжный запах, прочитает что-нибудь новое, интересное, не связанное с этой дурацкой и ненавистной уборкой.       Но полка пустовала, а в библиотеку Шади не пускали. Она пыталась прокрасться туда ночью, но мать поймала её и вернула в комнату. С тех пор после одиннадцати часов вечера и до самого утра дверь запечатывалась заклинанием, и даже если бы Шадия хотела, она не смогла бы выйти. Поэтому она с ненавистью глядела на пустую полку и пыталась смахнуть толстый слой пыли с неё. Смятая лежанка давно нуждалась в замене простыней, и Шадия решила заняться этим сейчас, чтобы не терять время, а вечером лечь спать на чистых простынях. В её жизни, полной унижения, это было одним из самых божественных наслаждений.       Свалив простыни и наволочку в один серо-бурый комок, единорожка пинком открыла дверь и вытянула всё наружу. До прачечной нужно было возвращаться в основной коридор и, перейдя его, нырнуть в узкий закоулок. Там открывалась широкая комната, отделанная белым кафелем. Пони-прачки стирали всё. Особо хорошие кобылки чистили только королевские наряды, работницы похуже работали со шторами и коврами, а также одеждой слуг и стражников. Но простыни стирали самые молодые кобылки, недавно поступившие на службу в Кантерлотский дворец. Одна из них очень полюбилась Шади, и они даже подружились, но как только об этом прознала мать, пегаску Мэг по непонятным причинам уволили. С тех пор прачки избегали даже заговаривать с единорожкой, а сама кобылка разочаровалась в пони и просто молча складывала свои пожитки. Последнее время её стали избегать так сильно, что Шади приходилось самой стирать вещи.       Так было и в этот раз. Как только кобылка зашла в комнату, вкусно пахнущую мылом и паром, веселые разговоры сразу прекратились, а все прачки сразу сделали вид, что они очень сильно заняты. «Ну как обычно» — со злобой подумала Шадия и прошла к освободившемуся чану с горячей водой. Она не была особо чистой, но единорожке это было неважно. Она закинула туда свои пожитки и подхватила копытами большую деревянную палку, чтобы «проварить» простыни. Рядом с ней сразу образовался вакуум, наполненный тихим презрением. И страхом. Страхом быть наказанным. Страхи некоторых пони Шади чувствовала очень остро. Одна голубогривая служанка боялась стражника у покоев принцессы, где она поливала цветы. Слуги шептались, что у них была интрижка, но закончилась она плачевно, и теперь жеребец грозит кобылке разоблачением и чуть ли не смертью. Миссис Брум до одури боялась пчёл. Прачка по соседству — мышей. Хромая пегаска-врачиха — грозы. Только вот страхи матери, тёти и названой сестры она не могла чувствовать.       Вода побурела, и Шадия вытянула белье наружу. Простынь не стала идеально чистой, но теперь хоть можно было различить, что она белая. Шади забралась на высокую стремянку и повесила мокрую тряпку на веревки, кое-как закрепив прищепки. Лестница зашаталась, но единорожка удержала равновесие. Комнату наполнили смешки и звуки трущегося белья, плеск воды и шорканье мыла. «Теперь нужно ждать, пока это всё высохнет» — с тоской подумала кобылка и аккуратно сошла со ступенек. «Чем бы мне теперь заняться?»       А заняться было совершенно нечем. Разве что попытаться немного посмотреть на витражи. К одному из них её упорно не пускали, но один раз Шади всё-таки углядела на нем фиолетового дракона с голубым сердцем в лапах, а под ним свою названую сестру. Больше её не пускали в зал, но сегодня она хотела пробиться.       Шагая по коридорам, Шадия пыталась представить, как бы всё выглядело, если бы она была похожа на свою ровесницу Флёрри. Тогда бы её любили. Но вскоре она отбросила эти мысли, потому что мысли заняла злость. Злость на мать, за то, что та ненавидит её, злость на отца за то, что он не заберет её отсюда. Шади часто мечтала о том, что однажды дверь её тесной комнаты откроется, застоявшийся воздух колыхнет свежий ветерок, а на пороге окажется её родной отец, который заберет её отсюда. Мать ей о нем не рассказывала, а в пылу ссор всегда повторяла: «Вся в отца». Его она тоже ненавидела, и Шадия утешала себя тем, что она не единственная, кого мать презирает.       Каждую ночь ей снились кошмары, и каждую ночь она просыпалась с криками и слезами на глазах. Когда она была меньше, нередко её постель после таких снов была мокрой. После этого она долго не могла уснуть, и сидела, прижавшись к коленкам и сотрясаясь от оглушительных рыданий. Она выплескивала всю свою дневную боль, ненависть, унижение в эти слезы, выплакивая все глаза. Ей было обидно и невероятно больно ловить на себе презрительные взгляды матери, а сочувствующие вздохи тети и сестры были ещё хуже. Они не обижали её, но Шади стала гораздо осторожнее: после того, как одна служанка разболтала её сон, она совсем перестала доверять окружающим.       Иногда, пока дверь ещё не была запечатана, Шади выходила ночью из комнаты и выбиралась на балкон. Там она глядела на звездное небо, но всегда избегала лунных дорожек. Она ненавидела луну, потому что её делала мать. Она любила ночной сумрак и холод, но всегда держалась в тени, убегая от серебрящих лучей. Тени казались ей роднее, но после очередного побега она и этого удовольствия лишилась. Теперь она по ночам лежала в душной комнатушке, больше похожей на чулан, и сверлила взглядом злосчастную полку.       Сейчас Шади шла по ковровой дорожке и пыталась придумать отговорку для стражника. Но, к сожалению, ей это не удалось, а каменномордый и абсолютно бесполезный страж не откликался ни на комплименты, ни на задиры и оскорбления. Безутешная единорожка попыталась хоть как-то привлечь его внимание, но затем, буркнув «Ну и стой тут, каменная задница» ушла восвояси. Но по дороге ей встретилась процессия из нескольких кристальных стражей. Их Шади раньше видела только из окна, но вблизи они оказались ещё ярче. Их шерсть и гривы переливались как настоящие кристаллы, а блики в глазах приобретали граненую форму. Позади эскорта шли принцесса Кейденс и принц Шайнинг Армор, а рядом с ними величественно ступала их дочь. Шадия поморщилась: слишком напыщенной малолеткой казалась Флёрри. Она даже не выглядела на свои пятнадцать лет, ей от силы могли дать десять. Но она держалась царственно, как и подобает принцессе. «Я тоже принцесса, — зло подумала Шади. — Ну и что, что у меня крыльев нет? Чертовы аликорны…»       Эскорт стражей остановился и синхронно развернулся, пропуская венценосную чету вперед. Дверь от Аллеи Витражей открылась, и оттуда вышли верховные принцессы. Увидев старшую племянницу и внучатую племянницу, принцесса Селестия приветственно расправила крылья, а Луна кивнула. На её лице держалась маска благодушия и радости… ровно до тех пор, пока она не увидела Шадию.       Лицо принцессы исказила гримаса отвращения, которую она сумела побороть спустя секунду. Но и этого хватило — все сразу же повернулись к единорожке.       Шади застыла. Она не знала, что ей делать, но выращенные шипы помогали ей защититься от насмешек окружающих. Единорожка чуть присела, словно хищник, готовящийся к атаке, черная челка спала на лоб, а настороженные бирюзовые глаза заставили всех отвести взгляды. Ночная аликорница откашлялась и произнесла: — Здравствуй, Кейденс. Надеюсь, твой визит продлится дольше, чем предыдущий. — Спасибо, тетушка, — степенно кивнула принцесса любви. — Я тоже на это надеюсь. Быть может, мы обсудим важные вещи, а дети пока поиграют? — Хорошая идея, — подала голос Селестия, головой указывая на Шадию. — Шадия, отведи Флёрри Харт во внутренний двор, поиграйте вместе.       Луна на глазах вспыхнула и ненавидяще посмотрела на сестру, но та проигнорировала этот выпад. Шади поклонилась и пробормотала, пытаясь совладать с ехидным презрением: — Пойдемте, принцесса.       Флёрри кивнула матери и пошла вслед за черногривой пони. Шадия шла угрюмо и постоянно сутулилась, поэтому казалась ниже, чем была на самом деле. Флёрри Харт же наоборот, силилась показать всю свою красоту, мощь огромных крыльев и длину рога. Она во всём старалась походить на тетю, которая постоянно с ней общалась. Шади ненавидела и её. За то, что её любят, а Шади — нет. — Так это и есть внутренний двор? — достаточно высоким голосом проговорила принцесса, осматривая небольшой уголочек травы и парочку деревьев с фонтаном. — В Империи они не в пример шикарнее.       Шади проигнорировала её высказывание. Она сама никогда не была за пределами замка, и, судя по строгости матери, никогда не побывает. — Ты что, не умеешь говорить? — недовольно спросила светло-розовая аликорница. — Я тебя спрашиваю! — Умею. Что ты прикопалась ко мне? — огрызнулась Шади. — Чего замерла? — Ты меня развлекать должна, — опешила принцесса. — Ещё чего! Сама развлекайся! — Но мама сказала… — Я ТЕБЕ НЕ ШУТ!!! — прокричала Шади, и пока Флёрри приходила в себя, развернулась и выбежала из дворика. Картинка перед глазами расплывалась из-за слез, а в голове звучал голос матери: «Вся в отца».       В конечном итоге Шадия врезалась в кого-то теплого и мягкого. Перед глазами оказался золотой нагрудник с фиолетовым камнем, а ласковый голос спросил: «Что случилось?»       Шади помотала головой и умчалась. Подальше от этих принцесс, подальше от матери, подальше от всех! «Ненавижу вас! — звучало в её голове. — Ненавижу!»